Владимир Сотников - Фотограф
Анна обрадовалась, увидев на его лице улыбку.
- Наконец-то я вижу тебя с самого утра в хорошем настроении. Как жалко, что надо уезжать.
- Ты прямо просишься на обложку журнала. И я бы получил за тебя уйму денег.
- Знаем мы эти журналы, - погрозила Анна кулачком. - Дежа ню.
Они весь последний день и шутили так же, старались острить по любому поводу, до усталости. Ронин даже удивлялся, какой приятной может быть жизнь, если забыть о себе на время. Хотя бы на время.
9
Однажды, встречая Анну после концерта, он из-за какой-то странной шаловливости спрятался за памятником Чайковскому и стоял так долго, как заколдованный. Анна вышла с профессором, долго оглядывалась по сторонам и потом села в машину.
Ронин вернулся домой. Анны не было. Он сначала ждал звяканья ключа, потом телефонного звонка. Поздно ночью открыл холодильник и допил полбутылки водки. Анна так и не пришла. Назавтра она позвонила и сказала, что ночевала у подруги.
И вечером опять Ронин спрятался. Анна уже сразу села в машину к профессору.
"Как все просто", - думал Ронин, бродя по ночным улицам.
Перед домом он купил водки и начал пить её на кухне, даже не раздевшись. Он хотел быстрее испытать какое-нибудь сильное чувство наподобие потрясения, отчаяния, но оно ему не давалось. Как не давалось опьянение. "Как все просто", - гудела в голове глупая мысль.
Остатки водки он хотел выплеснуть в раковину, но подумал - ведь будет ещё завтрашний день. Такой же. Пусть водка пока останется.
Ведь я выпал из жизни, а меня это даже не тревожит, думал он, засыпая. Меня обманули, и я должен был впасть в отчаяние - почему же я спокоен? Может, я и не любил, не чувствовавал по-настоящему, как все? Живу своей маленькой, достаточной для меня жизнью, и большего мне не нужно? Остался ребенком... Который знает, что есть внешняя, другая жизнь, в которую его не пускают, да и он сам туда не просится, не лезет... И Ронин почему-то вспоминал того мальчика, за которым гонялась толпа на школьном дворе.
Ронин уже не ходил к консерватории. Днем звонила Анна, спрашивала, почему он её не встречает, и в её голосе была обида. Так ему казалось. Он молчал, а в последний раз ответил, что больше не придет. Анна не удивилась - так он понял. И положил трубку.
Куда деть себя, Ронин не знал. Водку пить он больше не мог, телефон отключил. И вот появилась эта спасительная мысль о поездке в деревню. Простая, как желание выйти прогуляться.
Одиночество захлестнуло его. Даже не захлестнуло, а раскинулось перед ним, лежало, как готовая петля на столе. Дальнейшее требовало действий - а это уже была та самая внешняя жизнь, чужая, или скопированная с какого-то знания о ней. Ронину казалось, что он исчез, исчезли его чувства, и он соглашался с таким состоянием - жить внутри своей тонкой скорлупы, не соприкасаясь с внешним миром. Он даже испытывал чувство облегчения, как после детского плача - наконец-то стал свободен, выплакался, вычувствовался, измаялся душой. Казалось, он остался один в зале, в котором недавно была его выставка - посреди голых стен, наедине со своими чувствами. Все лишнее, оказывается, исчезло. Одиночество, наполнившее душу - вот, оказывается, к чему он стремился всю жизнь?
Лишь жажда воспоминаний мучила его. Он прорывался к ним сквозь снимки, мельтешащие перед глазами - прорывался к себе настоящему. Эти снимки, остановки прежней жизни, мешали, как мешало и все, чем он напоминал окружающих людей. Он жил, как все? Нет. Высказывался, учился, ходил на работу? Нет. Ронину это казалось. Всю жизнь он плел кокон, окружал им свою душу и прятался там, как тот мальчик, за которым гонялись его сверстники, почувствовав что он - "ни то, ни се" - "дубоясень". Не похожее ни на кого создание, после своего рождения помогающее только своему отличию от внешнего мира. Как хорошо, что у него нет никакого таланта - что бы он с ним делал? Доказывал его, выставлял напоказ?
Но тут Ронин запутывался. Какой талант? Он даже не представляет, что это такое. Бог с ним, с талантом - Ронин остается сам по себе, и этот возврат к себе становится все яснее...
10
Одиночество, которое он ощущал в городе, в деревне превратилось в свободу. Ронин даже удивлялся - почему это он раньше так редко приезжал сюда? Он выходил из дома и шел куда глаза глядят - лесами, полями, переходя какие-то речушки по старым мосткам, бесцельно оглядываясь по сторонам и улыбаясь непонятному счастью. Он не спешил - некуда было спешить, ни о чем не думал - потому что не слышал внутренних вопросов, смотрел вокруг спокойно и ясно - потому что не было никакой цели что-то заметить, чем-то восхититься, остановить взглядом какой-нибудь особенно привлекательный вид. "Слился с природой", - иногда он все же посмеивался над собой, но понимал, что это правда. И незачем говорить самому себе глупые фразы.
