Анна и Сергей Литвиновы - Бойся своих желаний
Февраль 1968 года.
СССР, Хабаровский край, военный городок Комсомольск-17
Васнецов Петр Ильич
Маруся смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом загородив своим торсом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось, кроме как обнять обеими руками ее за талию. Девушка чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях. «Ох, я так волновалась из-за своих ошибок», – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и он, разумеется, поцеловал ее.
Наши дни
– А что было дальше? – спросила Римма Петра Ильича.
– А что – дальше? Дальше я вернулся в Москву, и у меня начались серьезные неприятности на службе – во многом потому, что я взял на совсекретную операцию в Комсомольск-17 родную дочь плюс внучку члена Политбюро. И поэтому, дескать, операцию провалил. А вскоре меня убрали подальше от Брежнева и выяснилось, что Наташа (моя законная и родная дочь) беременна и надо устраивать ее жизнь… Словом, я постарался забыть про свое приключение, и сама судьба помогла мне в этом – завернула так, что стало не до воспоминаний. В общем, я жил, как будто ничего и не случилось тогда. И знать не знал, что у меня растет еще одна дочь… А оказывается, наша мимолетная встреча с Марусей (я, честно говоря, и имя-то ее быстро забыл) вон какие имела последствия! А Маруся, как узнала, что беременна, решила аборт не делать. Невзирая на будущую безотцовщину, порушенную карьеру и прочее. И меня искать не стала. И закладывать меня – тоже. А ведь могла. И тогда испортила бы мне жизнь окончательно. Но Маруська – молодец! Сильная женщина. Ох, сильная. Ее, конечно, по службе стали пинать (а она ведь в КГБ работала, старший лейтенант): как она могла, да кто отец ребенка, да покайся на партсобрании. А она сказала: с кем спала – мое личное дело, и не лезьте ко мне в душу своими сапогами. Молодец! Смелая оказалась девчонка.
– И она к вам не обращалась? За помощью, к примеру?
– Нет. Я же вам говорю: ни разу. В общем, в ноябре шестьдесят восьмого она родила – чуть недоношенная девочка оказалась, но ничего, выходили, у комитета хорошие больницы всегда были, роддома в том числе. А она еще хитростью в Москву в командировку напросилась – поэтому в роскошных условиях рожала, в столичном госпитале… Ну, а как родила, Марусю за штат вывели – конечно, с крошечным ребенком она для оперативной работы не годилась. Разумеется, пристроили ее на гражданке – тогда ведь декретный отпуск всего три месяца был. Пошла она на швейную фабрику, сначала «подснежником» в комитет комсомола – знаешь, что такое «подснежник»?
– Нет, – честно отвечала Римка.
– «Подснежниками» в советские времена называли людей, которые числились на службе в отделе кадров, к примеру, или по технике безопасности, но занимались общественной работой: в парткоме, или профкоме, или комитете комсомола… И вот Маруся пошла по общественной линии. К тому же комитетчик – он бывшим не бывает, ты ж меня понимаешь…
– В смысле? – слегка закосила под дурочку моя помощница.
– В смысле, – сердито пояснил бывший помощник Брежнева, – что докладывала она куда следует о настроениях, тенденциях, мнениях, царивших в рабочей среде… А потом ее в партком избрали, а вскоре освобожденным секретарем фабрики она стала – в тридцать пять лет, неплохая карьера, правда?.. Ну, и девочка Любочка росла – садик, потом школа…
– И вы так-таки ни о чем не знали?
– Я же говорю – не знал. Вплоть до девяностого года. А тогда меня вдруг Маруся нашла. В те времена я ведь на самом верху был. Можно сказать, третий человек в стране после Михаила Сергеича и Николая Иваныча. А то и второй. Хотя, может, четвертый или пятый. Но чего уж теперь считать! Однако я все равно намного доступней был, чем нынешние бонзы. Сейчас, говорят, миллион долларов стоит, чтобы к нашим руководителям на прием попасть. А в девяностом, при проклятых коммунистах, – всего-то одно письмо мне по самой обычной почте Маруся послала. Изложила ситуацию, конечно, не впрямую, а экивоками, эзоповым языком. Дескать, привет вам из Комсомольска-17, из шестьдесят восьмого года. Я вам тогда помогала туалетную бумагу для иностранного квартета доставать. В жизни у меня все хорошо, дом полная чаша, дочка растет, уже взрослая, двадцать два, и потому хотелось бы встретиться, повидаться… Помощники мои послание прочли, заинтересовались, мне доложили. А я все понял и Марусю к себе пригласил.
– Ой, как интересно! – воскликнула Римка. – Встреча через двадцать лет!
Старик покивал.
