Елена Яковлева - Красное бикини и черные чулки
— На месте преступления, — соврала я самую малость и пояснила: — Если ты не забыла, я этой ночью каталась на дежурной милицейской машине, снимала трудовые будни стражей порядка.
— Так-так… — пробормотала Жанка. — А Кошмарова ты там нигде поблизости не видела?
— Ха! Еще как видела! Он даже наорал на меня. Дескать, мешаю своей камерой проводить следственные действия. Пришлось нам с Вадиком целый час на морозе торчать. Правда, не зря. Пока мы там околачивались, один дедуля предложил нам на продажу это самое произведение искусства.
— Ну вот, я так и знала! — Жанка всплеснула руками. — Уж слишком все хорошо было, уж слишком хорошо… Помяни мое слово, Кошмаров опять за Порфирия возьмется!
— С какой стати? — Я сняла Пахомихин портрет с подоконника и убрала в стол, чтобы он не мозолил глаза кому ни попадя. — У него же теперь есть Пакостник.
— Да с какой, с какой! — продолжала паниковать Жанка. — Да хотя бы с той, что Порфирий всегда крайний. Что бы ни случилось! Не навесит же Кошмаров это убийство на Пакостника, раз тот уже и так в СИЗО. Значит, остается Порфирий. А если учесть, что эта русалка с портрета в красном бикини и черных чулках, то… — Жанка вдруг прервалась на полуслове и гулко бухнулась своими круглыми коленками об пол. — Мариночка, я тебя умоляю! — схватилась она за край моей юбки. — Не показывай картину Кошмарову! Христом-богом молю, не показывай!
— Да ты что, Хвостова! Вставай сейчас же! — заорала я на нее. — Совсем рехнулась от своей идиотской любви! И прекрати вытягивать мне юбку. Это же трикотаж, будет потом подол висеть…
— Не встану, пока не поклянешься, что Кошмаров картину не увидит, — замотала головой Жанка.
— Ну, не покажу, не покажу…
— Нет, ты поклянись!
— На чем? На Библии? — Я таки отодрала Жанку от собственной юбки. — Считай, что уже поклялась. Только учти, Хлопонин, если верить деду, который впарил мне его нетленное творение, всегда делал эскизы к своим картинам. Это, во-первых. Теперь, во-вторых. Бывший владелец портрета, ну, тот же самый дедуля, проходит свидетелем по делу, и рано или поздно Кошмаров от него все узнает. Да и про Вадика не забывай, он же ночью был со мной и все видел.
— Нет, это свинство, свинство. — Жанка тяжело поднялась с колен. — Ведь, можно сказать, все уладилось. Маньяка мы с тобой застукали и повязали, рискуя собственными жизнями, а тут снова-здорово… Что этому Хлопонину рисовать, что ли, некого было, кроме Пахомихи? Да еще, как нарочно, в таком виде. Теперь начнется канитель, чует мое сердце, начнется… — горестно стенала безутешная Жанка.
— Да подожди, может, все еще обойдется, — принялась я ободрять ее. Но не очень-то уверенно, поскольку слишком хорошо знала за Кошмаровым нездоровую страсть к простым решениям. Чем это кончится, мне, конечно, неведомо, но подозреваю, что у Кошмарова возникнет сильный соблазн в очередной раз свалить все на Порфирия. А что, придумает какую-нибудь незамысловатую комбинацию про сговор Порфирия с Пакостником и, довольный собой, передаст дело в суд. Порадует оперативностью вышестоящее начальство.
— Ничего не обойдется, ничегошеньки-и-и!.. — продолжала надрывать мне душу Жанка. — Упечет он Порфирия, вот увидишь!
— Ладно, не убивайся раньше времени, дай мне сообразить… — С этими словами я снова извлекла из стола злополучный портрет и пытливо уставилась на полуголую Пахомиху. А она на меня. Дескать, ну что, мои милые, верно, думали так просто от меня отделаться? И не надейтесь, мои хорошие, я вам нервишки-то еще помотаю. Хлопонин этот, даром что не Рафаэль, а ведь гнусную Пахомихину суть в портрете передал, да еще с какой любовью!
— Не знаю, что в этой ситуации предпримет Кошмаров, — задумчиво молвила я, — но тут и в самом деле есть какая-то взаимосвязь.
— Вот! И ты туда же! — Притихшая было в своем углу Жанка снова захлюпала носом. — Я знаю, ты просто хочешь отомстить Порфирию за то, что он передачу сорвал!
— Ну завелась, — поморщилась я. — Не обвиняю я твоего драгоценного Порфирия. Могу тысячу раз повторить, если хочешь: он никого не убивал. Не убивал, однако все вокруг него крутится, разве ты не понимаешь? Ведь это он заговорил про красное бикини и черные чулки. Никто его за язык не тянул, ни ты, ни я. Вспомни, какой мы ему текст заготовили? Ну, вспомнила? Там же ничего подобного и близко не было!
