Андрей Троицкий - Дневник покойника
Окна спальни ярко осветились изнутри, вспыхнули занавески, рамы, лопнули стекла. Радченко вытер пот и, наклонившись, с размаху влепил пощечину Руслану. Тот открыл глаза и снова захотел их закрыть, симулируя беспамятство, но Дима добавил слева. Из носа Руслана выползла темная кровяная полоска.
– Где сейчас Дорис? – спросил он, для убедительности вытаскивая из штанов заржавевший нож и приставляя лезвие к горлу собеседника. – Ну, где?
– За столом, наверное, сидит, – прошептал Руслан. Охваченный ужасом, он глядел на горящий дом и не мог поверить тому, что видел. – Это ведь ее свадьба.
– Ее свадьба? Ее? – переспросил Радченко. И влепил кулак в физиономию Руслана. – Ее свадьба… Мразь… Сука такая…
Он зашагал к навесу, где стояли две почти новые машины друзей жениха. Это были небольшие седаны корейского производства, отличающиеся один от другого только цветом. Выбрал серый, с затемненными стеклами, сел за руль, дал задний ход. Чтобы не тратить время на разворот, сломал ограду задним бампером и выехал на дорогу.
Хотя на улице стоял теплый вечер, в следственном кабинете было прохладно и почти темно. Девяткин, сидевший за письменным столом, включил электрическую лампу и лениво шуршал газетой. Он приказал контролерам снять наручники с подследственного и предложил Муратову сесть по другую сторону стола на привинченный к полу табурет.
– Ну что, как жизнь? – задал он самый глупый и бессмысленный вопрос, какой только можно было придумать.
– Отличная жизнь. – Муратов потер запястья, на которых остались розовые полосы от браслетов. – Чудесная. Хотите посмотреть на мои ребра, на спину?
– Ну, к чему этот стриптиз? – усмехнулся Девяткин. – Меня такие штуки не возбуждают.
– Послушайте, я вам вот что скажу. – Муратов почувствовал, что правая щека дергается и он не может с этим справиться. – Хотите меня до смерти забить? Что ж, значит, я сдохну. Но вы ничего не получите, кроме моего трупа. Ничего. Я сам в ментовке почти двадцать лет отработал. Мне все ваши приемы известны. И вот что скажу: меня не расколоть. Ни при каких обстоятельствах. Можете подсаживать ко мне в камеру уголовников, не пускать адвоката, можете пытать меня. Но ни хрена не добьетесь. Говорю по буквам. Ни хре-на.
– Хватит выделываться. Эта роль, может быть, получилась бы у Смоктуновского. Но ты – не он.
– Я отказываюсь давать показания.
– Хорошо, я принял это сообщение к сведению. – Девяткин свернул газету. – Сообщу тебе все, что известно следствию, а ты уже сам решишь, как себя вести дальше.
– Я уже все решил, и говорить не о чем.
– Дослушай, – спокойно продолжал Девяткин. – И не торопись с выводами. Мы с тобой первый раз встретились на даче артистки Лидии Антоновой. К тому моменту, когда мы с местными ментами прибыли на место, ты уже «положил» артистку и ее мужа. Одного милиционера прикончил, второго тяжело ранил. Я погнался за тобой, но… Но, на твое счастье, я провалился в канализационный колодец и сломал ногу. Ты убил Антонову по заказу Игоря Грача. Сработал плохо, грязно. Лишил жизни невинных людей. Кроме того, на месте преступления оставил следы. Отпечатки пальцев на оконном стекле, пригодные для идентификации, несколько волосков, микрочастицы одежды.
– Я даже не знаю, о чем базар. Это бред. Обратитесь к психиатру.
– Правда, после убийства ты не сильно волновался. Ведь никто не видел твоего лица и той машины, на которой удалось удрать. А те, кто видел, уже ничего не расскажут. Кроме того, ты бывший мент, а не уголовник. Твоих пальцев нет в картотеке, на учете ты не состоишь. Ни с какой стороны к тебе не подобраться.
– Хрень все это, – бросил Муратов. – Страшилки для деток.
– Поэтому ты спокойно принял у Грача новый заказ: артист Борис Свешников. Тебя не волновало, что Свешников одинокий больной человек, заслуживающий сострадания. Он всю жизнь отдал сцене, но не получил ни славы, ни денег. Впрочем, для тебя понятие «сострадание» – штука абстрактная. Ее на кусок хлеба вместо масла не намажешь, на банковский счет не положишь.
– Вранье! – крикнул Муратов. – Я не киллер, заказы ни от кого не принимаю.
– Дослушай, потом будешь вякать. Ты явился к Свешникову поздно вечером. И он открыл дверь без вопросов, потому что на тебе была полицейская форма. В доме толстые стены, крики соседям не слышны – ты это знал. Поэтому на кухне снял свой форменный китель, повесил его на спинку стула, чтобы не запачкать кровью, и для начала, так сказать, для разминки, избил Свешникова.
