Лоренцо Каркатерра - Парадиз–сити
Дорожки Гаспальди и Ло Манто впервые пересеклись в Неаполе еще в начале девяностых, тогда Эдуардо заправлял небольшим борделем, расположенным всего в десяти милях от центра города. Гаспальди исправно, каждую неделю, платил дань двум своим «крышам» — каморре и полиции, что позволяло ему вести свой бизнес открыто и безбоязненно. В течение первых трех лет восемь девушек, работавших на Гаспальди, ежегодно приносили ему сорок восемь тысяч американских долларов чистого дохода.
А потом, во время ссоры с молодой проституткой, которая не сумела должным образом ублажить постоянного клиента, Гаспальди изуродовал ей лицо разбитой бутылкой из–под мартини. Семнадцатилетняя девушка, которую звали Розалия Вентура, попала к нему после того, как сбежала от своей семьи, жившей в каком–то городишке на севере Италии. После досадного инцидента девушку отвезли в ближайшую больницу, где ей наложили швы, накачали снотворным и оставили под присмотром пожилой сиделки. И вот ночью, когда больная крепко спала, сиделка возьми да и позвони молодому детективу, работавшему в отделе по борьбе с проституцией. Коп заявился в больницу, поговорил с сиделкой, посмотрел на девицу, а потом отправился прямиком в бордель, к самому Гаспальди.
— Вы пришли на два дня раньше срока, — сказал ему Гаспальди, решив, что полицейский явился за данью. — Приходите в понедельник, когда у меня будут наличные.
— В понедельник вас здесь не будет, — ответил коп. — Ни вас, ни кого–либо еще. Здесь будут царить тишина и запустение.
— И куда же мы отсюда переедем? — громко засмеялся Гаспальди. — В церковь?
— Девушки окажутся в приюте для бездомных, — сообщил содержателю притона коп, — а ты на больничной койке с трубочками в носу.
Гаспальди кинулся на полицейского, но тот проворно увернулся и ловкой подножкой свалил здоровяка на пол. Затем он схватил бутылку красного вина, разбил ее о деревянный стол и получившейся «розочкой» ударил Гаспальди в грудь, проткнув ему правое легкое и наградив на всю оставшуюся жизнь безобразным шрамом и тяжелой одышкой. Затем он склонился над залитым кровью сутенером, ухватил его за волосы и, поднеся к его горлу окровавленное стеклянное оружие, лаконично сказал:
— Когда выйдешь из больницы, уезжай из города. Еще раз увижу тебя в Неаполе — убью!
Спустя две недели Гаспальди перебрался в Нью—Йорк и присягнул на верность семье Росси. Это был не совсем тот тип, представителей которого Росси обычно брали себе на службу, но он знал толк в содержании подпольных борделей, а очень скоро освоил азы наркоторговли и ресторанного бизнеса. Со временем Гаспальди превратился в ценного члена каморры, который приносил организации весомый доход, а в случае необходимости мог взять вину на себя и на какое–то время даже сесть в тюрьму. Пит Росси также знал, что, если копам ради саморекламы понадобится крупная жертва, он всегда сможет бросить Гаспальди им на растерзание.
Когда Ло Манто в качестве участника совместных полицейских операций приезжал в Нью—Йорк прежде, Гаспальди удавалось не попадаться ему на глаза, но на этот раз удача изменила ему. Меньше недели назад Ло Манто неожиданно вошел в ресторан и отрезал ему кусок уха. Тогда Гаспальди оказался бессилен, но теперь, когда четверо стрелков в предвкушении огромного куша в два миллиона долларов только и ждали команды «фас», он мог наконец привести в действие план, в результате которого ненавистный ему человек сгинет раз и навсегда.
Гаспальди допил чай, скомкал стаканчик и бросил его в воду, плескавшуюся внизу. Затем сутенер из Неаполя глубоко вдохнул соленый морской воздух, встал и направился к трапу, ведущему на нижнюю палубу судна, чтобы отдать приказ убить итальянского копа на улицах Нью—Йорка.
* * *Ло Манто стоял спиной к двери, выходившей на плоскую крышу, упершись руками в кирпичные стены. Стояла поздняя ночь, с неба сыпался мелкий дождь, охлаждая мир, раскалившийся в течение жаркого, как адские сковородки, дня. Свет, лившийся из окон расположенных на верхнем этаже квартир, создавал вокруг него туманный светлый ореол. Он встал поудобнее и проверил обойму в своем «380-спешиал». Как правило, он не настраивал себя заранее на перестрелку. Наоборот, он делал все возможное, чтобы избежать этого. Многим его коллегам был присущ подход, суть которого можно было сформулировать так: сначала стреляй, а там разберемся. Однако за годы работы в полиции Ло Манто сумел избавиться от этого своеобразного профессионального комплекса. Он предпочитал брать свою дичь живой, а не мертвой. Но в эту ночь такой подход мог и не сработать. В эту ночь дичью Ло Манто должен был стать сам Рено Головоногий.
