Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ
Солдат был смуглый, глазастый, в сербской шапочке. Когда Херувимов поравнялся с ним, он спросил:
— Куда идешь?
— В село Высокая Гора, — ответил Херувимов и улыбнулся.
— Пропуск есть? — не спуская с него взгляда, снова спросил серб.
— Нет. Мне никто не сказал, что нужен пропуск.
— Ты большевик? — спросил глазастый.
— Нет, что вы, — быстро ответил Херувимов.
— Оружие есть?
— Нет, — ответил Херувимов и похолодел: «кольт»! Он лежал у него в кармане, и задумай солдат проверить его, ему уже не сдобровать.
Серб объехал его кругом, придирчиво оглядывая, но, верно, поленился спешиться.
— Ладно, — произнес наконец глазастый, — ступай обратно, в Савиново. Там оформишь пропуск, тогда пойдешь дальше.
Назад? К белым? Это не входило в планы старшего следователя Губчека товарища Херувимова. Он отошел в сторонку, к опушке леса, будто намереваясь справить нужду, и даже стал расстегивать брюки. Когда же конный солдат отвлекся на что-то, юркнул в лес.
Он пробежал саженей двести. Убедившись, что его никто не преследует, дошел до овражка, заросшего кустами, доел хлеб, кусок сахару и лег, дожидаясь ночи.
В темноте добрался до линии фронта. Весь следующий день опять пролежал в кустах, а как стемнело, перешел вброд незнакомую ему речку и попал в расположение красных.
Глава 30. ПОЕХАЛИ ДОМОЙ
Елизавета каждый день около двенадцати часов дня приходила в Панаевский сад, брала стакан горячего шоколада и садилась за свободный столик на террасе кондитерской. Внешне Лиза казалась спокойной, однако веселие, царящее в саду, музыка, визги молоденьких барышень и хохот их кавалеров, несомненно, раздражали ее.
С ней не единожды пытались свести знакомство офицеры Народной армии, местные ловеласы и светские львы, которые с приходом чехословаков и учредиловцев «почистили перышки», навели лоск и вновь заполнили места развлечений горожан и лучшие светские гостиные. Однако, произнеся несколько дежурных фраз типа: «Почему такая красивая дама пребывает в одиночестве» или «Прошу прощения, но я не смог пройти мимо, видя, что такая прекрасная дама явно скучает» и «Не позволите ли вы отвлечь вас от ваших печальных мыслей», мужчины, пытавшиеся набиться Лизавете в кавалеры, ретировались и отходили от ее столика, уязвленные только лишь ее взглядами.
Ее выдавали глаза. Они настолько были больны ожиданием, что взгляд их на говорившего банальные фразы, а вернее, сквозь него, был словно ушат холодной воды.
Лиза допила шоколад, дождалась, когда часы на маковке кондитерской покажут четверть второго (Лизавета уже не первый день накидывала к сроку ожидания еще четверть часа), и пошла к выходу из сада. Когда она переходила Пушкинскую, ей показалось, что за ней наблюдают. Она проверилась, как тому учил ее Савелий, однако никакого «хвоста» за собой не обнаружила.
«Нервы», — решила она и дошла до Подлужной улицы, уже не обращая внимания на все же не покидавшее ее ощущение, что за ней следят.
А вот и домик Лизаветы-спасительницы.
Что ж, она сейчас войдет в него, чем-то займет себя до вечера, а потом ляжет спать, чтобы наутро, проснувшись, снова дождаться одиннадцати часов и пойти в кондитерскую. И опять она будет ждать его, а если Савелий не придет, то она явится в эту кондитерскую на следующий день, и на второй, и на третий, и на тридцать третий.
И настанет день, когда они увидятся. Она положит руки ему на плечи, посмотрит в глаза и скажет:
«Ну, вот ты и пришел. Поехали домой».
И так будет. Обязательно будет.
Лизавета уже взялась за калитку невысокого забора, чтобы открыть ее, но тут кто-то тронул ее за рукав.
* * *Два дня Савелия никто не тревожил. А на третий после короткого допроса его капитаном-контрразведчиком все насельники камеры подверглись жесточайшему поносу. Жиденький гороховый суп сделал свое неприглядное дело: арестованные дристали едва ли не ежеминутно и недобро косились на Савелия, который так и не попробовал ни разу гороховой баланды. Диарея проистекала столь часто и бурно, что над парашей приседали два, а то и три арестанта враз, и их задницы, соприкасаясь друг с другом, белели над черным зевом параши.
К вечеру того же дня всех арестантов диарейной камеры, включая и Савелия Родионова, перевели в тюремную больничку. Боялись холеры, потому всех их поместили в отдельную палату, приставив к ним караул из двух солдат.
