Алистер Маклин - Золотое рандеву
Через пять минут я закрутил последний шуруп в крышку гроба, спрятал отвертку в карман и покинул трюм.
Мне показалось, что ветер немного утих, а дождь, вне всякого сомнения, разошелся еще сильнее. Крупные, тяжелые капли отскакивали брызгами от мокрой палубы, и даже в непроглядной тьме ночи вокруг моих босых ног мерцал загадочный белесый нимб.
Я неторопливо двинулся вперед. Теперь, когда самое страшное было позади, испортить все ненужной спешкой было совершенно ни к чему. Я превратился в черную тень, под стать мраку ночи. Никакое привидение не могло сравниться со мной бесшумностью. Однажды рядом со мной прошли двое направлявшихся к носу часовых, в другой раз я сам прошел мимо еще одной парочки, пытавшейся спрятаться от холодного дождя за надстройкой. Никто из них меня не заметил, никто и не подозревал о моем присутствии. Впрочем, так и должно было быть. Именно по этой причине собака никогда не поймает зайца: жизнь ценится дороже, чем завтрак.
Не поручусь за точность, но во всяком случае не меньше двадцати минут прошло, прежде чем я снова оказался около радиорубки. Мне показалось естественным именно здесь вынуть из рукава свой последний козырь.
Висячий замок был заперт. Внутри, следовательно, никого не было. Я спрятался за ближайшей шлюпкой и принялся ждать. Тот факт, что внутри никого не было, совсем не означал, что там никто не появится в ближайшем будущем. Тони Каррерас как-то обмолвился, что их подставные радисты на «Тикондероге» сообщают курс и положение каждый час. Судя по всему, Карлос, убитый мною радист, как раз ожидал такого сообщения. Через некоторое время должна поступить очередная радиограмма, и Каррерас, несомненно, должен прислать другого радиста, чтобы ее принять. Игра близилась к концу — теперь он уж точно ничего не оставит на волю случая. Но в ту же игру играл и я, причем надеялся на выигрыш. Мне вовсе не улыбалось быть застигнутым в радиорубке у работающего передатчика.
Дождь безжалостно барабанил по сгорбленной спине. Сильнее намокнуть я уже не мог, но замерзнуть мог вполне. Я и замерз, здорово замерз, и через пятнадцать минут уже стучал зубами без остановки. Дважды мимо меня проходили часовые. Каррерас действительно не полагался на случай в эту ночь. Оба раза я был уверен, что они меня обнаружат. Зубы стучали так интенсивно, что приходилось совать в рот рукав, дабы этот лязг меня не выдал. Но в обоих случаях часовые не проявили должной бдительности. Лязг зубов постепенно набирал силу. Неужели этот чертов радист так и не придет? Или я перехитрил сам себя, и все мои хитрые теоретические построения — полная ерунда? Может, радист вообще не собирался приходить?
До сих пор я сидел на свернутом в бухту фале спасательной шлюпки, но тут в нерешительности поднялся. Сколько еще мне тут ждать, пока не буду убежден окончательно, что он не придет? В каком случае опасность больше — рискнуть войти в радиорубку, несмотря на все еще существующую возможность быть там застигнутым, или ждать еще час, а то и два, прежде чем трогаться? К этому времени почти наверняка будет уже слишком поздно. Раскинув мозгами, я пришел к выводу, что какой-то шанс на неудачу все-таки лучше, чем гарантия на нее. Кроме того, теперь, когда я выбрался из трюма номер четыре, от моих ошибок зависела только моя собственная жизнь. Пора, теперь самое время. Я тихо сделал шаг, другой, третий и этим ограничился. Радист пришел. Пришлось так же тихо сделать три шага в обратном направлении.
Скрежет поворачивающегося в замке ключа, скрип открывающейся, затем щелчок захлопнувшейся двери, тусклый свет в зашторенных иллюминаторах. Наш приятель готовится к приему. Он надолго не задержится — это предположение было достаточно очевидным. Ровно столько, сколько нужно, чтобы принять сообщение о курсе и скорости «Тикондероги» — вряд ли по такой погоде они сумеют этой ночью определиться — и отнести его Каррерасу на мостик. Я предполагал, что Каррерас по-прежнему находится там. Характер человека так запросто не меняется. Как и раньше в критических случаях, в эти решающие часы он не мог быть где-либо, кроме мостика, не мог не взять на себя личную ответственность за судьбу им самим задуманной операции. У меня прямо перед глазами встала картина, как он берет листок с цифрами — свидетелями неизбежности роковой встречи, улыбается удовлетворенно и делает вычисления по карте.