На этот раз Ронин забрел так далеко, что заблудился. И это только позабавило его. Он понял, что уже почти не привязан ни к какому месту на земле и стал как перекати-поле - окончательный вариант свободного перемещения в пространстве. Может быть, лишь тогда он и порассуждал сам с собой, как с собеседником, о бесцельности перемещения как о единственно правильном способе существования. Так, немного поразмышлял, в шутку даже, не утруждая себя глубокими умозаключениями. Так же, как бы в шутку, и получилось у него выйти на какую-то тропку, выведшую наконец и на широкую дорогу. Он сориентировался и вернулся домой. Может быть, лишь на последнем мостике немного испугался: а ведь мог и на ночь остаться блуждать где-то в лесу. Такой вот выпрыгнул перед ним остаток, атавизм страха.
Дверь и окна в доме были распахнуты - кто-то хозяйничал в нем, занимался уборкой. Это была Анна.
- Еле вычислила, куда бы ты мог спрятаться, - сказала она, выходя на крыльцо. - Как ребенок.
Он улыбнулся - можно было и так назвать его состояние. Проведенные здесь дни, наверное, вернули его в детство больше, чем все прежние размышления.
Они обнялись, и Ронин действительно ощутил себя маленьким, как в детстве. Он оглянулся на угол, в котором утром вспомнил из детства маленького теленочка. Сейчас на том месте стояла белая сумка Анны.
Сели за стол. По комнате гулял свежий сквознячок. Анна говорила, не умолкая. О какой-то будущей выставке Ронина, о своих предстоящих гастролях, о том, как ей понравилось здесь, в деревне. И машинально переставляла на столе всякие привезенные вкусности.
"Словно приехала ко мне в больницу. Или в тюрьму", - подумал Ронин.
Он молчал, но слегка улыбался - потому что в глубине души не был расстроен приездом Анны. Даже наоборот. Хотя что - наоборот? Особенной радости он не испытывал. Просто ему было все равно. Анна ему не помешала как можно помешать тому, чего нет? А у него нет ни занятий, ни отдыха - он исчезает потихоньку даже для самого себя. Остатки души теплились где-то на самой глубине, а весь он, казалось, впадал в странное состояние, напоминающее зимний сон какого-нибудь зверька.
- Послушай, а баня у тебя есть? - спросила Анна. - Давай баню истопим - мне кажется, в этом столько прелести...
Ронин кивнул и вышел. Сосед как-то уговаривал его пользоваться своей баней и показал, где прячет ключ.
Он наносил воды, разжег печку. Сел на порог и стал смотреть, как через его голову переплывает и растворяется в овражке дым. С яблони упало яблоко. Ронин поднял его и положил рядом на порожек. Он смотрел на свой дом, на мелькающую среди взмывающих от сквозняка занавесок Анну. Казалось, они разговаривают на расстоянии - без слов, без мыслей - и Ронин вдруг почувствовал, что эта связь становится все осязаемее, все крепче. Он поморщился, стараясь стряхнуть с себя почти забытое чувство, но это не удавалось. Какой-то детский, из далекого времени возникший, уют окружил его. Как дым. Как запах бани, яблок, старой травы. Он прикрыл глаза. Никуда не деться от желания счастья. И если он даже поедет куда-то дальше, будет бесцельно перемещаться по земле, - где-нибудь на берегу моря, или глядя в окно поезда, вспомнит о каком-нибудь прошлом счастье и пожалеет, наверное, себя со своим одиночеством, со своей свободой...
Баня истопилась быстро. Ронин разделся и вошел в горячий воздух. Обдал себя холодной водой и лег на полок. Прямо перед глазами были застывшие продольные жилы досок потолка, похожие на песчаное морское дно.
Как все необычно и... обычно, - подумал Ронин. Он хотел найти противоположное по смыслу слово, но не нашел. И улыбнулся. Пусть будет так. Все можно объяснить, соединив одно слово с его противоположностью простым прибавлением "не". Этого достаточно - для самого себя. Ведь никому ничего не объясняешь и не доказываешь.
В предбаннике раздевалась Анна. Она вошла и ойкнула - от жары. В руке она держала яблоко. Ронин от удивления замер. Раньше он обязательно заметил бы в этом пошлость, будто увидел бы, как начинающий фотограф выстроил композицию: обнаженная с яблоком на фоне открытой двери, за которой - сад. Райские кущи. Но сейчас во всей этой картине была такая естественность, которую Ронин редко встречал в жизни.
