Твоими глазами - Питер Хёг
Светящаяся фигура померкла. В помещении стало темно. Включился верхний свет, он постепенно набирал силу, перегородки, ставни и шторы открылись.
— Не вставайте. Сейчас вам принесут воды.
Она поднялась со своего места и кивнула мне. Я прошёл за ней в кабинет.
*
Она вскипятила чайник, насыпала в две кружки зелёного порошка из жестяной банки, залила холодной водой, потом горячей, взбила всё это до появления зеленоватой пены каким-то приспособлением, напоминающим кисточку для бритья. Долила воды, снова взбила и протянула мне чашку. Я знал, что в чашке. Это был зелёный чай. Когда-то она уже готовила его для меня, и я пил его тогда в первый раз. Тридцать лет назад.
— Он очень близок к чему-то, — сказала она. — Это что-то само собой выйдет на поверхность сознания, и очень скоро.
Мы смотрели друг на друга сквозь поднимающийся от чашек пар.
— Мы ходили в один детский сад, — сказал я. — Ты и я. И Симон. Детский сад пивоварни «Карлсберг» в Вальбю.
Она застыла на месте. Минута тянулась, я стал сомневаться, что она услышала меня.
— Когда мне было семь лет, — сказала она, — мы попали в аварию. Машина выехала из боковой улицы. И мама, и папа погибли. Я сидела на заднем сиденье. Я не помню ничего из своей жизни до аварии. Все воспоминания о первых семи годах стёрлись.
Я попытался представить себе масштаб её потери. Это было невозможно. Казалось, что стоишь перед огромным, мрачным континентом.
— Мы часто бывали у тебя дома, — сказал я. — Мы с Симоном. Вместе играли в детском саду. Каждый день.
Мы снова помолчали, вместе. В руках она теребила какую-то чёрную картонную коробочку.
— Какими были мои родители?
Я не мог не сказать правду.
— Они были такими, что каждому хотелось, чтобы это были его родители. Всем детям, которые бывали у тебя, хотелось этого.
Она поставила чашку на стол.
— Вильям придёт завтра, в то же время. Ты сможешь завтра?
Это было обязательное условие. Возможно, она в конце концов согласится помочь Симону, но мне придётся принимать требования, смысл которых я не совсем понимаю.
Я кивнул.
* * *
На следующий день никто перед сеансом ничего не объяснял. Когда я вошёл в зал, Вильям уже сидел на своём месте, мы надели халаты, очки, включились приборы, появилась голограмма.
— Расскажите о первом несчастном случае, — попросила она. — О столкновении.
— У меня был свой траулер. Новенькие двигатели, ритмично урчат, идём на лов в Баренцево море.
Что-то в его манере говорить поменялось. Как будто он принял какое-то решение.
— Попадаем в сильный туман, и вдруг из него возникает каботажное судно, а нам уже некуда деваться. Оно таранит нас в правый борт, нас на траулере четверо, трое спят в каюте на носу — как раз там, где разворотило борт, я уверен, что они погибли. Но потом они выбираются на палубу, и мы спускаем шлюпку. Траулер затонул меньше чем за десять минут. Каботажник разворачивается и подбирает нас. Да, конечно, они помогли. Но они-то зарегистрированы в Панаме. Я ни кроны не получаю от страховой компании. Теряю всё. У меня трое маленьких детей. В их рубке я обратил внимание на радар. Дальность у него не больше шестнадцати миль. Я бы никогда не вышел в море с таким радаром.
Голос его звучал бесстрастно.
— Прямо перед тем, как судно протаранило вас, прямо перед тем, как оно появилось из тумана, что вы почувствовали?
Он вернулся в прошлое.
— Вибрацию. Прямо перед тем, как я увидел его, я почувствовал вибрацию его двигателей.
— И потом вы увидели судно.
— Оно нависает над нами. Я ни о чём не думаю.
— Это не так, — сказала она. — И вы помните, о чём вы думали.
Слова были сказаны одновременно мягко и настойчиво. Светящаяся фигура ещё больше посерела, её левая часть сжалась.
— Думаю о своих людях. О том, что сейчас они погибнут. Потому что я не смог уберечь их.
— О чём ещё? — настаивала она.
Она загоняла его в угол. Заставляя добраться до самого себя.
Его лицо искривилось.
— О моих малышах. Я представляю их себе. Детей. Думаю, что вот сейчас пойду на дно и предам их.
Перед моими глазами промелькнули картины столкновения, как будто бы я сам был с ним в море. Как будто я присутствовал при этом, как будто всё происходит сейчас наяву.
Лиза протянула руку. Сначала мне показалось, что она хочет ухватиться за голограмму. Но она хотела что-то показать.
— Рисунок. С левой стороны сердца. С ним связано всё тело. Тот же рисунок, что и когда вас лягнула лошадь.
Глаза его заблестели — возможно, от волнения, возможно, от неожиданного понимания.
— Прямо перед тем, как она меня ударила. В ту секунду я увидел, как напряглись мышцы у неё на спине. И я понял, что сейчас она меня лягнёт. Я увидел семью. Детей. И подумал, что вот, всё повторяется, я снова предаю их. И на этот раз не будет никакого спасения.
Он прижал ладонь к сердцу. Голограмма стала полностью серой и сжалась.
— Вы совершили какую-то ошибку, как моряк, когда вышли в море в тумане и оказались в этом месте в это время?
Он покачал головой.
— Мы профессионалы в своём деле. А каботажное судно было недостаточно оборудовано.
— Вы совершили какую-нибудь ошибку в конюшне?
Он покачал головой.
— И тем не менее вы чувствуете вину за случившееся?
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Вы выполняли свою работу, вы брали на себя ответственность за семью. То, что произошло с вами, — вне вашего контроля. И тем не менее вы чувствуете свою вину. Вы говорите себе, что должны были что-то предпринять, чтобы не допустить этого. Получается, вы хотите управлять событиями, как будто вы решаете судьбы всего мира.
Голограмма начала меняться. Серые оттенки померкли. Левая сторона начала расти.
— Как будто вы — Господь Бог.
— Я не мог ничего изменить. Тем не менее… Мне стыдно.
— Все мы склонны цепляться за чувство вины. Мы снова и снова пересказываем одну и ту же историю.
Наступила тишина. Оба они смотрели на светящуюся фигуру. Радужное изображение того, что Лиза описывала как электромагнитное поле тела, изменилось.
Казалось, мы стали свидетелями безмолвного диалога, который вели сознания трёх находящихся в центре зала фигур. Её, его и голографического света.
Она выключила проектор. Несколько минут мы сидели в темноте. Потом перегородки и шторы открылись.
Вильям встал. Протянул нам руку на прощание.