Ло Манто прошел по краю крыши и поглядел вниз, а затем переместился к пожарной лестнице, взялся за ржавые поручни и встал на первую ступеньку. На секунду он задержался, чтобы бросить взгляд на широкие улицы и приземистые здания Восточного Бронкса, где прошло его детство. Эти улицы сформировали его, дали ему смысл жизни и определили ее направление. На этих улицах он играл в футбол, по ним он ходил в школу, бегал под холодными струями открытых гидрантов. Здесь он учил слова любимых песен «Роллинг стоунз», Боба Сигера и Фрэнка Синатры, здесь впервые поцеловал девочку. Здесь он был алтарным служкой в местной католической церкви, еле живой от усталости приходил домой после пятичасовых субботних и девятичасовых воскресных месс. Здесь он начал работать в «Химчистке Делвуда». По четыре часа кряду он проводил бок о бок с ее владельцем, мистером Мюрреем Зальцманом — сутулым вдовцом, работавшим не покладая рук и рассказывавшим Ло Манто жалостливые истории о сломанных жизнях и истерзанных душах, погубленных войной и ненавистью, которые он никогда не мог понять. Зальцман был первым не–итальянцем, встретившимся Ло Манто. Глубоко религиозный человек, он ежедневно обедал деревенским сыром и постоянно смеялся собственным глупым шуткам. Зальцман построил собственный бизнес, взяв небольшой заем у своего тестя, и отрабатывал его по двенадцать часов в день шесть раз в неделю на протяжении сорока лет. Ло Манто уважал его как человека и любил как друга. Зальцман открыл для юного Ло Манто прелесть коротких рассказов Ирвина Шоу, комедий Мела Брукса и гений Сида Сезара. Именно благодаря Зальцману Ло Манто впервые попал в бродвейский театр, на воскресную постановку «Смерти коммивояжера» Артура Миллера.
— Все было так по–настоящему! — сказал он Зальцману, когда они шли к станции метро, чтобы вернуться в Бронкс. — И так грустно.
— Разумеется, ведь это — про жизнь.
Именно через Зальцмана Ло Манто познакомился с вероломством каморры. В течение многих лет старик каждую неделю платил семье Росси по пятьдесят долларов, а взамен каморра обеспечивала ему защиту от всяческой местной шпаны. Ло Манто видел, как в конце каждой недели в химчистку заходил высокий, худощавый молодой человек и, опершись на кассовый аппарат, с ухмылкой наблюдал за тем, как старик отсчитывает пять купюр по десять долларов. После этого мистер Зальцман обычно притихал и весь остаток дня молчал, думая о чем–то своем.
— Почему он берет ваши деньги? — как–то раз спросил его Ло Манто. Он работал в химчистке уже почти полгода и не раз успел обменяться враждебными взглядами с молодым сборщиком податей в коричневом пиджаке.
— Потому что именно так он зарабатывает себе на жизнь — отбирая то, что другие заработали потом и кровью, — ответил Зальцман. — Я думал, в этой стране будет иначе, не так, как у меня на родине, но нет, везде одно и то же, вне зависимости от того, по какую сторону океана ты живешь. Везде есть люди, которые у тебя что–то отбирают: в Европе — твою жизнь, здесь — твои деньги.
— А если вы откажетесь платить? — спросил Ло Манто. — Что будет тогда?
— Не знаю, — печально покачал головой Зальцман, — никогда не пробовал. Но знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет — ни для меня, ни для моего заведения.
— И все же он поступает несправедливо! Эти деньги принадлежат не ему! Это ваши деньги!
Мистер Зальцман обнял мальчика за крепкие плечи.
— Пройдет совсем немного времени, мой юный друг, и ты поймешь: большая часть происходящего в мире не имеет ничего общего со справедливостью.
Через месяц банда Росси удвоила дань, которую должен был платить мистер Зальцман, доведя ее до ста долларов в неделю. Старику стало трудно сводить концы с концами: держать на плаву бизнес и платить такие деньги гангстерам оказалось ему не под силу.
— Я понимаю, что должен уйти, мистер Зальцман, — сказал ему однажды вечером Ло Манто, когда они запирали химчистку и ставили помещение на сигнализацию. — Я не хочу, чтобы из–за меня вы оказались в еще более тяжелом положении.
— Если я тебя отпущу, Джанни, кто же будет слушать мои истории? — ответил мистер Зальцман. — Ты не просто работаешь на меня. Ты — мой друг, а я друзьями не бросаюсь. У меня их и так осталось слишком мало.
