Варвара Клюева - Уникум (Язык мой - враг мой)
- Есть, но если ты не подтвердишь ее правильность и не устранишь кое-какие противоречия - грош ей цена.
- А можно ее услышать?
- Нет. Только баш на баш. Ты нам - свою историю, мы тебе - свою версию. Наоборот не получится.
- Я не признаюсь в присутствии пяти свидетелей. Если хочешь, давай присядем где-нибудь, и я расскажу все тебе.
- Нет, Татьяна. Ты, наверное, знаешь, что вчера твой муж пытался убедить ребят в моей виновности.
- Впервые слышу.
- Тогда поверь мне на слово. Не могу сказать, что Славка особенно преуспел, но сомнения он, возможно, заронил. Если я сейчас тебя выслушаю, а потом перескажу твою историю ребятам, эти гипотетические сомнения могут и не рассеяться. А вдруг я все это выдумала?
- Не говори глупостей! По-моему, друзья поверят тебе, даже если ты начнешь утверждать, что луна сделана из сыра. В любом случае у тебя нет выбора. Раз Генрих выживет без медицинской помощи, я к вам не пойду. Так что решай: либо ты выслушиваешь меня одна, либо я ухожу обратно в пансионат.
- Ладно, - неохотно согласилась я. - Только здесь мы умрем от жары.
- Видишь тот огромный обломок скалы? За ним должна быть тень. Там и притулимся. Я согласна: признание в убийстве на ярком солнечном свету идет вразрез со всеми литературными традициями.
Глава 26
- Все началось пять лет назад, - заговорила Татьяна, когда мы устроились на валуне в тени здоровенной каменной глыбы. - Я только что окончила ординатуру, вернулась домой, в Мичуринск, и устроилась на работу в детскую городскую больницу. В той же больнице работал анестезиологом некий Володя Абрамцев, парень, который учился в моем институте, но на два курса старше. С ним же на курсе учился и Николай, которого ты видела. Оба они - и Николай, и Володя - в годы студенчества ухаживали за мной, но одинаково безуспешно. Николай казался мне чересчур слабохарактерным, а Абрамцев - до отвращения себялюбивым. Как потом выяснилось, эта оценка была слишком мягкой...
Однажды в ночь моего дежурства привезли шестилетнего мальчика. Его сбила машина. Не знаю, как получилось, что такой малыш оказался ночью на улице, не знаю, как его умудрились сбить в городе, где и днем-то движение не слишком интенсивное, но факт остается фактом: мальчика привезли, и он умер у меня на столе. Во время операции. Конечно, я уже не раз видела смерть, в том числе и смерть ребенка, но еще никто никогда не умирал у меня на столе...
Мальчика накрыли простыней и увезли, а я почувствовала, что меня не слушаются ни ноги, ни руки. До конца моей смены оставалось еще два часа. Я попросила Абрамцева - он дежурил вместе со мной и присутствовал на операции вколоть мне что-нибудь, чтобы можно было продержаться до конца смены. Он отвел меня к себе в кабинет, усадил в кресло и сделал внутривенную инъекцию. Буквально через минуту мне стало гораздо легче, но сознание как бы раздробилось. Я воспринимала действительность фрагментами. Они были очень яркими, очень четкими, но в целую картину никак не складывались. Я поняла, что мне ввели наркотик, но не возмутилась и не испугалась - так мне стало хорошо. И в это время привезли еще одного ребенка - девочку с гнойным перитонитом.
Господи, ну почему это не случилось на час позже? Я знала, что не смогу провести операцию, но выхода у меня не было. Даже если бы немедленно вызвали второго хирурга, он наверняка бы не успел. А у меня все-таки был шанс. Я отправилась в операционную.
Девочку готовили к операции прямо там - времени перевозить ее с места на место не было. Я изо всех сил старалась собраться, но затуманенный мозг работал медленно, пальцы стали словно чужими. Девочка умерла.
На следующий день подлец Абрамцев заявился ко мне домой и поставил ультиматум: либо я выхожу за него замуж, либо он рассказывает родителям девочки, что я делала операцию в состоянии наркотического опьянения. На мою угрозу, что я расскажу главврачу, кому обязана этим состоянием, он только спросил с усмешкой: "А свидетели у тебя есть?"
Клянусь, если бы речь шла только о суде и моей дисквалификации, я никогда бы не уступила этому наглому шантажу. Но смотреть в обвиняющие глаза раздавленных горем родителей... это было выше моих сил. Я согласилась стать женой подонка.
