Мила Бояджиева - Дар полночного святого

Потом ещё раз обошла комнату, ободренная, почти веселая. Там, в Москве, теперь спокойно застрекочет «Веритас», Верочка дождалась вестей от дочери. А Лина пусть сама разбирается в заваренной каше. Здесь тоже скоро все утрясется. Галлюцинации, конечно же, были от сотрясения и таблеток. Неведомый Жанни наверняка уже понял что к чему. Сам виноват — не нашел времени встретиться с прибывшей из России возлюбленной. Давно бы уже исправил произошедшую ошибку. А если уж он такой крутой господин, пусть сам ищет пропавшую москвичку и расхлебывает кашу.

Проведя ревизию в холодильнике, Аня составила меню к ужину. Тони вернется голодный и получит полную тарелку горячих спагетти с умопомрачительным соусом, где будет и ветчина, и помидоры, и отмороженный гамбургер, — в общем — блюдо поистине интернационального значения… Да кто же эта рыжая Лисица? Ирландский еврей? Венгр, бельгиец? Авантюрист, полицейский, неудачливый ученый? — Какая разница! Сейчас, здесь — он единственный близкий человек. Для него шкворчит на сковороде ужин, о нем думает потерянная в чужой стране женщина.

Когда стемнело, Аня зажгла лампы и устроилась с журналами на диване против двери. Скоро она научилась распознавать звуки лифта и хлопанье дверей на нижней лестничной площадке. Но никто не поднимался в мансарду. Чем сильнее темнело за окном, тем больше росла тревога.

Вот едва слышно сомкнулись дверцы лифта. Кто-то зашаркал тяжелыми ботинками и раздалось мощное гавканье. Скрипучий мужской голос с менторскими нотками пытался урезонить пса. Все утихло в квартире на нижнем этаже. Где-то за стеной неловкие руки разучивали этюд Шопена. Совсем, как дома. Ане стало очень тоскливо. Она прилегла и, вероятно, задремала. Проснулась мгновенно и резко вскочила от странного звука — в замке осторожно поворачивался ключ.

Аня стояла, как на пионерской линейке, вытянутая по стойке «смирно» и напряженно сосредоточенная. Она не шелохнулась, когда дверь тихо открылась и в комнате появились двое мужчин — мулат и белый. Оба в черных джинсах и куртках, типичные бандиты, только без трикотажных масок.

— Привет, — сказал мулат по-русски.

— Кто вам нужен?

— Ты, птичка. — Он подошел к ней и окинул взглядом с головы до ног. Скидывай тряпье.

— Что? Вы ищите Тони?

— С ним — другой разговор. Раздевайся и ни звука. — Он достал пистолет и не очень любезно ткнул им Ане в ребро. — Выслушивать проповеди и шутить здесь никто не намерен. — Он страшно выпучил белки и рявкнул: «Выполняй команду, сука!»

Стянув спортивный костюм, Аня осталась в той самой кружевной рубашечке, в которой бежала из особняка. Смуглая рука сорвала с шеи медальон.

— Теперь садись, пиши.

— У меня ничего нет…

— Неважно, — мулат рванул лист из журнала с рекламой мужских галстуков и протянул карандаш. — Пиши на полях: «Я запуталась. Больше так жить не могу.»

— Не стану. — Аня стиснула зубы. Мулат дал знак своему партнеру и тот, приблизившись к девушке, двумя пальцами сжал её локоть. Она вскрикнула от внезапной пронзительной боли.

— Если не будешь слушаться, мы разыграем другой сценарий «Истерзанная жертва неизвестных садистов найдена на чердаке…» — сообщат в утренних газетах. Ты ведь знаешь, как извращенцы мучают нежных крошек? мулат провел острым, как лезвие бритвы, ногтем мизинца по коже Ани от подбородка до центра груди. На тонкой надрезе выступили бисеринки крови. Приятно?

— Не увлекайся, Пеле, — предупредил второй, тоже на чисто русском. — Я и сам не прочь трахнуть малышку. Но, вероятно, она предпочтет оказать нам маленькую любезность, черкнув эти теплые слова прощания?

— Вы убьете меня? — Она затравлено попятилась.

— Откуда такие мысли, мадемуазель? — Пеле пожал плечами. — Немного поиграем. Жизнь — это игра. Произведения Толкиена читала? Ничего, разберешься по ходу… Пиши, если предпочитаешь комедию кровавой драме.

— Я могу закричать.

— А я — выстрелить. — Пистолет уперся ей в ребро.

Аня написала то, что ей продиктовали.

— Теперь слушай: подходишь к окну и орешь, — там работает мусорщик и гуляют старухи с собаками. В это время мы смываемся… И ни звука больше, поняла? Все делаешь по моей команде. — Мулат выключил свет.

— Но зачем это?

— Завтра поймешь. Читай газеты, смотри телек. Очень рад, мисс, что вы оказались столь покладистой. — Белый парень подтолкнул её к окну. Мулат прижал к спине дуло пистолета.

