Последний переулок - Карелин Лазарь Викторович
- Так я же на работе.
- С работы не уходи, зачем же, заскакивай там в свой жэк. А то и отгул возьми. Ты сколько там имеешь? Сотни полторы в месяц есть?
- Примерно.
- А тут сотня в день и, как говорится, работа не пыльная.
- Это верно.
- Испугался? Чего? Мои дела - не твои дела. Да... - Рем Степанович взял из бара бутылку виски, открутил с хрустом пробку, плеснул в бокал, жадно выпил. Рванул горло этот напиток, Рем Степанович покрутил головой, растер рукой шею. - Да... Вот я тебе тут громоздил твои обязанности, а правду не сказал. Что ж, раз задумался, скажу тебе все начистоту. Одиноко мне стало, Гена. Одиноко, понял? А ты живая душа. Вот, душу живу за сотню в день и нанимаю.
- Мало ли у вас друзей, Рем Степанович.
- Ты еще и любовниц сюда причисли. Навалом всех, навалом! Но ты - не они. У тебя ко мне вопросов нет, ты и не боишься меня, я тебе не начальство. Ты и не повязан со мной делами. Ну, объяснил? А где сотня, там и две могут быть. Этого добра у меня хватает. По рукам?
Жалко, жалко было этого человека, не самим собой он был сейчас. Такие так много не разговаривают, нанимая какого-то жэковского электрика к себе в посыльные, что ли. Худо ему, это ясно, одиноко, побросали, видать, дружки и подчиненные, учуяв, что плохи его дела.
- Согласен, - сказал Геннадий и улыбнулся. Он про свою улыбку-спутницу тут совсем позабыл, сбежала она с его лица, вот только сейчас вернулась.
- Вот, вот, такой ты мне и нужен. Эх, мы еще завьем хвост веревочкой!
Мягко, неназойливо, ни за что на свете не суля чего-либо тревожного, зазвенел телефонный аппарат. Его и не видно было, этого телефона, он совсем в уголочек диванный забился, да и был невелик - все лишь трубка с наборным диском.
- Нажми на рукоятку, спроси - кто? - Рем Степанович протянул трубку Геннадию. - Ты спрашивай, а я послушаю ответ. Если качну головой, значит, нет меня здесь, и весь разговор.
- Кто? - сказал в трубку Геннадий, услышал, как забился ответно напрягшийся, взволнованный женский голос:
- Рем Степанович, это вы?! Наконец-то!
Как красив бывает женский голос, какое сразу прекрасное лицо померещится тебе, едва зазвучит он. Ей-богу, можно влюбиться всего лишь только в голос женщины.
- Это не он, - сказал Геннадий, охрипнув вдруг. Он поглядел на Рема Степановича. Тот окаменело молчал.
- Но где же он, где?! Где?! Где?! Где?!
Какое отчаяние, какая мольба и как красив этот голос...
Геннадий посмотрел на Рема Степановича. Тот окаменело молчал.
И вдруг вырвалось у Геннадия, околдовал его этот голос:
- Он - здесь.
Рем Степанович хмыкнул, не рассердился, а только хмыкнул и отобрал у Геннадия трубку, которую тот уж очень сильно стиснул в руке.
- Я здесь, Аня. - Он не стал вслушиваться в забившийся в трубке голос, он устало позволил: - Хорошо, приезжай.
Рем Степанович отшвырнул свой заморский телефончик, тот виновато уполз на шнуре, спрятался в угол.
- Вот ты и начал работать, мой личный секретарь, - сказал Рем Степанович, хмурясь и улыбаясь, уже изготавливаясь к встрече. - Как угадал, что я хочу ее видеть? Две сотни в день. За угадливость.
- Мне идти?
- Сперва познакомлю вас. К ней записочки-то пойдут.
- А говорили, что одиноко вам.
- Познакомлю, поймешь. Ты смышленый, поймешь.
Снова мягко и неназойливо и не суля - как можно? - ничего тревожного, зазвонил серебристым колокольчиком телефон-гномик.
- Отзовись, но тут уж без самодеятельности, - твердо произнес Рем Степанович.
- Слушаю вас, - сказал в трубку Геннадий, веря, что опять услышит тот же голос (женщины любят перезванивать, только лишь позвонив, манера у них такая, чего-то им обязательно надо бывает уточнить). Нет, зря надеялся. В трубку вполз какой-то скверный, как червяк в ухо, сладко-липко-вкрадчивый и совершенно бесполый голосок, да нет, все-таки мужской. Поразило, что слова были теми же, что и у только что звонившей женщины:
- Рем Степанович, это вы?! Наконец-то!