Последующие три года были для меня сущим адом. Мой муж оказался нравственным извращенцем - садистом. Он никак не мог простить мне, что когда-то я его отвергла, что вышла за него без любви, из страха перед разоблачением. Он куражился надо мной, как мог. Это я еще могла бы понять: оскорбленное самолюбие, желание взять реванш, унизить обидчика хотя и не похвальные, однако достаточно распространенные чувства. Но моему мужу просто доставляло удовольствие издеваться над людьми. Например, он завязал переписку с Николаем, человеком, который безнадежно меня любил, и в письмах рассказал ему историю своей женитьбы. Мало того, он подробно описывал, как заставляет меня расплачиваться за проявленную некогда строптивость. Николай позвонил мне на работу. Он был в ужасном состоянии. Кричал, грозил Абрамцеву, чуть не плакал. Не знаю, как мне удалось его успокоить. Я заклинала его ничего не предпринимать - ведь любые действия, направленные против моего мужа, рикошетом ударили бы по мне.
Через некоторое время выяснилось, что Абрамцев - морфинист. В клинике он еще как-то держался, обходился без дозы, но это давалось ему все с большим трудом. У врачей глаз наметанный, мои коллеги быстро сообразили, что происходит, но из жалости к Абрамцеву и уважения ко мне закрывали на все глаза. А Абрамцев постепенно опускался все ниже.
Два года назад в гостях у знакомых я повстречала Владика и вскоре полюбила его. Он знал, что я замужем, и, несмотря на явную увлеченность мной, старался держаться подальше. К тому же у нас в Мичуринске Владик бывал только наездами. Поэтому около года наши отношения никак не развивались, хотя и мне, и ему было ясно, что нас тянет друг к другу. Потом кто-то намекнул Владику, как на самом деле обстоят дела в моей семье, и он пришел ко мне за подтверждением. Я рассказала ему все, как есть, утаила только историю с погибшей девочкой. Владик решил, что Абрамцев, воспользовавшись отчаянием, в котором я пребывала после смерти того мальчика, посадил меня на иглу и таким образом добился моей зависимости и получил согласие на брак. Я не стала его разубеждать, сказала только, что наркотиков давно уже не употребляю.
Мы с Владиком объяснились и решили пожениться, как только я разведусь с Абрамцевым. К тому времени я уже перестала бояться, что он расскажет правду родителям девочки. Все-таки прошло три года, и их горе, наверное, притупилось. Да и кто поверит опустившемуся наркоману?
Я пришла домой и с порога объявила мужу, что немедленно от него ухожу. Абрамцев мерзенько рассмеялся и сказал: "Давай-давай, катись к своему любезному. Только захочет ли он с тобой знаться, когда я ему расскажу, что ты зарезала ребенка?" Я остолбенела. Мне и в голову не приходило, что мужу может быть известно о Владике. Ведь до того дня мы встречались очень редко и только в гостях. Я предполагала уйти к родителям, подать на развод, а потом перевестись куда-нибудь в другой город, чтобы Абрамцев потерял меня из виду. Так я могла немного оттянуть момент, когда Владик узнает правду о девочке. Понимаешь, Варвара, я очень боялась его потерять. Ты сама знаешь, насколько Владик чистый и порядочный человек. Вдруг он не смог бы простить мне ту ошибку? Рано или поздно, я все сама бы ему рассказала, но к тому времени мы были бы женаты...
"Тебе никто не поверит, подонок!" - крикнула я мужу вне себя от ярости.
"А у меня свидетель есть. Медсестричка. Она заметила, что ты тогда была под кайфом. Я, пожалуй, скажу твоему драгоценному, что с тех пор и сам на иглу сел, - мертвая девочка мне спать по ночам не давала, а любовь к тебе мешала потребовать справедливого наказания". И он захихикал еще омерзительнее.
Я не могла больше находиться с ним под одной крышей и вышла на улицу. Там я долго бродила, пыталась придумать какой-нибудь выход, но тщетно. Наконец, так ничего и не решив, я вернулась домой.
Абрамцев спал. С дивана свешивалась его оголенная рука, на полу валялся шприц. Я не стала его поднимать, а достала из ящика стола другой. Абрамцев давно уже не скрывал от меня, где держит запасы морфия. Я взяла три ампулы и в три приема ввела их содержимое мужу в вену. Потом оттерла их подолом, вложила в руку Абрамцева и сжала ладонь. Когда я выпустила его руку, она опять свесилась плетью, и ампулы упали на ковер. После этого я собрала свои вещи и ушла к родителям.
Полгода весь Мичуринск только и говорил, что о несчастном наркомане, который покончил с собой, когда его бросила жена. Причина смерти ни у кого не вызвала сомнений. Я рассказала следователю, что в тот день решила уйти от мужа и осуществила свое намерение. Владик подтвердил мой рассказ. О пагубном пристрастии Абрамцева к морфию знал каждый второй житель города. Мотива для убийства мужа у меня как будто не было. Плохо со мной обращался? Так потому я и ушла. Материальной выгоды от его смерти я не получала. Сбережений у нас не имелось, прописана я была у родителей и на квартиру не претендовала.