– Ерунда, не было этого.
– Было, было. Все твои действия воспроизвели эксперты-криминалисты. По делу Свешникова я назначил более десятка экспертиз, так что картина происходившего в его квартире весьма точная. Ты что-то хотел узнать, о чем-то спрашивал старика, а он не знал ответа или не хотел говорить. Ты избивал его на кухне, в прихожей, в большой комнате. Свешников вырубался, ты сидел и ждал. Когда он приходил в себя, бил его чем попало. Уже среди ночи ты понял, что разговор ни к чему не приведет. Воткнул ему заточку под сердце и обломал рукоятку, оставив клинок в теле. Такие заточки из напильников изготавливал твой покойный подельник Максим Клоков, тот самый, которого я подстрелил на даче Антоновой. Втыкаешь заточку, обламываешь клинок, деревянную ручку кладешь в карман. Нет крови, нет следов. Удобная вещь. Правда?
– Брось! Меня на слове не поймаешь.
– Твоего слова не требуется, – сказал Девяткин. – В квартире Свешникова на кухонном столе, покрытом клеенкой, ты оставил свои пальцы. И еще на окне в гостиной, там, где ты его кончил. Хорошие пальчики, четкие, словно в типографии напечатанные. Доказательств достаточно для обвинительного приговора. Даже твоих признательных показаний не требуется.
– Что лепишь, мент?! – заорал Муратов. – Фуфло все это! Доказательств у тебя ноль. И пальцев моих нет.
– На днях тебе предъявят официальное обвинение. Через месяц я оформлю все бумаги и передам дело в суд. Можешь нанять себе десяток адвокатов. Это будет пустой тратой денег. После суда тебя доставят на остров Огненный. Да, да. В страшную тюрьму, где сидят самые опасные подонки, приговоренные к пожизненному заключению. Место как раз для тебя.
Муратов вздохнул, но ничего не ответил.
– Ты хочешь знать, как я вышел на тебя, правильно? – спросил Девяткин. – Случайно. Я подумал: почему бы не проверить твои пальцы и слюну? И взял из урны пустую бутылку из-под воды, которую ты бросил. Такие дела. Хочешь взглянуть на заключения экспертов?
– Подотрись своими бумажками! – сплюнул на пол Муратов.
– Послушай, я могу сделать твое пребывание в тюрьме вполне сносным. Ты будешь видеться с женой; мало того, ты встретишься с адвокатом. Как тебе предложение? От тебя почти ничего не требуется взамен. Нужен только адрес Игоря Грача. Скажу честно: я не знаю, где он скрывается, а мне хочется его поскорее увидеть.
– И я не знаю. А если бы знал, не сказал. Все, больше ни слова.
Девяткин вызвал конвой.
Свадьба дошла до той точки, когда никто никого не слушал и ничего не замечал. Гости, уже поздравлявшие жениха, второй и третий раз подходили к нему, что-то говорили, лезли целоваться и чокаться.
Четыре огромных стола, расставленные рядами, освещали гирлянды лампочек, укрепленные на высоких шестах. Справа от столов полыхали три костра, на них старинным способом готовили казахский плов. В чугунных котлах в кипящем бараньем жире томилось мясо с рисом, сдобренное курагой и сушеными яблоками.
Слева стояла юрта вроде той, в которой ночуют пастухи, только богаче и наряднее. Длинные жерди, сложенные шалашиком, были накрыты не шкурами лошадей и баранов, а белым войлоком. На пол юрты бросили одеяла из шерсти, поверх одеял для красоты расстелили китайские покрывала. Внутри юрты напротив входа положили, один на другой, несколько ватных матрасов. Рядом поставили подносы с фруктами, сладостями и чистой водой. Юрта была устроена для отдыха жениха и невесты. Если бы молодые устали от шума и звуков музыки, они могли поспать на матрасах час-другой, а потом вернуться к гостям.
Галим в юрту не вошел ни разу. Сегодня он выпил много водки, но хмель почему-то не брал, голова оставалась почти ясной. Он продолжал пить и закусывать, что-то кричал, отвечая на приветствия, но за голосами гостей и музыкой не слышал своего голоса.
В юрте на матрасах уже несколько часов подряд лежала Дорис. Она смогла посидеть за столом не более получаса – голова клонилась на грудь. Две молодые женщины проводили ее в юрту и уложили на матрасы. Иногда она пыталась что-то сказать или спуститься с матрасов, но бабка, сидевшая на полу, подскакивала и подносила к губам пиалу с терпким травяным настоем. Дорис делала пару глотков и снова впадала в странное забытье, наполненное теплом.
Когда Дорис пришла в себя в очередной раз, было восемь вечера. В юрте, освещенной светом керосиновой лампы, стоял Фазиль Нурбеков. В нарядном костюме, с напомаженными до блеска волосами он напоминал какого-то известного актера, вот только вспомнить имя не удавалось. Она смотрела на Фазиля, стараясь справиться со своей слабостью.