– Но я Марусю, признаться, не узнал. Не потому, что она сильно сдала – хотя, конечно, когда тебе под пятьдесят – выглядишь совсем иначе, чем в двадцать пять. Не в том дело. Мы знакомы-то всего один день были… Назавтра после нашей ночи в военном городке меня отозвали в Москву… Вот и забыл я ее лицо… А тогда, в девяностом, она за дочку, за Любу, приехала просить. Если б не девочка, сказала, я ее, Марусю, никогда б и не увидел. А нынче ребенок замуж выходит. Познакомились они с женихом на Волге, в речном круизе. Парень сам родом из Куйбышева (то есть теперешней Самары). Девочка там никого не знает. А из Владика на свадьбу к ней мало кто поедет. Билеты чрезвычайно дорогие. Только сама Маруся да наилучшая Любина подружка-свидетельница. Вот они меня и просят: у дочурки на свадьбе быть посаженым отцом. Не надо, сказала Маруся, расшифровываться и афишировать, что я ее родной отец. А просто – побывать. К венцу, что называется, подвести.
– И вы согласились? – полюбопытствовала Римка.
Все, что касалось свадеб, вызывало в ней, как во всякой незамужней девице, живейший интерес.
– Разумеется, я не поехал, – отрезал Васнецов. – Получилось бы крайне неудобно, да к тому же дела… Однако я, конечно, оказал Марусе и Любе посильную помощь. В результате обком свадьбу им в Самаре устроил по высшему разряду. А впоследствии я больше не терял их из виду. И мне Маруся порой позванивала. А потом, когда моя супруга, Валечка, скончалась, – старик сморгнул внезапно набежавшую слезу, – Маруся снова вышла на связь, выразила соболезнование, спросила, не нужна ли помощь, рассказала, что сама уже давно на пенсии, живет по-прежнему одна…
«Хотела к старику просвататься», – смекнула Римка, однако вслух ничего не сказала.
– И Маруся предложила, – продолжил он. – Знаешь, говорит, наша с тобой Любаша недавно развелась, тяжело переживает развод, мыкается от одиночества, хочет начать все сначала, резко сменить и место жительства, и образ жизни. Может, спрашивает, тебе нужна помощница по хозяйству? Люба, сказала она, девушка аккуратная, чрезвычайно порядочная, умная, хорошо готовит. А если ты мемуары пишешь – умеет стенографировать, печатать… Что ж, я поразмыслил – почему бы и не повидаться с родной дочерью для начала? – и пригласил Любу к себе. Она мне понравилась. Я оставил ее. А то, что она – моя внебрачная дочь, мы решили не раскрывать. Зачем травмировать и Мишель, и Юлию, и других членов семьи?
– Почему она вдруг уехала от вас так спешно? Сегодня?
– К сожалению, молодое поколение сейчас поклоняется одному богу, – издалека начал старик. – И это не Будда, Магомет или Христос. Или даже – коммунизм. Можете со мной спорить, но в наши времена люди были чище. Пускай богами тогда были социальное равенство, Ленин и вожди. А теперь объявили свободу совести. Хочешь – Иегове поклоняйся, а хочешь – Шиве. Но все молятся золотому тельцу. И ради НЕГО готовы на все. Моя дочурка, оказывается, тоже. Да, – скорбно покивал старик, – она, выходит, способна и на хитрость, и на подлость, и на предательство.
– Почему вы о ней так?
– Я ведь ей сказал третьего дня кодовые слова.
За восемнадцать лет до описываемых событий
Сентябрь 1992 года. Москва
– Поздравляю тебя, Юлия, поздравляю, дорогая внученька.
– Спасибо, дедуля.
– И вас, молодой человек, также поздравляю.
– Петр Ильич, зовите меня, пожалуйста, по имени и на «ты». Просто Евгений.
– Я вам того же позволить не могу.
– Я и не претендую. Вы, Петр Ильич, великий человек. К тому же намного старше меня.
– Последнее, увы, бесспорно.
Свадьбу Джулия Монина и Евгений решили играть в усадьбе деда в Щербаковке. Время было такое. С ресторанами – полные непонятки: куда идти, какие цены, не отравят ли? «Прага» закрыта, «Славянский базар» тоже. А заведения из новых – там ведь одни толстосумы в малиновых пиджаках гуляют. И подстрелить могут ненароком. В дома приемов тоже при новой власти да после дедовой отставки не попадешь. Вот Петр Ильич и предложил, очень кстати, любимице внучке Юлии гулять на своей даче. Он же выписал бывших кремлевских поваров и официантов: умелые, вышколенные, бравые. Словом, стол и обслугу удалось организовать на высшем уровне.
