Патрик Квентин - Подозрительные обстоятельства

Я смотрел на нее, и где-то внутри шевельнулось прежнее восхищение рыжеволосыми девушками, но от этого я только еще больше разозлился. Нет, чего бы это мне не стоило, я должен с холодной гордостью отвергнуть эту любимицу матери.

— Ну, в чем же дело? — спросила Прелесть. — Чего вы стоите? Не хотите облегчить совесть? Не бойтесь, я не собираюсь лезть к вам в душу, это не в моих правилах. Я просто хотела услужить вашей матери, я ее обожаю и заранее приготовилась перенести это обожание и на вас, относиться к вам как сестра. К тому же, вы просто обязаны слушать мою болтовню, мне осточертело разговаривать с рыбками, а если у меня не будет слушателя, я сойду с ума. Что вы молчите? Неужели вам хочется, чтобы у вашей матери работала сумасшедшая?

Она снова улыбнулась. У нее была такая заразительная улыбка, что я с трудом сохранил суровое безразличие.

— Так и быть, — сказал я нехотя, — лезьте в мою душу.

— Угадать, о чем вы думаете? Ну, это проще простого. О покойной Норме и ее падении.

Я ожидал чего угодно, только не этого.

— Что же именно я думаю?

Зазвонил телефон. Прелесть покосилась на меня и схватила трубку.

— Да? Доброе утро, «Лос-Анджелес тайме», — мелодично пропела она. — Миссис Руд нет дома… Никаких комментариев. Всего хорошего.

Она положила трубку и повернулась ко мне.

— Итак, продолжим. В ночь, когда все это произошло, ваша мать была здесь. В доме устраивался, небольшой семейный обед: миссис Руд, Пэм, дядя Ганс, Джино и я. Никаких слуг, в этот вечер у них был выходной. Если бы кто-нибудь, к примеру, начальник полиции, поинтересовался, именно так мы бы ему и ответили.

— Что же произошло дальше? Прелесть загадочно посмотрела на меня.

— Я вас заинтриговала?

— Продолжайте, — взмолился я.

— Ага, уже лучше. Вижу, как раскрывается ваша душа… Продолжаю. Так вот, на самом деле в тот вечер, когда умерла Норма Дилэйни, мы вовсе не сидели дома, в интимном кругу. Я сама себе устроила семейный обед, а ваша мать и компания обедали вместе с Ронни и Нормой.

Я забыл, что она — Прелесть Шмидт и о том, кто она такая. Я забыл обо всем на свете.

— В тот вечер позвонил Рональд Лайн, — продолжала она. — Я сама подходила к телефону. Конечно, я не подслушивала, потому что мне это не свойственно. Но примерно в шесть часов все они сели в «мерседес», а перед этим ваша мать, как райская птичка, подлетела ко мне. «Дорогая, если будет какой-нибудь очень важный звонок, мы весь вечер у Ронни». Часов в одиннадцать они вернулись. Я была в своей комнате и читала, но слышала, как они подъехали. А наутро ваша мать — как я ее обожаю! — подошла ко мне и сказала: «Дорогая Бернис, — она все еще путает нас, — дорогая Бернис, запомни, что ты и я, Пэм, дядя Ганс и Джино весь день провели дома, вместе пообедали и никуда не отлучались. Ты запомнишь это, дорогая?» «Да, миссис Руд, — ответила я, — я очень хорошо это запомню». Она обняла меня и просияла. «Зови меня Анни, дорогая».

Прелесть уселась на край бассейна и уставилась в зеленую воду.

— Золотая рыбка, я тебя люблю, — сказала она. Потом подняла голову ко мне.

— Я никому об этом не сказала. И буду до гроба верна своим хозяевам. У меня преданная натура. Но, к несчастью, я самое болтливое существо на свете. И если у меня не будет отдушины, то все, что знаю, вылетит, как пробка от шампанского, и многие люди почувствуют себя неловко.

Она встала и проделала то же вызывающее па.

— Танец успокаивающейся болтушки, — сказала она. — Николас!

— Ники, — поправил я.

— Я буду называть вас Николасом. Так более солидно. Вам нравится?

Я промолчал.

— Подумайте о том, кто упал с лестницы, — продолжала Прелесть. — Подумайте, кому предназначалась роль Нинон де Ланкло.

Внезапно меня охватила паника.

— Вы действительно никому не сказали?

— Разве я вам не говорила, что обожаю вашу мать? Разве не она спасла меня от жеребцов киностудии «МГМ»? Я сохраню свою тайну до могилы. Николас, ну что вы скажете?

Мне было скверно. И больше всего по причине собственной дурацкой гордости. Теперь я решил скрыть за ней свои мысли.

— Никаких комментариев, — холодно ответил я.

