Полина Дашкова - Небо над бездной
– Женского! Гудрун Раушнинг женского пола. Она растолстела, бедняга, и лишилась своих шикарных рыжих локонов. Все, Дима, прости, мы это после обсудим. Давай смотреть.
На двух экранах происходило почти синхронное действо. Только на одном не было черепа.
– Кино документальное и художественное, – прокомментировала Соня, – тут они лезут из крысиного эпифиза. А тут материализовались из памяти кристалла, из моего воспаленного воображения, не знаю.
– Из вашего воображения? – растерянно прошептала Орлик. – Но я тоже их видела, не только на экране, но и внутри черепа.
– Потому, что вам о них было что-то известно, вы о них думали, – сказала Соня.
– Нет. Я знала, что ваш прапрадед Михаил Владимирович Свешников открыл некий способ продления жизни, но в чем он заключается, понятия не имела. – Орлик взяла сигарету, и стало заметно, что рука ее дрожит. – Картинка мне все-таки знакома. Конечно, я видела нечто подобное, мне сейчас трудно вспомнить, я слишком сильно волнуюсь и плохо соображаю.
Художественное кино оказалось длинней документального. На экране нового ноутбука действо продолжалось, на экране старого закончилось, кадр застыл, потом сменился репродукцией картины эпохи Возрождения.
На переднем плане, на фоне какого-то условного грота, человеческая голова. Верхняя часть прозрачна, и внутри происходит тот же процесс. Балет «спящих красавиц», как назвал это в своих записях Михаил Владимирович Свешников.
Твари стоят вертикально, на хвостах, сплетаются в ритуальном танце.
– Позвольте, это Альфред Плут, «Misterium tremendum», – воскликнула Орлик. – Ну да, конечно, вот где я видела этих тварей. Я много занималась Плутом, череп носит его имя, изображен на его автопортрете. Он несколько лет прожил в России при Иване Грозном, бывал тут, в степи. До сих пор считалось, что «Misterium tremendum» – аллегория. В образе крошечных кобр Плут показал дурные, грешные помыслы. Невозможно представить, что это реальные микроскопические существа. Картина написана в 1573 году, за сто лет до изобретения микроскопа.
– Странное чувство, вроде бы теперь понятно, каким образом Плут мог разглядеть тварей без микроскопа, – сказала Соня, – этот вопрос мучил моего прапрадеда, меня. Ответ найден. Череп. Но все путается еще больше. Что такое этот череп? Откуда он взялся? Зачем? Он умеет считывать мысленные образы? Десятки новых вопросов. Жизни не хватит, чтобы на них ответить.
– Не спешите, Софи, вам улыбается вечность, – фраза прозвучала глухо, словно из подземелья, где остался запертый в сейфе череп.
Соня вздрогнула, Орлик прижала ладонь к лицу и помотала головой. Дима хрипло откашлялся.
– Да что с вами? Вы подумали, череп вещает? Или здесь завелся говорящий призрак? Это я сказал, вернее, прочитал. У меня сел голос. Вот, еще одна записка, – Дима держал в руке желтый листок, – только что заметил. Тот же черный фломастер, крупные печатные буквы. Кто-то прилепил сюда, к этому прибору.
– Этот прибор – экспресс-анализатор крови. Кто-то напоминает мне, что я должна изучить содержимое пробирок, тщательно и неторопливо. Ну что ж, я последую доброму совету, не буду спешить. Хотя улыбается мне вовсе не вечность, а ее личина, имитация, – Соня взяла желтый листок и порвала его в мелкие клочья.
* * *Берлин, 1922
Федору повезло. Рядом с магазином мужской одежды была аптека, он купил бутылку перекиси водорода, пластырь и тут же, в аптеке, присев на стул, без всякого стеснения снял проклятые штиблеты и занялся своими окровавленными пятками.
В обувной отдел он вошел совершенно счастливым человеком. С помощью любезной молоденькой продавщицы отобрал несколько пар, самых мягких, на толстой каучуковой подошве, и страшно смутился, когда барышня, встав на колени, принялась разувать его.
– Благодарю вас, не нужно, я сам, – забормотал он, но опытные руки его уже разули и обули.
В каждой очередной паре по настоянию барышни Федор прогулялся по коврику, любуясь отражением своих обновленных ног в низких косых зеркалах. Наконец выбор состоялся. Барышня передала Федора, обутого в удобнейшие ботинки цвета горького шоколада, пожилому приятному кассиру. Федор расплатился.
Служащий, укладывая проклятые штиблеты в коробку от новых ботинок, с вежливым изумлением заметил:
– О, какие тяжелые.
