Ирина Арбенина - Идол прошедшего времени
— Вещь удивительная! Ничего похожего я раньше не встречал, — пробормотал, разглядывая находку, Корридов.
— Никогда? — Кленский взял находку из рук Арсения Павловича.
— Никогда…
— Но для чего эта вещь могла предназначаться?
Археолог пожал плечами:
— Пока трудно сказать.
— Вот и гадай спустя пять тысяч лет, что они тут имели в виду! — заметил Кленский. — И через сто лет не разберешь, что было правдой, а что нет. А чего и вовсе не было! Что уж говорить о тысячелетиях… Странная все-таки наука археология.
— Мне кажется, нам просто это не дано понять, что они «имели в виду», — заметил студент Вениамин. — Тысячелетия — огромный отрезок времени.
— Никому, кроме Корридова! — возразила, почтительно глядя на руководителя экспедиции, появившаяся к этому моменту на раскопе Вера Максимовна Китаева.
— Правда, для чего все-таки этот рог, Арсений Павлович? — продолжал интересоваться Кленский. — Предположить-то вы можете?
Археолог снова пожал плечами:
— Предмет — явно магического ритуального назначения… Единственное, что можно пока сказать.
— Заметьте, как он красив! — восхитился Кленский.
— Может, это приманка для духов? Что-нибудь в него, скажем, помещали… Может быть, мед, ароматные травы? И подвешивали посредине жилища? — выдвинул предположение Тарас Левченко, самый мрачный и серьезный из всей студенческой троицы.
— Приманка для духов? Возможно, возможно… — кивнул одобрительно Корридов. — Штучка явно, явно магического ритуального назначения, — повторил он.
— Вы хотите сказать, шаман тут жил? — оживился Кленский. — Колдун?
— Называйте как хотите. Жрец, шаман, колдун. Говорить пока об этом рано. Слишком мало информации. Хотя да… Не могу отрицать: действительно, этому человеку принадлежали удивительные вещи…
— Ого! — воскликнул Вениамин. — Шаман?
— Место-то, значит, того! — ерничая, заволновался студент Саша. — Может, святой водичкой окропить? На всякий случай?
— Корридов у нас атеист, — объяснил Кленский.
— Правда, Арсений Павлович? — оживились студенты.
— Перерыв! — вместо ответа буркнул Корридов.
Все разошлись на отдых. Китаева ушла готовить обед.
А Кленский присел на край раскопа. Рядом расположился Тарас Левченко, уже поспешивший, пользуясь небольшим перерывом, раскрыть книгу. Читали в экспедиции, как уже было сказано, все запоем.
— Что вы читаете, Тарас? — полюбопытствовал журналист.
Левченко молча прикрыл книгу, показывая Кленскому обложку.
— «Антихрист»? — удивился журналист. — Мережковского почитываете? Забавный выбор!
— Почему забавный?
— Да все вдруг словно сговорились, — пробормотал Кленский, вспоминая литературный выбор Нейланда и своего Рене Менара. — Странные совпадения… В смысле интереса к языческим богам…
— Что вы имеете в виду?
— Да так…
— Не знаю, что вам пришло в голову, но мой выбор, — Тарас побарабанил пальцами по синей обложке книги, — явно по теме!
— Что значит по теме?
Тарас кивнул на пакеты с костями, выстроившиеся по краю раскопа. На огромный лосиный череп, выступающий наполовину из земли, с которого обмахивал кистью пыль, стоя на коленях, как идолопоклонник, Яша Нейланд.
— Вы же видите, сколько здесь костей. Что, если когда-то здесь было капище — и приносились жертвы?
— Вот как?
— Причем, судя по всему, жертвоприношения были обильными! А как известно, Кленский, идолы «тучнеют от дыма алтарей, на которых им приносят жертвы от стад».
— Идолы?
— Ну а вы как думали? Ну, хорошо, ритуальные предметы мы находим… Так?
— Да…
— А этот… кому здесь поклонялись?
— Кумир?
— Я уверен, мы с вами, по сути, сидим и болтаем на древнем капище.
— А вот Корридов ни в чем столь категорично не уверен.
— А-а… — махнул рукой студент. — Надо улавливать намеки. Ведь и в мелочах нет ничего случайного, Владислав Сергеевич. Вы правы — мы даже книги для чтения не случайно выбираем.
— Пожалуй… — усмехнулся Кленский. — Помните эти строчки Владимира Соловьева?
И верьте иль не верьте, — видит бог,Что тайные мне силы выбиралиВсе, что о ней читать я только мог.
— Вот-вот… А вы послушайте, что Мережковский пишет про изгнанных когда-то языческих богов: «Из капищ своих побежали в места пустые, темные, пропастные и угнездились там, и притворили себя мертвыми и как бы не сущими — до времени».