- Это не он, - сказал Геннадий, злясь, что и он тоже ответил, как и тогда.
- Но где же он, где?!
Геннадий не успел взглянуть на Рема Степановича, тот зло вырвал у него трубку, зло спросил:
- Белкин говорит?!
В трубке заегозил, подтверждая, бесполый голосок.
- Зачем ты сюда звонишь?!
Вон как умеет отливать слова этот Кочергин Рем Степанович, он их стальными умеет делать.
- Чрезвычайные, говоришь? Ты в штаны-то, случайно, не наклал? Приезжай! - Рем Степанович отшвырнул трубку-телефон, и это чуть ли не живое существо снова уползло в уголок на гибком шнуре-туловище.
- Выйдешь, встретишь их, - еще не остыв, тем же стальным голосом сказал Рем Степанович. - Поглядишь, не с хвостами ли пожалуют. - Он встал, сунул руку в задний карман, выхватил из него, разведя в пальцах, несколько четвертных. - Точно, двести, - хмыкнул он, чуть отойдя. - Музыкальные у меня пальцы на деньги. - Он протянул деньги Геннадию Сторожеву. - Буду платить тебе за каждый день, ибо будущее наше непредсказуемо. Бери, бери.
Геннадий взял.
3
В переулке, когда Геннадий вышел из дома Кочергина, все тот же стоял зной, еще жарче стало, совсем обезлюдел переулок, но понимая, что жара стоит, Геннадий ее не почувствовал сперва, показалось даже, что вступил в прохладу.
Издали, маня его к себе пальцем, шел навстречу знакомый милиционер, стоявший до этого под сенью подъезда расположившегося тут отделения милиции.
Сошлись посреди пустынной мостовой. Круглолицый старший лейтенант благожелательно протянул Геннадию руку.
- Ты что же, за местными дамами стал ухаживать? - улыбчиво спросил, а улыбался он не хуже Геннадия.
Тот глянул, вспомнил про свою улыбку и тоже заулыбался. Пожалуй, его улыбка была пошире, еще, что ли, беззаветнее.
- Это в каком смысле?
- А вот попугайку нашу пивом угощал.
- Не попугайка она, а Клавдия Дмитриевна.
- Поправляешь? Ну, ну.
- Кстати, умнейшая женщина. А попугай ее, Пьер этот, вообще мудрец.
- Ну, ну. Между прочим, поздравляю, сподобился.
- Это в каком опять смысле?
- Ну как же, Кочергин наш, Рем Степанович, пригласил тебя в дом. Участковый принюхался, как это делают орудовцы, требуя у водителя права. Пил с ним?
- Пиво.
- Пиво на пиво? Ну, ну. Проводочка какая-нибудь ему понадобилась?
- Проводочка.
- Расскажешь, что там у него внутри?
- Не-а. Сам взойди, ты же власть.
- Власть на власть - это не пиво на пиво. Повернет, так думаю.
- Пожалуй, - широко улыбнулся Геннадий.
- Ну, ну, гуляй. Ждешь кого-нибудь?
- Даму.
- Попугайку эту? - просиял улыбкой старший лейтенант.
- Не попугайка она, а Клавдия Дмитриевна. Ей почти сто лет. Наших отцов и матерей еще не было, а она уже жила.
- Понял, уважаешь стариков, это хорошо. Не жарко?
- Нет.
- Сухой, это хорошо. А я в тень удалюсь. - И удалился, молодой, важный, с благожелательной улыбкой.
И Геннадий проводил его улыбкой. Вроде как пофехтовали улыбками, а кто кого - не поймешь.
Тем временем какой-то гражданин возник в их переулке. Он вошел не от зачина, не от Сретенки, а вынырнул из проходного двора - одной из множества проходных этих лазеек, проторенных тут с незапамятных времен, с тех самых, с гречевских.
Человек как человек, в такой самой никакой одежде, в какую обряжены все особенно преданные пивным барам мужчины. А они, как известно, за модой не гонятся, во что одет - в то и одет. И походка у него была соответствующая, пробежкой шел, деловито. Что в бар - по делу, что из бара - по нужде. Занятой человек. И в одежде этой своей, с пробежкой этой, - совершенно неприметный, особенно здесь, где к таким привыкли. Тенью вскользнул, тенью выскользнул. Участковый даже и глаз на него не задержал. А вот Геннадий задержал. Голос вспомнился того мужчины, с кем говорил по телефону, кого назвал Рем Степанович Белкиным, велев ему приезжать. У этого, сутуловатого, с шажком-пробежкой такой же мог быть бесполый голосок.
