Семь сувениров - Светлана Еремеева
Он поднял глаза и посмотрел на Василису. Как ни странно, на ее лице не было ни тени обиды или каких-то иных сильных эмоций.
– Возможно… вы правы… – сказала она. – Я давно пожалела о том, что согласилась говорить с вами об отце. Но ничего не поделаешь. Если хотите, не используйте то, что я рассказывала о нем… Если считаете, что все это неискренне или неточно…
– Нет… Я так не считаю, – запротестовал Николай. – В том-то и дело, что я уверен, что это искренне… Вы искренне молчите о чем-то важном.
Василиса опустила глаза. На ее лице четко проявился красный румянец.
– О чем вы молчите, Василиса? – тихо спросил Краснов.
Дочь писателя не говорила ни слова. Ее пальцы лежали на коленях и немного дрожали. Краснов внимательно посмотрел на ее руку и у самого запястья увидел тонкий шрам, который уходил дальше, но был закрыт от обозрения рукавом блузки. Этот шрам был похож на трещину на поверхности разбившейся посуды или старинной статуи. Заметив, наконец, что Николай обратил внимание на шрам и внимательно рассматривает его, Василиса убрала руку и взглянула на Краснова каким-то новым, неизвестным ему до сих пор, долгим пристальным взглядом.
– Вы правда хотите понять, кем был мой отец? – спросила она едва слышно.
– Да…
– Я предоставлю вам такую возможность… Я всеми силами пыталась уйти от этого… Но, видимо, ничего не поделаешь…
Она встала с кресла и направилась к двери.
– Подождите минуту, – сказала она, выходя в коридор. – Я сейчас вернусь…
Краснов опять взглянул в окно. Был конец июня. По каналу скользили катера и речные трамваи. По набережным пестрой вереницей проходили люди. Собор искрился всеми цветами радуги. Солнце рисовало на его поверхности ровные лучистые линии. Когда солнце пропадало за тучами, линии таяли, открывая под своей ослепительной сетью разнообразные библейские мозаики: Деву Марию, младенца Иисуса, Иосифа, волхвов, Вифлеемскую звезду. Тучи летели вдаль, снова открывая солнце, лучи опять падали на поверхность мозаики, закрывая картины от детального обозрения.
Краснов оторвал взгляд от окна, услышав, как Василиса возвращается в комнату. Она встала рядом с его креслом и молча протянула ему связку ключей.
– Что это? – спросил Краснов, поднимаясь и внимательно рассматривая связку.
– Ключи… – тихо ответила Василиса. Ее голос немного дрожал. Казалось, она жалела о том, что делала, но обратной дороги уже не было.
– Я понимаю. Но от чего эти ключи? – спросил Николай.
– От квартиры на Большом проспекте…
Николай пристально посмотрел ей в глаза и крепко сжал ключи в своей ладони. Сам не зная почему, но в это мгновение он понял: все, что было скрыто о Волкове, хранилось именно там, в той квартире. Лишь оказавшись в тишине тех комнат, в молчании всех тех вещей, которые остались там со дня смерти писателя, он сможет попытаться понять то, что так давно стремился осознать, общаясь со всеми этими хорошо знавшими его безмолвными людьми. Они хранили тайну. И они бы не открыли ее никогда. Или же, наоборот, не было никакой тайны… И они молчали только потому, что ничего конкретного не знали…
* * *Краснов решил ехать на Большой проспект Петроградской стороны в тот же вечер. Нетерпение подталкивало его. Поспешно распрощавшись с Василисой, он вышел на набережную канала Грибоедова, сел в машину и поехал в сторону Невского. Вскоре он свернул направо, доехал до начала проспекта, затем выехал на Дворцовую, пересек Дворцовый мост, стрелку Васильевского острова, без пробок пролетел через Биржевой мост, увидел вдалеке купола Князь-Владимирского собора. Небо над городом к этому моменту окончательно затянуло облаками.
Краснов припарковался недалеко от парадной дома на углу Большого проспекта и Ждановской набережной. Вскоре он стоял на ступенях перед дверью в подъезд. Запиликал домофон, Краснов зашел в парадную и стал подниматься по старой лестнице. Квартира Волкова была расположена на третьем этаже. Николай пошел пешком, хотя кабина лифта была как раз внизу. Он, сам не понимая почему, захотел немного потянуть время. Когда он приблизился к дому и заходил в подъезд, нетерпение, завладевшее им в квартире Василисы, немного притупилось, и его стали одолевать сомнения. Он даже почувствовал что-то вроде страха или сильного волнения. Как будто бы шел не в пустую квартиру, а на встречу с самим Волковым. Мысли путались. Все не дававшие покоя вопросы неожиданно повылетали из головы. Он поднимался медленно, прислушиваясь к каждому звуку, доходящему через запертые двери и распахнутые окна, приглядываясь к каждой трещине на стене, к мельчайшему рисунку. Наконец он остановился перед дверью в квартиру писателя. Взгляд упал на надпись, сделанную каким-то шутником маркером на стене слева: «Оставь надежду всяк сюда входящий…» От этой, ставшей в течении веков избитой, затертой, фразы из «Ада» Данте, по каким-то неведомым причинам, у Николая вдруг пробежали мурашки по телу… В тот момент, когда ключ поворачивался в замке, ему показалось, что он услышал плач. Это были тихие всхлипывания, которые доносились неизвестно откуда – то ли прямо из-за двери, то ли сверху, то ли долетали из двора через лестничное окно. Краснов замер. Ключ застыл в замке. Он почувствовал, как на лбу проступила испарина. Плач прекратился. Краснов прислушался, подождал несколько секунд. Все было тихо. Николай повернул ключ. Дверь со скрипом приоткрылась.
Краснов стоял в нерешительности. Квартира встречала его кромешной темнотой и каким-то странным запахом, смесью сырости, плесени и дешевых сигарет. Где-то в глубине, далеко-далеко, Краснов различил едва уловимый свет. Скорее всего, это были очертания окна в одной из комнат. Этажом выше хлопнула дверь. Кто-то спускался бегом по лестнице. Николай быстро прошмыгнул в квартиру Волкова и закрыл за собой дверь.
5
Едва Краснов оказался в квартире Волкова, все погрузилось в темноту. Даже тот неотчётливый свет, который был виден с лестницы, исчез. Помимо тьмы, квартиру пронзала какая-то особая, гулкая тишина. Здесь не было слышно ни звука: ни с лестницы, ни с улицы, ни из соседних квартир. У Николая возникло ощущение, что дверь, которая только что захлопнулась за его спиной, больше никогда не откроется. Жилище напоминало западню. В нем словно не было ничего, кроме разъедающего вакуума безмолвия и черного ослепления уходящего вдаль коридора. Еще присутствовал тот самый запах плесени и сигарет. В самой квартире запах усилился, стал до тошноты едким.
Николай поднял правую руку и медленно провел ладонью вверх по стене, пытаясь