— Ох, Николас, — Прелесть надула губы, — как вы можете быть таким скучным? Подумайте о всех волнующих событиях, которые могут произойти! Подумайте…

К счастью, снова зазвонил телефон. Я в бешенстве выскочил в сад.

— Да? Резиденция миссис Анни Руд…

Глава 4

Пробираясь сквозь бугенвилии и кактусы, я увидел дядю Ганса в его неизменном костюме из голубой саржи. Он сидел под пляжным зонтом у бассейна и играл сам с собой в шахматы.

Тут он случайно поднял голову и тоже заметил меня. Как все швейцарцы, дядя Ганс, полагал, что европейцы должны оставаться европейцами, что бы с ними не случилось. А поскольку в Европе принято целоваться с родственниками, в том числе и с мужчинами, я поцеловал его по-детски в розовую лысину.

Вообще-то дядя Ганс вовсе не приходился мне дядей. Он был каким-то дальним родственником матери из ее швейцарско-болгарско-румынского прошлого. Великолепный исполнитель тирольских песен, он в свое время обучил этому искусству мать. Но по многим и довольно веским причинам тирольские, песни не понравились властям, и звезда дяди Ганса померкла. Мать, со своей собачьей преданностью ко всем близким, привезла его в Голливуд, когда ей удалось здесь возвыситься. С тех пор дядя Ганс проводил время, сочиняя длиннейшую книгу об истории тирольской песни и играя в шахматы сам с собой.

Это отразилось на его облике: он стал отрешенным от всех других сторон жизни.

Конечно, чокнутым его назвать было нельзя, он был умнейшим из нас, когда этого хотел, но обычно он этого не хотел, его мысли блуждали где-то далеко.

— Привет, дядя Ганс.

— Привет, Ники, — улыбнулся он. — Вот ты и дома. Во мне отчаянно боролись два человека: один решил не принимать всерьез откровения Прелести Шмидт, другой страстно хотел доказать, что она лжет. В первый момент я думал привлечь на помощь дядю Ганса, но, поразмыслив, все же решил подождать Пэм.

Пэм Торнтон, которая появилась у нас несколькими годами позже дяди Ганса, в молодости считалась ближайшей приятельницей матери. В актив ее творческой биографии засчитывалось выступление с собакой в программе «Пэм и ее друзья». Но, с другой стороны, она была дочерью британского полковника, а дочери британских полковников, особенно те, кто учился в школе Юных Леди в Суссексе, оказались эмансипированными лишь настолько, чтобы играть в хоккей, но отнюдь не выступать на арене цирка.

Если и было в Пэм что-то необычное, так это ее неумение хранить от меня секреты. Мы нежно любили друг друга, и ложь между нами исключалась. У нас была своя игра, и мы свято соблюдали ее правила.

Я молча наблюдал за дядей Гансом. Его интерес ко мне пропал. Сейчас он печально снял белого коня черным слоном. Рядом переливалась изумительными оттенками вода бассейна, легкий ветерок шевелил верхушки пальм. Красиво, будто в цветных фильмах. Как бы мне хотелось отрешиться от терзающего меня беспокойства! Быть бы сейчас в Париже и с восхищением наблюдать, как Моника готовит завтрак!..

И тут я с облегчением увидел торопливо пробирающуюся между кактусами Пэм.

Трай, огромный, выдрессированный ею пес, тащил большущий сверток, перевязанный тесьмой, концы которой развевались за ним, как флаги.

Я подбежал к Пэм и расцеловал ее.

— Ники! — Она радостно улыбнулась. — Какие боги вернули тебя обратно? Трай тащит твой костюм для похорон. Примерь его. У дверей церкви будет полно телевизионных камер, и наша старушка бросится с крыши, если ее драгоценный сыночек не будет выглядеть самым элегантным на всем побережье. Слава богу, я помню, что не должно быть никаких складок.

Она схватила меня за руку и потащила за собой прочь от дяди Ганса к небольшому домику, который походил не то на таитянский крааль, не то на гаитянский крааль, не то просто на какой-то крааль. Трай упорно тащил за нами сверток.

— Старушка сказала тебе, что она собирается играть Нинон? — на ходу спросила Пэм.

— Да.

— Это, конечно, пока неофициально. Контракт не подписан, но, кажется, все решено, и это нас спасает.

— Спасает? — изумился я.

— Я ничего не сказала тебе перед твоим отъездом. Я вообще никому не говорила. Я даже самой старушке сказала об этом пару недель назад, но мне страшно. Ты знаешь, как она все проматывает? Так вот, мой дорогой, у легендарной Анни Руд за душой нет ни цента. А деньги, которыми она швыряет налево и направо, оборачиваются долгами. У нас нет ни гроша. Поэтому я говорю: да здравствует Нинон де Ланкло! Если бы не это, пришлось бы просить милостыню.

Мне стало совсем худо.

— Трай, — велела Пэм, когда мы дошли до домика, — отдай Ники его костюм.