Евгения Горская - Жена Цезаря вне подозрений
Не знал, что через несколько дней в его пустую квартиру придут оперативники, разыскивая убийцу Елизаветы Дмитриевны Кузьменко.
Не знал, что не оставить следов на месте преступления очень сложно. Практически невозможно.
Что так повезти может только один раз.
* * *– Саша, высади меня здесь, – попросила Мила, когда до деревни, в которой среди цветущих деревьев и старых деревянных домиков отовсюду был виден построенный ее родителями красивый, удобный и все еще чужой дом, оставалось совсем немного, чуть меньше километра.
Дом построили как раз перед ее замужеством. Родители тогда уже могли позволить себе отдыхать в любой точке земного шара, чем с удовольствием и пользовались, появляясь на новой даче не чаще двух-трех раз в год. Дом был большой, по Милиным меркам, просто огромный: в два с половиной этажа, с большим подвалом и множеством комнат, с подсчетом которых она до сих пор путалась. Сначала Константин Олегович на дачу ездил неохотно – муж ничего по этому поводу не говорил, но Мила чувствовала, – а потом привык, устроил себе в сарае подобие мастерской, исходил вдоль и поперек близлежащий лес и привел в порядок огромный участок, наняв приехавших с Украины рабочих. И кажется, теперь считал дом своим.
– Это еще зачем? – зло и тревожно отозвался на просьбы Лериной подруги Казанцев. – И не подумаю! Хватит с нас приключений!
– Высади, – Мила легко взяла его за руку, – пожалуйста. Мне… надо пройтись.
Александр почти съехал в канаву, тянувшуюся вдоль дороги, недовольно хлопнул дверью машины, дождался, когда пассажирка вылезет, и сделал приглашающий жест – мол, иди.
Так они шли: Мила впереди, Казанцев чуть поотстав. Как Роман. Впрочем, сейчас Мила не думала о полковнике Воронине. Сейчас ей было страшно, несмотря на шагающего сзади Сашу.
Они с Костей любили гулять по этой дороге. Машины здесь почти не ездили, комаров не было, с обеих сторон негромко шуршал лес, и прогулка всегда вызывала у Милы ощущение покоя и безмятежности. Впрочем, это ощущение – покоя и безмятежности – возникало у нее почти всегда, когда муж был рядом.
Лерина подруга шла, еле волоча ноги, и Казанцев устыдился своего раздражения. Ему хотелось как-то поддержать Милу, но он не знал как.
Довел ее до калитки, дождался, когда за ней захлопнулась дверь дома, потоптался немного и не спеша побрел назад к «Ниве». Почему-то показалось, будто он сделал что-то не так, и сейчас ему было стыдно. Наверное, от того, что он, мужчина, не смог уберечь женщину. В женщину никто не должен стрелять. Никогда.
* * *Константин Олегович, не зажигая света, сидел за столом. Попытался улыбнуться при появлении жены, но отчего-то не смог.
А Мила ощутила, что страх отступил, и слегка этому удивилась. Посмотрела на стоявшую перед мужем бутылку коньяка, зачем-то ее понюхала, достала из старого буфета рюмку и щедро себе плеснула. Буфет когда-то стоял в квартире у бабушки, был громоздкий, неудобный, бабушка все собиралась его выбросить, чего Мила очень боялась – ей как раз старинный буфет нравился. Как только дом был построен, она и заставила отца перевезти его на дачу.
Отпив коньяка, Мила не почувствовала ни вкуса, ни запаха. Спросила у мужа:
– Что за авария?
– Ерунда. Задел «Жигули». Я уже расплатился. Времени только много потерял, пока гаишников ждали.
Мила допила коньяк и налила себе снова.
– Ты ведь не убивал ту девушку, да, Костя?
– Нет.
Муж поднял рюмку, а потом поставил ее обратно на стол. Он сразу догадался, о какой девушке идет речь. Тишинский неоднократно видел Леру беседующей с Леонидом Дорышевым и понимал, что та рано или поздно узнает о его давней любви к Инне, сестре химика. А значит, может узнать и Мила.
Константин Олегович до сих пор помнил, как отъезжал институтский автобус, навсегда увозя от него Инну.
В тот день он пришел домой и весь вечер, всю ночь из последних сил боролся с желанием видеть Инну. Наконец, решил, больше не может бороться. С трудом дождавшись рассвета, сел в первую электричку – метро еще не работало, и до вокзала Костя добрался пешком.
Потом шагал по мокрой траве вдоль Москвы-реки. Было еще очень рано, и он шел медленно, чтобы подойти к дому отдыха, когда отдыхающие уже встанут, потянутся на завтрак и можно будет среди них затеряться.
Ему хотелось сказать Инне, что не может без нее жить, что согласен ждать долго, хоть всю жизнь, и что умрет, если не сможет видеть ее.
