Анна и Сергей Литвиновы - Бойтесь данайцев, дары приносящих
– Да ладно, брось ты, капитан, отпусти ты нас по-хорошему. Ребята перебрали маленько – да знаешь, какие у нас тренировки, и в центрифуге, и в барокамере, и в сурдокамере. Всю душу выматывают. Ну, расслабились. С кем не бывает. Прости ты их, грешных.
Капитан не отвечал, следовал с непроницаемым лицом. Григорий тогда зашел с другого бока, постарался задеть струны товарищества:
– Да мы же с тобой оба летуны, я вижу. Я в морской авиации летал, на истребителях, в Крыму. Знаешь, как я до сих пор скучаю! Снится мне.
Заход оказался относительно удачным, потому что служивый откликнулся довольно миролюбиво:
– А чего ж ты ушел? В космонавты подался? Славы захотелось? Денег?
– Спросили: хочешь служить на новой технике – я и сказал «да». Потом выяснилось, что по здоровью подошел. Вот и служу.
– А ты уйди, раз тебе истребитель и полеты снятся.
– Может, и уйду.
– Ни хрена ты не уйдешь, – зло фыркнул патрульный. – Будешь здесь сидеть, полет свой единственный ждать, вымаливать. Еще бы! Полтора часа пообсирался в ракете, зато потом вся жизнь в шоколаде. Знаю я вашего брата. Вам клизму перед полетом делают – а, капитан? Делают, да? А не то вы там весь космос засрете!
Как ни говорил себе Нелюбин: «Не поддавайся! Это провокация! Держи себя в руках!» – но тут не выдержал: оскорбляли его друзей, оскорбляли его профессию, оскорбляли его самого.
– Молчи, капитан! – прошипел он. – Молчи, говорю тебе, от греха!
– А не то что? – язвительно поинтересовался начальник патруля.
– Не то вмажу тебе.
– Попробуй. Кишка-то тонка. Здесь тебе не космос. Клизм не ставят.
И тогда Нелюбин, потеряв голову, кинулся на капитана. Схватил за грудки, опрокинул в снег, принялся душить. Двое солдатиков, привлеченных шумом, растерянно замерли, не зная, как спасать своего командира. Обернулись и Аникин с Филатовым, эти оказались смышленей и расторопней, бросились к Нелюбину, принялись оттаскивать его от капитана: «Гриша, Гриша, ты чего?!» Освободили начальника патруля, а тот вскочил, взбешенный, фуражка валяется в снегу, шинель скособочена, шарфик на сторону сбит. Стал за кобуру хвататься: «Да я вас тут всех! Положу! При исполнении!» Оставалось Аникину и Филатову только поднять руки, как пленным фрицам, и начать патрульного успокаивать: «Все, все, товарищ капитан, все нормально!» А Гриша, в сторонке, волком затравленным на него смотрел – и молчал.
Дальше была комендатура, и комендант в тот же вечер взял со всех рапорты о происшедшем, но распустил по домам.
* * *А поздним вечером в квартиру к Нелюбиным примчался замполит полка космической подготовки Марокасов. Поднял Григория с женой с постели. Сказал:
– Бумаги пока в комендатуре. Они там согласились их по команде не отправлять – если ты перед тем капитаном, начальником патруля, извинишься.
– Не буду я извиняться. Не буду.
– Гриша, – стала уговаривать жена, – ну, Гришенька! Чего тебе стоит!
А тот уперся:
– Просить прощения не буду. Не я его оскорбил – он меня.
– Сейчас это не имеет значения, – мудро заметил полковник Марокасов. – Извиниться нужно – тебе.
– Не буду, – набычился Григорий.
– Ну, и дурак ты, Гришка, – не выдержал замполит.
* * *Потом созвали партийное собрание, на котором Нелюбин рассказал все, как было, – и опять не стал ни перед товарищами, ни перед начальством виниться.
И генерал-майор Провотворов с легким сердцем подписал представление об отчислении из отряда космонавтов всех троих: Филатова, Аникина и Нелюбина.
* * *Его перевели служить в Хабаровский край. В медвежий угол. Зато он летал.
Дали квартиру – в такой же хрущевской пятиэтажке, как на Чкаловской.
Он сначала рвался перевестись в летчики-испытатели, добиться перевода в Липецк. Но кто-то наверху, необязательно Провотворов, противился его новым назначениям. А может, и Провотворов.
Когда не было полетов, он стал пить. Бывало, садился в проходящий поезд «Москва – Хабаровск», шел в вагон-ресторан. Подсаживался к кому-нибудь за столик, начинал между прочим разговор. Как бы невзначай показывал удостоверение летчика-космонавта, где он за номером три, и фотографии, подписанные ему на добрую память Юркой, Герой, Пашкой, Андрияном. Да не для того он хвастал, чтоб поднесли, угостили! Денег и водки у него и без того было больше чем достаточно. Просто хотелось, чтоб знали, с кем дело имеют. Уважали.