Аня распахнула окно, на пол упало блюдце, молнией метнулся вниз подбиравшийся к молоку кот.

— Подоконник низкий, в переулке граждане, готовые помочь иностранке. Кричи по-русски: Господи помилуй!

Аня ухватилась руками за раму, и все сообразила в одно мгновение бандиты без масок, значит, они не оставляют свидетелей. — Она прижалась спиной к стеклу.

— Это вы убили Карлоса? Там, в Москве, на Суворовском бульваре? И Михаил — ваших рук дело?

Переглянувшись, парни усмехнулись.

— Приятно узнавать о своей популярности. Да, мы работаем чисто, исключительно гуманно. Согласись, это не самый худший способ покинуть мир. Тебя не насиловали, не жгли утюгом. Даже разрешили помолиться. Сервис. К своему делу мы относимся творчески, ищем новые подходы, интересные формы обслуживания.

Аня улыбнулась, благодаря судьбу за проявленную милость. В последнюю минуту она все же позволила ей узнать правду и посмотреть в лицо убийц. Пусть эти монстры — всего лишь марионетки, — на их руках кровь.

— Рада была встретиться с вами и сообщить: вы обречены. Ваши мучения будут ужасны. А это — моя печать. — Она плюнула в ухмыляющееся лицо и вспрыгнула на подоконник. — Прочь руки, ублюдки!

В ночной прохладе чувствовалась весна — и запахи, и звуки предвещали летнее пиршество — цветение, птичий гомон. Среди ветвей старого платана суетились воробьи, политый садовником газон пах землей, молодой травой… Столько было в этом мире всего, что ещё хотелось потрогать, погладить, полюбить…

Чувствуя за спиной нетерпеливое сопение, Аня распахнула руки, словно обнимая чужой город.

— Господи помилуй… — перекрестилась она, и что есть силы прыгнула вниз. Чуть правее, где на зеленый ковролин балкона падал квадрат света из комнаты. Она ударилась о парапет и растянулась на полу, закрывая голову руками — огромный черный терьер вырвался на балкон и залился оглушительным лаем. Тут же пса осадил по-французски сиплый мужской голос, на ошейнике лязгнул замок. Мужчина два раза что-то громко повторил, обращаясь, очевидно, уже к гостье.

— Не говорю по-французски… — пролепетала она, боясь поднять голову. Сейчас грянет выстрел и пуля вопьется прямо в затылок.

— Вставайте, я увел Вилли. Поднимайтесь же, мисс! — строго прокаркал старческий голос. — Что предпочитаете — английский, немецкий, латынь?

— Английский.

Аня попыталась встать, и тут же застонала от боли — на левую ногу наступить было просто невозможно.

— Нога… Я подвернула ногу… — Она оперлась на каменную балюстраду.

— Да зайдете вы, наконец, в комнату? — Маленький сухощавый старик в домашнем велюровом, изрядно потертом костюме тревожно озираясь, затолкал девушку в комнату, закрыл балконные двери и плотно задернул шторы. Она села в кресло, кривясь от боли.

— В таком виде появляться на моем балконе! Ужасающая наглость… Святая Мария, что скажут соседи?.. Боже, Боже мой… Я вызову полисмена. Он подбежал к письменному столу, схватился за телефонную трубку, но в раздумье опустил её. — Сидел спокойно, читал Геродота… Боже мой… Клара должна прийти утром… Вы пьяны? Или наркотики? — С опаской приблизившись, старик заглянул в лицо гостье. Он зачесывал на косой пробор крашеные редкие волосы и носил пенсне! Такое лицо можно увидеть лишь на фотографиях столетней давности. Старик назидательно произнес: — Самоубийство преступно! Римляне называли это Taedium vitae — отвращение к жизни. Но вы губите не только себя, мисс, вы губите порядочных людей! Вот в чем весь ужас безнравственности.

— Я не пила, не употребляла наркотики… Меня хотели убить… Надо срочно вызвать полицию.

— Ни в коем случае… Моя репутация… Вы хотя бы понимаете, что это значит? — он погрозил у лица Ани скрюченным падагрическим пальцем. Репутация — больше, чем воинская присяга, важнее чем призвание. «Vox populi — vox Dei» — глас народа есть глас Божий, — утверждал римский философ Сенека. А что же будут после всего этого говорить обо мне люди? Писаки раздуют скандал, меня с обнаженной девицей покажут по телевизору… Вопиющее непотребство. Ну зачем я выскочил на балкон… Ушел бы на улицу гулять с Вилли… Разбирались бы с вашим любовником сами… — Он скрылся и вернулся с плащом. — Наденьте, мисс, на вас противно смотреть. И немедленно уходите. Это мое старое пальто. Проверьте, ничего нет в карманах? — Он бросил ей на колени нечто бурое, брезгливо держась на расстоянии.