Барбара Вайн - Правила крови
— Вполне в духе времени, — говорит Дреднот. — Согласны?
Я отделываюсь неопределенным кивком. Если бы он смог прочесть мои мысли, то вышвырнул бы меня вон. Потом Дреднот называет меня «милорд», что окончательно лишает меня дара речи.
— Сюда, милорд, — говорит он и проводит меня на кухню, которая меня не очень интересует, поскольку так же отличается от кухни времен Эдит, как ламинированный пластик от кованого чугуна. Только это не ламинированный пластик. Все поверхности сделаны из полированного розового гранита. С потолка свисают сверкающие медные сковородки и пара штуковин, похожих на окорока. А вот это пластик, объясняет Дреднот, сначала предложив мне угадать, настоящие они или нет. Я не угадал. Сказал, что с такого расстояния трудно судить, но хозяин с ухмылкой возразил, что такой ответ равнозначен признанию их настоящими.
— Еще никто не угадал, — торжествует Дреднот. — Единственный способ определить — попытаться отрезать кусочек ножом. — Он хитро улыбается. — Хотел бы застать кого-нибудь за этим занятием.
Я снова испытываю благодарность к таланту Эдит как фотохудожника. Она сфотографировала каждую комнату в этом доме. Я почти жалею, что не захватил эти снимки с собой, хотя показывать их хозяину дома было бы жестоко — настолько не похожи они на то, чего он добился.
— Не возражаете, милорд, если я пойду вперед? — спрашивает Дреднот, и мы поднимаемся по лестнице.
Все-таки в доме кто-то есть. Это смуглая женщина, которую я видел в окне кабинета Генри. Она убирает одну из спален — по крайней мере, вытирает пыль, поскольку пылесоса нигде не видно. При появлении Дреднота она замирает, опустив голову. Хозяин знает, чего ждет женщина, и оправдывает ее ожидания.
— А теперь беги, живо, — говорит он. — Топ, топ.
И женщина действительно бежит. Дреднот с каким-то странным удовлетворением смотрит ей вслед. Мы входим в комнату, ее хозяин особняка называет главной спальней. На самом деле она занимает всю фронтальную часть дома и получилась путем объединения старой хозяйской спальни и еще одной. Здесь появились на свет все дети Генри. Не сохранилось никаких сведений о том, были ли роды Эдит тяжелыми или легкими, всех ли она доносила до срока и не рождались ли у нее мертвые дети. Несомненно одно — никто из детей не появился на свет на этой громадной кровати на четырех столбиках, с фестонами из полосатого атласа и бледно-розовыми кружевами. Внутрь балдахина Дреднот поместил эротическую картину с сатирами и нимфами — хорошо еще обошелся без зеркал на потолке. Он явно ждет от меня восхищения, но я с трудом выдавливаю из себя:
— Очень мило.
Кто здесь спал, мне неизвестно. В доме, по всей видимости, было десять спален, считая комнаты слуг на третьем этаже, однако одна стала кабинетом Генри, а при Дредноте (или раньше) еще четыре спальни превратили в ванные комнаты. В одной из них жалюзи на окне разрисованы павлинами, а над умывальником подвешена связка зеленых пластмассовых бананов. Окна кабинета — именно его я хотел увидеть — выходят в сад, где в глубине виднеются фигурно постриженные растения в виде тропических животных, и на улицу перед домом, поскольку кабинет занимает весь правый угол второго этажа. Это по-прежнему кабинет — теперь Барри Дреднота. Хозяин заполнил комнату компьютерами, принтерами, мониторами, копировальными аппаратами и другими чудесами техники, и ее невозможно представить такой, как на фотографиях Эдит. Где теперь все это — красное дерево и коричневый бархат, позолоченная бронза и шинуазри[51], кожа и инкрустация золотом, перьевые ручки и чернильницы, турецкий ковер, медвежья шкура на полу, книги и хрустальный череп? Унесено ветром. Исчезло в домах других людей, в антикварных магазинах на Черч-стрит и лавках старьевщиков в районе Кенсал Грин, размолото жерновами фабрик по переработке отходов.
Барри Дреднот описывает мне — по крайней мере, я так думаю — огромное количество принадлежащего ему программного обеспечения и компакт-дисков, позволяющих делать почти все «онлайн». Все это мне внове, но я киваю и говорю, что звучит очень интересно, — мама научила меня так отвечать, когда мне показывают произведение искусства, которым я не могу искренне восхищаться. Хочу ли я подняться на верхний этаж? Я качаю головой и отвечаю — надеюсь, вежливо, — что уже увидел все, что хотел.
— Приходите в любое время, милорд, — говорит Дреднот. — Достаточно позвонить. Не желаете сами пройтись по дому и сделать снимки?