На этом месте мои размышления вдруг прервались. Как будто кто-то повернул во мне рубильник, и все замерло — сердце, дыхание, все органы чувств. Я ощутил то же, что испытал в течение тех кошмарных пятнадцати секунд, когда вместе с доктором Кэролайном ожидал взрыва «Твистера». И все это потому, что до меня вдруг дошло то, что я мог сообразить и полчаса назад, если бы не был так занят переживаниями по поводу испытываемых мною неудобств. Каррерас не обладал многими человеческими достоинствами, не стоит и перечислять, но аккуратностью и методичностью он обладал в полной мере. И до сих пор он ни разу еще не делал выводов из полученных им цифр, не проконсультировавшись предварительно по карте со своим верным штурманом, старшим помощником Джоном Картером.
Мало-помалу ко мне частично вернулась ясность мысли, но особого облегчения это не принесло. Иногда Каррерас откладывал проверку на несколько часов, это верно, но сегодня он никак не мог этого сделать по той простой причине, что в этом случае проверка потеряла бы всякий смысл. До нашего рандеву с «Тикондерогой» оставалось не больше трех часов, и проверка нужна ему была немедленно. Едва ли его могло смутить то обстоятельство, что придется среди ночи будить больного человека. Можно поручиться, что через десять, от силы пятнадцать минут после получения сообщения он появится в лазарете. И обнаружит, что его штурман удрал. Обнаружит, что дверь заперта изнутри, обнаружит Макдональда с пистолетом в руке. У Макдональда был всего лишь пистолет с единственной обоймой, Каррерас мог созвать сорок молодцов с автоматами. У сражения в лазарете мог быть только один исход, вполне определенный, весьма скорый и совершенно непоправимый. Я до жути ясно представил себе бешено стучащие автоматы, заливающие лазарет свинцом. Макдональда и Сьюзен, Буллена и Марстона — усилием воли я выгнал эту мысль из головы. Здесь нас ожидало поражение.
После того, как радист уйдет из рубки, если мне удастся проскользнуть внутрь, если мне удастся передать радиограмму, сколько в итоге у меня останется времени, чтобы вернуться в лазарет? Десять минут, никак не больше, скажем семь или восемь минут на то, чтобы незаметно добраться до левого борта, где у меня к стойке было привязано три троса, завязать один у себя на поясе, ухватиться за второй, подать сигнал боцману, спуститься в воду и проделать, по возможности не утонув, обратный путь в лазарет. Десять минут? Восемь? Я понимал, что и в два раза больше времени мне не хватит. Героическое плавание от лазарета к корме едва меня не доконало, а обратный путь, против потока набегающей воды, обещал быть вдвое труднее. Восемь минут? Все шансы были за то, что я вообще туда не доберусь.
А может заняться радистом? Я мог его убить, когда он будет выходить из рубки. Безрассудства у меня было достаточно, чтобы решиться на любой шаг, а отчаянность давала определенные шансы на успех. Даже при наличии часовых вокруг. Таким образом, Каррерас никогда не получит этого сообщения. Но он будет его ждать. Наверняка. Его очень волнует эта последняя проверка, он обязательно пошлет кого-нибудь выяснить причину задержки, и если этот кто-то обнаружит, что радист убит или пропал, возмездие наступит незамедлительно. Охранники, снующие там и сям, огни по всему кораблю, все подозрительные места обшарены. И в том числе, конечно, лазарет. А Макдональд по-прежнему там. С пистолетом.
Был еще путь. Он давал какую-то надежду на успех, но при том очевидном недостатке, что мне пришлось бы оставить привязанными к стойке все три уличающие меня троса. Но это, по крайней мере, еще не гарантия неудачи.
Я нагнулся, нащупал рукой бухту и отрезал кусок фала ножом. Один конец фала завязал булинем у себя на поясе, обмотался длинным, футов на шестьдесят, куском и заткнул второй конец за пояс. Пошарил в карманах и нашел ключ от радиорубки, взятый у покойного Карлоса. Я стоял в темноте под дождем и ждал.
Прошла минута, не больше, и появился радист. Он запер за собой дверь и направился к трапу, ведущему на мостик. Спустя тридцать секунд я уже сидел на только что освобожденном им месте и разыскивал позывной «Тикондероги».
Свое присутствие в рубке скрывать не собирался, то есть свет не гасил. Это могло только вызвать подозрение у любого из часовых, который к удивлению своему услышал бы стук передатчика в темноте.
Я дважды отбил позывной «Тикондероги» и со второго раза получил подтверждение. Один из подставных радистов Каррераса бдительно нес вахту. Ничего другого, собственно, я и не ожидал.