Потом супруга, чтобы не убежал и не уехал черт знает куда, стала закрывать его на ключ одного в квартире.
Однажды он спрыгнул с третьего этажа в сугроб – какая чепуха при его космонавтской парашютной подготовке! – и пошел на станцию.
Жена, вернувшись, нашла записку: «Милая, прости меня за все». Бросилась Гришеньку искать. Боты увязали в снегу. Шерстяной платок съехал набок.
А Григорий вышел на насыпь железной дороги и зашагал навстречу бешено летящему поезду «Хабаровск – Москва». В последний раз, как будто бы его в космос запускали – мощь похожая.
Его похоронили там же, в военном городке.
Но это будет позже, в шестьдесят шестом.
А пока, в апреле шестьдесят третьего, он пожимает руки всему женскому отряду: Вале Большой, Вале Маленькой, Ире, Жанне и Тане. И Гале. Ее, последнюю, целует в щеку. И шепчет: «Прощай, не свидимся больше!» Она начинает говорить, преувеличенно бодрым тоном, что, конечно, увидятся, что он послужит где-нибудь, хорошо себя проявит, и его вернут в отряд, и – осекается. А он кивает: «Ты же знаешь, что нет».
Полигон Тюратам (космодром Байконур).
Галя
О женском полете вроде бы все решили давно. Он снова будет групповым. Сначала Провотворов пропихивал идею: пусть летят две девушки. Однако его довольно быстро остудили. Постановили: в космос снова отправятся две ракеты. На первом корабле – мужчина, и летать будет неделю, побьет все рекорды Андрияна! Следом отправится дама – на три дня.
И с кандидатурой космонавтки тоже вроде все ясно – Валя Первая. Она партийная, она ткачиха и бывший секретарь комитета комсомола. Две запасные – Валя Маленькая, она же Валя Вторая, и Ирина. На них трех и скафандры сшили. А Галя – в конце списка. Ей даже боевого скафандра не досталось.
Но ведь мечтать – не вредно. О серьезных болезнях и травмах конкуренток мечтать – грех, но почему у них, всех пяти оставшихся девушек, вдруг не может перед полетом желудок расстроиться? Тогда – не отменять же – скажут: «Галя, летишь ты». И все остальные четыре наверняка о чем-то подобном мечтали. Только не говорили никому. А та, что во главе списка, уж конечно просила у небес, чтобы только ее здоровье не подвело.
Что до Гали – то ей, разумеется, всемирной славы хотелось. Но главным все-таки был интерес: как это выглядит, черное-пречерное небо? И Земля из космоса? И нестерпимо яркое солнце? И перегрузки: такие же они будут, как на центрифуге? Или другие? А невесомость? Какая она? И как бы я перенесла полет? Ведь это – вызов, задача на преодоление, а она с детства любила такие задачи. И любила преодолевать.
Но шансов – почти нет. Хотя один, пусть самый маленький, всегда остается.
А время перед полетом тянулось нестерпимо медленно. Их, пока они на Чкаловской сидели, никто не ставил в известность, не рассказывал: почему не стартуем. Вроде говорили, что женские скафандры не готовы. Или стартовые столы на полигоне заняты – разведывательный спутник отрабатывают. Можно было бы, наверное, прийти и спросить у Провотворова: когда полет? Но никаких шагов в его сторону делать не хотелось. Она хорошо поняла генерала, раскусила его, как семечку, и теперь не сомневалась ни капли: он не тот человек, что ей нужен.
А кто? Нелюбин – случайная, греховная, стыдная встреча. Он женат и не любит ее по-настоящему, и она его не любит. А теперь он – далеко, в Хабаровском крае. И генерал (еще один повод перестать любить Провотворова) если не сослал Гришку туда своими руками, то не сделал ничего, чтобы его за Можай не загнали. Не заступился за своего парня. И не подумал отстоять, спасти его.
По всем параметрам для того, чтобы быть вместе, Гале подходит Владик. И она вдобавок жена его («ты не забыла?»). И у них общий ребенок. Да, всем Иноземцев великолепен. За вычетом одной малости – она не любит его. Сто лет назад, в начале пятьдесят девятого, она, принимая его предложение, решила, что этой величиной, любовью, можно пренебречь. Но, оказалось, на самом-то деле нельзя. Поэтому начались побеги с генералом и прочее. Что тоже не принесло в итоге успокоения и счастья. Нет, она не будет больше наступать на те же грабли с якобы любовью с Владиславом.
Но кто же тогда? И что ее ждет? «Ерунда, – успокаивала себя она, – мне всего двадцать семь, кто-то еще ждет меня – кто-то, предназначенный именно мне».