Он поражен, узнав, что я не взял с собой фотоаппарат, и смотрит на меня так, как вы посмотрели бы на Рипа ван Винкля[52], если бы встретили его на улице.
— Вам, конечно, виднее. Но я настаиваю, чтобы в самом ближайшем будущем вы привели своего партнера на ужин. У вас есть партнер?
— У меня есть жена, — отвечаю я, тут же представив реакцию Джуд на идею убить здесь целый вечер.
Дреднот повторяет свое предложение и говорит, что его партнер свяжется с моим партнером и согласует дату.
— Беру с вас слово.
Этот дом меня полностью вымотал, и ощущение, что я выгляжу жалким ничтожеством, еще больше усиливается, когда я настаиваю, чтобы Дреднот перестал называть меня милордом.
— Меня зовут Мартин.
Он так радуется, что во время церемонии прощания не меньше пяти раз называет меня по имени. Я иду домой по Эбби-роуд, и когда открываю дверь, то обнаруживаю, что Джуд не одна. Здесь Дэвид и Джорджи со Святым Граалем, и все, кроме него, пьют шампанское. Вероятно — если судить по словам Джорджи, чьи комментарии по поводу свекрови Дэвид не обсуждает, — они празднуют отъезд Вероники. Наконец, она отбыла домой, в Челтенхем. У Джуд загадочный вид. В последнее время она напускала на себя таинственность, словно скрывала какой-то секрет, хоть и приятный, но я понятия не имею, что это может быть, поскольку она явно не беременна. Джуд сочла необходимым проинформировать меня, когда у нее начались месячные. Как бы то ни было, она снова начала принимать противозачаточные таблетки, после шестимесячного перерыва. Так что я с удовольствием смотрю, как Джуд пьет шампанское и веселится, забыв на время о воздержании от алкоголя и диете.
До сей поры она старалась не обращать особого внимания на Святой Грааль, и я знаю, что иногда ей больно даже смотреть на него. Но теперь малыш хныкает и плачет в своей корзинке, похожей на ту, в которой нашли Моисея, и Джорджи вытаскивает его оттуда, а Джуд сажает его к себе на колено, обнимает, говорит с ним. Галахад перестает плакать и улыбается, глядя ей в лицо. Должен признаться, он и вправду очень красивый ребенок, с густыми волосами, темными и блестящими, и ярко-синими глазами. Из них двоих получилась прелестная картинка, прямо мадонна с младенцем — на Джуд свободное платье из синего шелка, а волосы — того же цвета, что и у ребенка, словно его мать она, а не Джорджи, — подняты вверх и собраны на затылке. Я восхищен и не в силах отвести от нее глаз; я почти убедил себя, что ребенок нам нужен, а я все выдержу и в конечном итоге увижу такую же сцену у своего камина.
И все же мне приходится взять себя в руки и отчитаться о своем визите к Дредноту. Джуд говорит, что не собирается на ужин в Эйнсуорт-Хаус, или Хорайзон-Вью, и выражает надежду, что я не давал никаких обещаний. Я рассказываю Дэвиду о Джоне Корри, нашем родственнике, специалисте в области генной терапии, с которым познакомился Лахлан, и, к моему удивлению, Дэвид начинает вилять. В отличие от Джорджи. Она возбуждена и разражается громким смехом.
— Я знаю, кто это, — говорит она. — Сын сестры моей уважаемой свекрови, той, которая отбила у нее жениха.
— О, Джорджи, — беспомощно бормочет самый умный мужчина в Лондоне.
— Что «Джорджи»? Ты сам рассказал мне эту историю. И не предупреждал, что я обязана молчать.
— На свете существует такая вещь, как сдержанность, — бормочет Дэвид.
Но сдержанности не позволяют взять верх, и история всплывает наружу — усилиями обоих Крофт-Джонсов. Теперь я знаю, почему Вероника не рассказывала о Ванессе и почему по ее настоянию имя сестры никогда не упоминалось в доме. Семейная ссора, длящаяся уже пятьдесят четыре года.
Вероника обручилась с американским военнослужащим по имени Стивен Уэнтуорт Корри в 1944 году, когда ей было двадцать семь лет. Ее сестра Ванесса, пятью годами старше и тоже записавшаяся в WAAF, женскую вспомогательную службу ВВС, служила далеко от дома Киркфордов в Йорке. Она приехала домой в отпуск в то же время, когда Вероника встречалась с Корри, и они полюбили друг друга. Вместо того чтобы признаться Веронике, Ванесса и Стивен тайно поженились в Лондоне, и правда раскрылась только после того, как Корри в конце войны вернулся в Соединенные Штаты.
— С моей матерью очень жестоко обошлись, — говорит Дэвид.
С ним соглашается даже Джорджи, но прибавляет, что это пошло Веронике на пользу.