Социалист-революционер Ионенко раздобыл где-то сухарей и крепкого чаю, тем и пробавлялись.
Поочередно, а то и группами, насельники «холерной» палаты бегали в сортир, находящийся в конце больничного коридора. Окна его, замазанные белой масляной краской, имели деревянные внутренние решетки, которые при большом желании можно было оторвать от стены.
У Савелия Родионова желание было большое, если не сказать безграничное. Поэтому в первое посещение сортира он оторвал один из концов решетки, а во второе — ослабил ее остальные крепления к стене. Ночью, когда посещения больничного нужника были у поносящих сокамерников Родионова столь же часты, как и днем, а посему не вызывали у караульных солдат никаких подозрений, Савелий Николаевич в один из своих выходов «по нужде», оторвал решетку от окна, раскрыл его створки и вылез наружу.
Больничный барак стоял на отшибе, да еще в низине, благодаря этому с вышки хорошо просматривались лишь фасад да боковое крыльцо. Окна же больничного ретирадного места выходили на небольшой задний дворик, заросший крапивой по самую грудь, за которой начиналась тюремная стена с колючей проволокой. Местами проволока была порвана — ветрами ли, временем ли, а может, беглецами, сумевшими сбежать из тюрьмы так же, как это намеревался сделать Савелий. Он выбрал одно такое место и полез на стену. Цепляясь ногтями за самые незначительные трещины в стене, он подтягивал свое тело вверх, ощупывал носками башмаков выступы и, опираясь на них, снова искал трещины и неровности в стене, чтобы зацепиться за них хотя бы кончиками пальцев.
Так он достиг верха тюремной стены.
Теперь часовой на вышке очень просто мог заметить его. Не теряя ни секунды, Савелий быстро подтянулся, перекинул свое тело через стену и, пару мгновений повисев на руках, спрыгнул вниз. Присев на корточки, он прислушался и затаил дыхание. Только сердце бухало так, что было слышно, верно, и за десять саженей.
Через минуту, придерживаясь руками за ветки кустов, он спустился с крутого склона и, опасливо перейдя мощеную улицу, направился к Федоровскому монастырю. У небольшого озерца, густо поросшего кустарником, остановился, выбрал себе место погуще, и залег там, дожидаясь утра.
* * *Бывает так: проснувшись однажды солнечным утром или, наоборот, пасмурным и дождливым, вы вдруг почувствуете, что сегодня случится то, чего вы так долго ждали. О чем мечтали и, наверное, устали мечтать. Случится непременно, ибо не случиться не может. Эта уверенность придает вам силы, сомнения отсутствуют, оттого то, чего вы ждали, и происходит, причем с наилучшим для вас результатом.
Савелий проснулся именно с таким чувством. А может, он не спал вовсе, а только лежал с закрытыми глазами, потому как пялить глаза в ночь, да еще сокрытую густыми листьями кустов, глупо до неимоверности.
Его не остановил патруль, хотя он дважды попался ему навстречу, и его ранний приход в бывшие нумера, а теперь hotel «Франция» не удивил гостиничного клерка с прилизанными волосами и заспанными глазами.
— Я ищу одну даму, — сказал ему Савелий.
— Какую? — спросил его клерк.
— Очень красивую.
— Мы все, сударь, ищем красивых дам, — ответил клерк и, столкнувшись со взглядом посетителя, осекся. — Ну да, — произнес он после короткого молчания, — одна дама просила сказать о ней… А вас, прошу прощения, как зовут?
— Родионов. Савелий Николаевич.
— Да, та дама говорила именно о вас.
— Что говорила?! — Савелий едва сдержался, чтобы не схватить этого прилизанного типа за грудки и не вытрясти из него все его нутро.
— Она сказала: передайте ему, что его супруга будет ждать его в кондитерской Панаевского сада от полудня до часу дня.
— Когда? — почти вскричал Родионов.
— Всегда… Она так и сказала, «всегда», — отступив от Савелия на шаг, произнес клерк. — Ну, то есть каждый день.
* * *Он увидел ее после долгого блуждания по саду. Лизавета взошла на террасу кондитерской и чего-то заказала, что именно Савелий не мог разглядеть из своего укрытия за стволом широченного дуба.
Елизавета была прекрасна. Очевидно, это видел не только он, так как к ее столу дважды подходили явно ловеластвующие мужчины. Впрочем, так же и уходили, не получив разрешения даже присесть.
А он стоял и любовался ею. А когда в четверть второго она встала и пошла, он, провожая ее взглядом, поймал себя на том, что вдруг подумал: «Везет же некоторым».