— Так он же надрался перед этим! — Жанка, как всегда, не улавливала, в какую степь я клоню. — Сама знаешь, что у пьяного на языке, то у трезвого… Ой, я все перепутала. И вообще я не это хотела сказать!
— Не хотела, а сказала! — торжествующе воскликнула я. — Потому что твоим языком, если можно так выразиться, само провидение ворочало. Молчи! Молчи и сосредоточься! Эту мысль, эти слова про любовь в гробу и прочую лабуду кто-то вложил в Порфириево подсознание. Вероятно, даже не нарочно. А когда, нахрюкавшись сверх всякой меры, он перестал себя контролировать, лабуда эта у него и поперла!
— Думаешь? — Жанка нервно забарабанила по столу ногтями.
— Ну, конечно же, конечно! — Я с радостью обнаружила в себе могучий дар убеждения. — Скорее всего, в окружении Порфирия есть или был человек, от которого он мог услышать что-то похожее.
— Может, как раз этот Хлопонин? — предположила заглотившая мой крючок Жанка.
— По крайней мере я такой вероятности не исключаю, — ответила я в лучших традициях Шерлока Холмса.
— Тогда нам нужно к Порфирию, — Жанка безропотно согласилась на роль Ватсона. — Сейчас же!
— А Краснопольский? — напомнила я Жанке о разверстой перед нами бездне. — Мы же должны ему готовый материал показать!
— Господи! — замотала руками Жанка. — Я же главное не сказала. Краснопольский на выездном совещании. На целый день отвалил!
— Нет, но чудеса еще случаются, — только и могла я вымолвить, — хотя и крайне нерегулярно.
* * *Порфирий обнаружился на Краюхе, примерно через час безуспешных поисков. А до тех пор мы успели побывать в его берлоге, а также обшарить все близлежащие шалманы, в которых он любил пропустить рюмку-другую для вдохновения.
Судя по зависшей у него под носом сопле, на морозе он проторчал часа два-три. Причем без какого-либо морального, а тем паче материального удовлетворения. Потому и встретил нас не очень дружелюбно, если не сказать в штыки:
— Ну че приперлись-то, швабры? Вы мне покой дадите когда-нибудь?
— Да что с тобой, Порфирий? — раскудахталась Жанка. — Это же мы, я и Маринка, ты что, не узнал?
— Узнал! Еще как узнал! Из-за кого я две недели то с нар, то на нары прыгал, спрашивается?! — Порфирий дохнул на нас хроническим перегаром.
Преданная Жанка от таких-то слов сразу захныкала, а я укоризненно покачала головой:
— Вы не правы, маэстро. В корне не правы. Потому что из-за нас, по вашему выражению, вы то с нар, то на нары, а без нас вы на тех нарах уже постоянную прописку бы получили.
Порфирий ничего не ответил, только стряхнул варежкой снег со своих морских пейзажей, высморкался и меланхолично обронил:
— Лучше бы чего для сугреву прихватили…
— Так поедем домой, там и согреешься. — Жанка подняла воротник своей кацавейки и затопала ботами.
— Домой? — Мутные глазки Порфирия блеснули и тут же погасли. — Не, домой нельзя. Я еще ничего не продал.
Он еще рассчитывал что-то продать, ну не придурок разве? Кому нужны его морские виды в нашей сухопутной глубинке, да еще в собачий мороз! Если только на Краюху вдруг забредет какой-нибудь выживший из ума контр-адмирал, тоскующий по океанским просторам. И то вряд ли он что-нибудь разглядит в сгущающихся сумерках. Вон Порфириевы братья по кисти уже вовсю манатки собирают, да и ценителей прекрасного на горизонте не наблюдается.
— Пошли домой. Порфирий, — взмолилась Жанка, как верная Пенелопа, — замерзнешь ведь…
— Не уйду, пока что-нибудь не продам. — А этот мазила, оказывается, еще и упрямый, как ишак. — А замерзну, туда и дорога. — Надо же, как его тип с толстым кошельком раззадорил, тот самый, что из корыстных соображений купил у него знаменитый «Вид на морскую гавань».
Жанка посмотрела на меня с ужасом, при этом ее потрескавшиеся на морозе губы задрожали.
— Хорошо, — с ненавистью воззрилась я на Порфирия, — почем эта затхлая бухта и дырявый парусник? — Я ткнула пальцем в самую маленькую из выставленных на продажу Порфириевых нетленок.
Порфирий неожиданно обиделся:
— Сама ты дырявая. Отвали, раз не понимаешь в искусстве.
— А тебе не все равно, понимаю, не понимаю. Тебе главное, чтоб купили, а я покупаю, усек?
— Ты? Покупаешь? — вылупился на меня Порфирий.
— Покупаю, покупаю. — Для убедительности я даже полезла в сумку за кошельком.
— Маринка, ты прелесть. — Жанка нежно лизнула меня в щеку шершавым, как у кошки, языком.