Костя брел по тропинке и вдруг заметил что-то непонятное далеко внизу, у самой воды. Сердце отчего-то тревожно забилось. Берег был крутой, высокий, и спуститься вниз стоило большого труда. Он долго не мог поверить, что перед ним Инна. Стоял и тупо смотрел на лежащее тело, удивлялся полному отсутствию мыслей в голове. Сколько прошло времени, Константин не знал, но наконец сообразил, что нужно что-то делать. И тут его взгляд наткнулся на браслет на руке мертвой девушки. И он осторожно снял его, положил в карман джинсов.
Браслет когда-то принадлежал бабушке. Костя подарил украшение Инне на ее последний день рождения. Сейчас ему некстати – или, наоборот, кстати? – вспомнилось: бабушка говорила, что браслет приносит счастье. Но в семье с этим не соглашались, драгоценное изделие бабушке перед самой войной подарил дед и с войны не вернулся, погиб в 43-м под Орлом.
Браслет Инне нравился. Она носила его, не снимая, и Косте казалось, что девушка уже считает себя связанной с ним. Но ошибся – Инна отказалась принять его предложение.
И вот его любимая мертвая. Константин погладил совсем холодную руку, затем, цепляясь за траву, поднялся на дорожку, по которой шел со станции, и внимательно осмотрелся…
– Нет, – повторил Константин Олегович, вынырнув из воспоминаний.
Мила согласно кивнула. Костя никогда не стал бы хранить улику – браслет, если бы был причастен к смерти темноволосой девушки.
– Ее убила Тамара?
– Нет. Это был несчастный случай, – устало проговорил Тишинский.
И вновь его накрыла волна памяти…
На песчаной дорожке отчетливо виднелись следы двух пар кроссовок. Небольших, женских. Костя осторожно и тщательно затирал эти следы ногой и сорванной с огромной ивы веткой, а потом отбросил ветку далеко в воду.
Назад к станции он шел, стараясь не наступать на песчаную тропинку. К нему пришла догадка, почти уверенность, что толкнула Инну Тамара. Окончательно Константин убедился в правильности своих выводов, когда в понедельник, придя на работу, увидел ее затравленный взгляд.
Тамара не хотела убивать соперницу, Тишинский понимал это и тогда, и сейчас. Просто хотела отодвинуть, оттолкнуть от себя зло, которое несла в себе Инна. Ясно, что Тамара никогда не пошла бы гулять с ней. Скорее всего, та сама догнала ее, потому что не упускала случая причинить бывшей подруге поклонника боль. Может быть, показала Тамаре браслет, который Костя совсем недавно подарил, а может быть, сказала, что сделал ей предложение.
Это не имело никакого значения. Во всем был виноват был он. Константин предал Тамару и сделал ее убийцей, чего до сих пор не мог себе простить…
– Кто мог написать мне письмо? Пришло по электронной почте, и в нем сказано, что ты убийца. – Мила говорила так спокойно, словно речь шла не об убийстве, а о чем-то обыденном.
– Дорышев, – сразу ответил Константин Олегович, – брат Инны. Он приятельствует с Лерой и мог увидеть у нее твой адрес.
Мила кивнула – мог. Они с Лерой иногда отправляли друг другу фотографии или просто короткие записочки.
Что письма ему посылает Леонид, Тишинский сообразил сразу, получив самое первое через день после четвертой годовщины гибели Инны. Вынул утром из почтового ящика конверт без обратного адреса, повертел в руках, не понимая, зачем кому-то понадобилось ему писать. Константин никогда не получал писем, потому что его родственники жили в Москве, и все регулярно созванивались с ними по телефону, а иногородних знакомых не было. Послание оказалось коротким: «Ты убийца». Костя с недоумением посмотрел на неровно оторванный от принтерного листа клочок бумаги, смял его и выбросил вместе с конвертом в мусоропровод. Только уже в метро, по дороге на работу, до него дошло: письмо было адресовано ему, а написал его Леонид. Больше некому. Да, больше просто некому.
Леня Дорышев, которого привела в институт Тамара, казался парнем умным, спокойным и порядочным. Все, кто его знал, отзывались о нем отлично. В меру веселый, в меру компанейский, интеллигентный и вежливый человек. И только встречаясь с Константином, Дорышев здоровался, сразу отводил глаза и немедленно удалялся. «А ведь боится, что я подам ему руку», – понял тогда Константин Олегович. Первой его мыслью было рассказать Леониду, как он нашел Инну утром, и уверить, что ничьих других следов на песчаной дорожке не было. Однако он не стал ничего говорить. Зачем? В конце концов, пусть Дорышев думает, что хочет.
С тех пор письма приходили каждый год, сначала обычной почтой, потом по электронной. Тишинский научился почти не обращать на них внимания.
