Море смерти, берег любви - Светлана Владимировна Успенская
Я опомнился только тогда, когда напряжение схлынуло и Кэтрин затихла на диване с блаженно опущенными ресницами.
Черный пистолет валялся на полу, как игрушка, забытая беспечным ребенком, а его дуло все еще угрожающе скалилось в мою сторону.
– Одевайся, – негромко сказал я, сполз с дивана и поднял пистолет. Это произведение оружейного искусства напоминало то, что было в руках у Славы Маленького. Я присмотрелся. Это «ПМ». Какая пушка была у Славы, я не мог с точностью сказать – в комнате тогда было слишком темно… Да и не важно это… Но откуда оружие у Кэтрин?
– Откуда он у тебя? – деловито осведомился я, натягивая брюки.
– Что? Пистолет? А, ерунда, – отмахнулась Кэтрин, с трудом вползая в узкое платье.
Я смотрел на ее живот, извивающийся, как у турецкой танцовщицы. – Мне его дал коллега из французского журнала… В России без оружия нельзя, я давно это поняла…
Я помог ей застегнуть на спине платье, Кэтрин надела туфли, накинула еще влажный от дождя плащ, потом натянула тонкие перчатки и спокойно бросила мне:
– Давай-ка пистолет сюда, мне нужно вернуть…
Я безропотно подчинился. Откуда у француза русский пистолет, я не стал спрашивать – мало ли… Но вообще, конечно, никогда не думал, что иностранные журналисты бродят по Москве, вооружённые до зубов. Особенно такие симпатичные, как Кэтрин…
Мы осторожно вышли из квартиры. Позвякивая, связка ключей болталась в замке двери.
– Наверное, твой друг забыл их, когда уходил. Наверное, он очень торопился, – опередила мой вопрос Кэтрин. – Я не стала звонить, когда увидела, есть ключи… И сразу подумала – случилось что-то нехорошо.
Она закрыла квартиру и опустила связку ключей в карман.
– Зачем? – только и спросил я.
– Не оставлять же ее открытой, – разумно ответила Кэтрин и стремительно зацокала каблуками вниз по лестнице. – Если ничего не случится, вернем хозяину. А если что-то случится…
– То что?
– В квартире полно твоих отпечатков пальцев. Понимаешь?
Я вздохнул. Чего уж тут не понять?.. Между прочим, ее тоже.
Когда я вернулся домой после бурных событий этого дня, было уже темно. Всё это время мы обсуждали с Кэтрин создавшееся положение, я рассказал ей то, что узнал от Славки, когда находился у него в заложниках. С трепетом внимая моему рассказу, Кэтрин ахала и смотрела на меня расширенными от удивления глазами.
– Убийцы сменили стиль, – говорил я, нервно расхаживая по комнате. – Сначала они маскировали убийства под несчастные случаи, но теперь это уже стало ненужным… Теперь играют в открытую. Правила игры поменяли, значит, сволочи нервничают, чего-то боятся… А если они начали бояться, то, значит, скоро начнут делать ошибки, а это нам на руку!
– Кто это «они», Сержи? – спросила Кэтрин, удивленно пожав плечами. Кажется, она еще не была готова отказаться от своей версии, что след тянется из нашего прошлого, версии, что и говорить, логически стройной, но не страдающей правдоподобием.
– Кто? Братья и тот, кто стоит за ними… Толенков – это их шестерка, ясно как божий день… Касьян? Вряд ли это он. Но есть еще какой-то Рэм, я слышал раза два это имя в разговоре… Кто такой Рэм, я не знаю… И зачем ему надо всех отправлять на тот свет – ума не приложу…
– Рэм… Рэм… – Кэтрин взволнованно заходила по комнате, напряженно морща лоб. – Я тоже слышала это имя… Что-то такое знакомое…
– Прочитала в газетах, – предположил я. – Или услышала от Абалкина.
– Нет-нет… Не это… Что-то из истории. – Кэтрин, припоминая, схватилась рукой за лоб и вдруг воскликнула: – Ну точно, так и есть! Вспомнила!
– Ну? – Я с нетерпением смотрел на нее.
– У Гитлера в тридцатых годах был сподвижник по организации штурмовых отрядов по прозвищу Рэм, потом он, кажется, стал имперским министром. Отъявленный негодяй, фанатичный, жестокий, хваткий. Он мог бы стать фюрером, если бы Гитлер не утопил его в собственной золотой ванне незадолго до начала войны, в так называемую «Ночь длинных ножей».
– Ну и что? – пожал я плечами. – Какое отношение это имеет к нам?
– Не знаю, – задумчиво произнесла Кэтрин. – Пока не знаю. Но кажется, какая-то смутная связь существует.
– Абсолютно не существует. По-моему, ты слегка путаешься в событиях, – критически заявил я.
– Это ты сам – как это по-русски? – мешаешь божий дар с яичницей. Если рассуждать на основе здравого смысла, убийство Абалкина, автокатастрофа, в которой погиб Божко, отравление Ломакина, гибель Загорского – это совершенно разные случаи, понимаешь?.. От неизвестности ты начинаешь впадать в панику, но давай рассуждать логично: если кто-то убил одного из твоих друзей, то, конечно, это не значит, что он же прикончил и остальных… Однако я тебя понимаю, иногда и мне начинает казаться, что ты прав, – здесь чувствуется единая рука. Но откуда она тянется? – Кэтрин многозначительно посмотрела куда-то в темное окно, и от ужаса догадки мурашки забегали по моему туловищу, от седьмого шейного позвонка до копчика…
Когда я вошел в свою хату, телефон надрывался от заливистого настырного звонка, но как только пискнул автоответчик, на другом конце провода сразу же бросили трубку – кто-то не желал разговаривать с автоответчиком. Кто-то желал разговаривать только со мной.
Через полчаса я вернулся из душа, смыв с себя многотонную усталость, и телефон заорал вновь, требовательно раздирая ночную тишину пронзительными воплями.
– Кому это неймется?.. – Я со злостью схватил трубку и резко крикнул: – Алло!
– Здравствуй, Серый, – зашелестел чей-то знакомый голос. – Как поживаешь, Серый? А? Чем занимаешься?
– Да так… – пробормотал я, наморщив лоб, мучительно пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос.
Между тем трубка продолжала угрожающе шелестеть:
– Ты, друг мой, кажется, суешь нос в чужие дела… Юрка просил передать тебе, что если так дело пойдет, то он с тобой поссорится. И что это за идея пришла тебе в голову – прицепить жучок в бане? Решил поиграть в шпионов, да? Детство в попе заиграло?
До меня наконец дошло, кому принадлежит голос. Конечно, это Толенков, черт бы его побрал…
– Завтра в час чтобы ты был в клубе «Monkeys», понял? Есть разговор.
Я молчал в ответ. Мне не нравился приказной тон, которым он говорил со мной. Очень не нравился.
– Не слышу, – продолжала