— Притворились, говорите, мертвыми и как бы не существующими — до поры до времени?
— Да. И слушайте дальше: «И боги сии ожили, повыползали из нор своих: точь-в-точь как всякое непотребное червие и жужелица и прочая ядовитая гадина, из яиц своих излезая, людей жалит…»
— Излезая! — задумчиво повторил Кленский, вспоминая вчерашнюю историю с полчищами слизнеподобных тварей, нескончаемым потоком «излезающих» из ямы в земле.
А Тарас Левченко, многозначительно помолчав, продолжал:
— «Так и бесы из ветхих сих идолов — личин своих исходя…»
— Что новенького нашли? — перебила его, появляясь на раскопе, Вера Максимовна Китаева. — Как сказал бы поэт: «Земля… Что шлешь нам из глубин?»
А Корридов, в силу глубоких финансовых причин вынужденный иметь дело с дилетантами, вздохнул, слушая эти разговоры, и объявил:
— Надо еще поработать! Перерыв закончен. — И осторожно босыми ногами встал на раскоп.
Вскоре с берега Мутенки, через водяные ворота, появились проголодавшиеся Прекрасные Школьницы и Дашенька, нагруженные щетками, тазиками и пакетами, полными вымытых в реке археологических находок. Поднялись девушки по той самой тропе, защищенной укреплениями, по которой и тысячелетия назад из городища когда-то ходили по воду.
— Как себя чувствуешь? — заботливо приложила ладонь к Дашенькиному лбу Китаева.
Аккуратная, хозяйственная Вера Максимовна в нынешней экспедиции была не только главной опорой Корридова, «не врубавшегося» ни в какой быт… Она вообще «следила за порядком». Например, проверяла, не перегрелась ли Дашенька на солнце, — и отправляла ее в тень.
За глаза она называла девушку «наша партизанка» «Тип Зои, будет молчать до последнего, пока не госпитализируют!»
В общем, в этой экспедиции Китаева была почти что незаменима. Сама себя она называла даже «заместитель руководителя экспедиции».
— А когда обедать будем? Скоро?
— Скоро, — успокоила девушек Вера Максимовна.
— А что будет на обед?
— На обед борщ и макароны с тушенкой. Компот…
— Опять макароны! — застонали девицы.
— У нас в спонсорах не Французская академия наук, — парировала этот выпад Китаева.
— Вот у предков было прекрасное меню, — заметил Вениамин. — Говядинка, свинина, баранина, дикие гуси, бобры… — Он кивнул на коробки с найденными во время раскопок костями животных, которые стояли на краю раскопа.
— Мясо бобра — вкусная вещь! — уверенно объяснил Саша.
— Откуда знаешь?
— Читал.
— А так говоришь, как будто всю жизнь питался бобрами.
Все засмеялись.
И тут, глядя перед собой в пространство, дотоле все время молчащий Яша Нейланд вдруг произнес:
— После обеда я уезжаю.
— Яша, голубчик! — сразу заволновалась Вера Максимовна. — Что же вы не предупредили заранее? Или вас тоже меню обеда расстроило?
— Нет.
— Но надо же заранее предупреждать о своих планах. Это непорядок!
— Вот я и предупреждаю, — так же отстраненно глядя перед собой в пространство, механически сообщил Яша. — Заранее. Я не сейчас уезжаю, а после обеда.
— Вас не переспоришь… — Китаева махнула рукой. — Прямо беда с вами, Яша!
При этих словах сенбернар Кент вдруг сел на задние лапы и, задрав к небесам голову, завыл.
В обед, за борщом, непонятно отчего вдруг возникла дискуссия о том, почему именно московские князья в свое время сумели возвыситься, хотя на первый взгляд исторический шанс и возможности у них были ниже среднего. Почему Москва стала тем, чем стала, а не, скажем, Тверь?
Дискуссия была краткой: добравшись до макарон, выяснили с помощью Корридова, что у московских рождалось мало детей, а потому и было у князей московских меньше свар и дележки. К тому же они были очень наглы и напористы, решительны…
— Очень нахальные, — снисходительно усмехаясь, как будто речь шла о его проживающих в Митине родственниках, заметил Корридов. Это было его свойство: о людях, отделенных от него веками и даже тысячелетиями, он часто говорил в настоящем времени. Так, словно этой дистанции во времени не существовало вовсе.
— Собственно, это свойство за москвичами сохранилось до сих пор, — усмехнулся студент Саша, прибывший в Москву на учебу откуда-то издалека и еще не преодолевший комплекса неприязни, присущего почти каждому иногороднему.