В отделе мужской одежды у Федора разбежались глаза. Продавец почуял в нем богатого простофилю, повел туда, где висело все самое модное и дорогое. Очутившись среди родных братьев дурацкого английского костюма, Федор прервал песни продавца о модном крое, безупречном качестве шерсти, мужественности силуэта и небрежно произнес:
– Таких вещей у меня довольно, хотелось бы нечто в ином стиле, удобное, спортивное, для велосипедных прогулок и дружеских пикников на лоне природы.
В просторную примерочную принесен был ворох брюк, джемперов, курток и спортивных пиджаков. Множество Федоров в таинственном зеркальном коридоре снимало и надевало штаны, натягивало через голову джемпера, крутило плечами и поднимало руки, проверяя, не тесна ли пройма очередного пиджака. Кордебалет продолжался четверть часа. Федору зачем-то хотелось найти и разглядеть самого последнего себя в строю зеркальных двойников, возможно, именно тому, далекому крошечному Федору, суждены долгие велосипедные прогулки и дружеские пикники на лоне природы. Но последнего не было, зеркальный коридор, населенный двойниками, уходил в бесконечность.
Из примерочной Федор вышел в ладно сидящих коричневых брюках, джемпере цвета какао с молоком, свободном пиджаке из мягкой шерсти букле, шоколадного, как ботинки, цвета.
Продавец, пакуя английский костюм, слегка встряхнул пиджак и заметил:
– Уф-ф, какой тяжелый!
Не понимая, что на него нашло, Федор оскалился и таинственно прошептал:
– В наплечники зашиты бриллианты!
Продавец вежливо рассмеялся.
В соседнем отделе Федор купил куртку из прорезиненной ткани, на теплой подкладке, мягкий, широкий, сливочно-белый шарф, шерстяное кепи с опускающимися ушами.
Князь ждал в кондитерской, через площадь. Рубиновые запонки и булавку он забрал заранее. Теперь получил коробку со штиблетами и сверток с костюмом.
– Слушай, дорогой, штаны мне не нужны, только пиджак, – сказал он, зачерпнул ложечкой кофейную гущу со дна чашки и оглядел Федора с ног до головы. – Ты молодец. Красиво оделся. Только почему все такое теплое? Скоро лето, смотри, запаришься.
– Лето вовсе не скоро, и я тут долго оставаться не собираюсь.
– Не собирается он! – князь насмешливо шевельнул усами. – Это, дорогой, не от тебя зависит.
– А от кого?
– От меня, – князь отправил в рот еще одну ложку кофейной гущи и облизнулся. – Ты сядь, покушай. Пирожные очень вкусные. Любишь сладкое?
– Не люблю. И вообще я не голоден.
– Сядь! – грозно повторил князь, положил ложку и впился ему в лицо самым из многозначительных своих взглядов.
Федор спокойно опустился на стул, закурил. Нижерадзе очень старался, ни разу не моргнул, белки выпученных глаз покраснели, жила вздулась на лбу. Но все напрасно. К столику подошел официант. Федор заказал себе кофе и бутерброд с ветчиной. На самом деле он проголодался и рад был, что в кафе подавали не только сладости.
– Хотите наколдовать мне расстройство желудка? – тихо спросил он князя, когда официант удалился.
– Нет, дорогой, – князь расслабился, тоже закурил. – Ты мне нужен здоровый.
«Может, я поспешил отдать ему сразу все? – подумал Федор. – Надо было отдавать частями и сначала хотя бы поинтересоваться, когда он намерен познакомить меня с доктором Крафтом».
Бокий предупреждал, что Нижерадзе – человек странный. Колдун, эзотерик. Однако деньги любит и жульничать вряд ли станет. Конечно, Федор мог бы и сам, без всякого княжеского посредничества, связаться с Эрни. Но это было слишком рискованно.
– Что молчишь, дорогой? Э, знаю, о чем думаешь. Нехорошо так думать, злые мысли отравляют душу, тело от них заживо гниет, – князь прищурил один глаз и погрозил пальцем, – успокойся, всему свое время. Доктора теперь нет в Берлине.
– Как нет? Где же он?
– Я знаю где. Надо ехать в другой город. Вот сделаю тут свои дела, сядем в поезд, поедем к доктору.
– Но послушайте, почему вы не предупредили заранее, что доктора нет в Берлине? Ведь с вами связывались, вы обещали. Вы получили гонорар, а теперь морочите мне голову!
Федор думал, что Нижерадзе вспылит, но он, наоборот, развеселился, засмеялся.
Официант принес бутерброд и кофе. Князь, продолжая тихо смеяться, проводил его взглядом, потом перегнулся через стол и прошептал:
– Морочу голову, говоришь? Да, дорогой, я хорошо умею это делать.
– Когда вы отвезете меня к доктору?
Нижерадзе откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Федор терпеливо ждал ответа. Наконец, зевнув во весь рот, князь произнес совсем другим, безразличным вялым голосом:
