Джон Макдональд - Цена убийства
Не хотелось верить, что такое совершенное лицо и тело наделены столь убогой мыслью. Убеждал себя — это окружение лишило ее возможностей роста. Его речи она слушала с сияющими глазами, заинтересованно и с тем вниманием, которое могло быть вызвано только врожденной интеллигентностью и тонкостью, не имевшей пока условий для развития. Но Ли поможет ей расти, совершенствоваться и найдет в этом радость.
Он был упрям, и потребовался целый год, чтобы осознать совершенно четко, какое безнадежное дело он затеял. Первенец и единственная дочь Дитерихов, она была безобразно избалована. Всегда считалась особенной — прекрасный младенец, очаровательный ребенок, красивая девочка. В среде, где красота так высоко ценится, этого было достаточно, чтобы ее лелеяли и обожали. Она уверилась, что представляет собой особую ценность и должна получить все лучшее в жизни. Родители предоставили ей все, что имели. Работы по дому она не знала — не застилала даже собственную постель, не убирала комнату. В школе была посредственностью в кучке одноклассников без интеллектуальных запросов. Зато в мечтах видела себя известной актрисой, певицей или кинозвездой, не предпринимая, однако, ни малейших усилий для их воплощения.
В конце концов даже работа в конторе была тоже каким-то обманом. Школу она бросила в предпоследнем классе, и два следующих года бездельничала: вставая за полдень, мыла волосы, слонялась по дому в ожидании сумерек, когда внизу засигналит заехавшая за ней машина и доставит на вечеринку. Скука выгнала ее наконец в Бэтл Крик. После шестинедельных курсов в коммерческой школе, отнюдь не обремененная знаниями, она поступила в контору к дяде, брату матери, главному управляющему одной фирмы. Ли помнил многозначительное замечание дяди Роджа; «Люсиль стала украшением всей конторы». Затем с усмешкой добавил: «Парни увиливают от поездок по штату, у меня появились новые заботы. Но если нужно кого-то заставить раскошелиться, достаточно поручить Люсиль».
Последней иллюзией, с которой он расстался, стала мечта о любви. Не в пример многим красивым женщинам, Люсиль отличалась темпераментом, ненасытной сексуальностью. Но преследовала при этом единственную цель — собственное удовлетворение. Он для нее был всего лишь удобным инструментом для совокупления, но никак не партнером. Она охотно употребляла неизбежные выражения из словаря влюбленных, но произносила их автоматически, бездумно, как затверженный урок.
Ли понимал, что как человек он в ее глазах ничего не значит, хотя для нее, собственно, никто ничего не значил. Жила исключительно для себя, и любой, кто оказывался в орбите жизни Люсиль, воспринимался лишь как предмет из воздвигнутой ею оранжереи. Если «предмет» соответствовал ее представлению о себе, принимала. В противном случае — просто игнорировала.
Оказалась неумелой хозяйкой, скверной и ленивой кулинаркой без фантазии. Ли в конце концов вынужден был признать, что она глупа, ленива, бесчувственна, жадна, легкомысленна и удивительно груба. Надеялся, что с появлением ребенка Люсиль изменится, но когда выяснилось, что детей не будет, одновременно с чувством вины испытал облегчение. Жил с ней рядом без радости, как и она с ним. Но о разводе не помышлял, чувствуя себя ответственным за жену. И представляя, какой она станет лет через двадцать — толстой, расплывшейся, сварливой — ощущал тяжесть в груди и сердечный спазм. Ясно было, что Люсиль может помешать и его карьере, хотя сейчас это не так уж важно. На торжественных празднествах в колледже ею восхищались, как игрушкой, а если она раскрывала рот, изрекая пустяки и пошлость, предпочитали называть это остроумием. Люсиль — жена-куколка.
Особенно угнетало то, что ей удалось убить в нем желание писать новый роман — все попытки кончились крахом. Претило ему даже сознание, что она дома, раздражали безразличная скука на лице, недовольные, многозначительные вздохи — чувствовала себя обманутой, считая, что живут слишком бедно. Люсиль не знала цены деньгам и не умела с ними обращаться, но была уверена, что ей следовало тратить гораздо больше, чем он приносил в дом. Ее желания были детские: сверкающая машина, членство в клубе, норковая шуба, путешествия, платья, прислуга на целый день и настоящие изумруды. Ничего подобного Ли, разумеется, не мог ей предоставить, значит, он ее обманул. И ее семейству тоже казалось, что Ли — обманщик.
Не имея возможности заняться тем, о чем мечтал, Ли заполнял свободное время внеурочной работой. С радостью брал на себя любые обязательства, чтобы избежать бесконечных вечеров, когда они поглощали очередную мороженую гадость, купленную в кулинарии, — так называемый «телеужин», и он пытался читать в маленькой полутемной гостиной, пока Люсиль жила в вымышленном мире голубого экрана.
Супружество превратилось в постоянное вооруженное перемирие. Где-то в глубине души тлела надежда, что Люсиль по глупости или со скуки впутается в какую-нибудь отчаянную историю, которая избавит его от обязательств, и он вздохнет спокойно. Однако, хотя он и подозревал, что дома лишь очень немногие из ее смазливых знакомых не вкусили с ней плотских утех, теперь, пожалуй, она хранила верность. Почти все время проводила с Рут — пухлой брюнеткой, женой торговца машинами, живущей в трех кварталах от них, тоже на Аркадия-стрит. Рут была из того же теста: послушав минут пятнадцать их разговор, он испытывал неудержимое желание, запрокинув голову, взреветь, словно раненый гризли.
Ли смотрел, как Кифли с холодной издевкой и напускным удивлением разглядывает Люсиль.
— Кажется, Дэнни, ваш родственник, дал деру,— небрежно сказал Кифли. — Когда вы его видели в последний раз? И не коситесь на мужа, смотрите на меня и отвечайте.
— Ах да, я должна подумать, ведь это было так давно, Ли, кажется, в твой день рождения, помнишь?
— Я же велел не смотреть на него.
— Простите. Прямо игра какая-то. Приезжал на другой день после дня рождения Ли, когда ему исполнилось двадцать девять. Мне двадцать четыре. Подождите! Что-то принес… Не пом… а-а, тот письменный набор. Не понимаю, зачем притащил такую ерунду.
— Больше его не видели?
Широко раскрыв голубые глаза, она, как ребенок, торжественно покачала головой:
— Нет, мистер Кифли, с тех пор мы вообще не встречались.
От напряжения у Ли пересохло в горле. Люсиль постоянно лгала, изворачиваясь неумело, убого. Куда ты девала деньги? Ах, дорогой, наверно, выпали из кармана. Опять новые туфли? Ты с ума сошел, уже целый год их ношу! Почему ты мне не сказала, что звонил доктор Эпинг? Он не звонил, честное слово. Всякий раз неестественно широко раскрывала глаза, так же торжественно качала красивой головкой, слегка надувая полные губы. Он наблюдал такие сцены неоднократно и сейчас не сомневался, что Люсиль солгала Кифли. Тот, достав сигарету, зажег спичку одной рукой. Встал.
— Ладно, вы повторяете то же, что сообщил ваш муж,. миссис Бронсон. Похоже, говорите правду.
Направившись было к дверям, вдруг круто развернулся, спросил:
— А чем Дэнни занимается, Люсиль? Какая у него работа?
— О, понятия не имею, честное слово. Он нам не говорил.
Кифли, стоя в дверях, прикусил нижнюю губу.
— Иди в дом, дорогуша, — велел он Люсиль.
Ли обратил внимание на странную покорность жены. Никогда не слушалась, если ей приказывали. Кифли кивком подозвал его, и Ли, поднявшись подошел.
— Ты все же порядочная свинья, а?
— Это вопрос… сэр?
— Не кипятись — бесполезно. Для меня ты нуль. Могу раздавить, как мокрицу. Теперь слушай, что будешь делать. Ждать, и если услышишь от Дэнни хоть словечко, тут же доложишь мне. И будешь поворачиваться очень быстро, Бронсон. Если нет — станешь самым жалким парнем в штате. Этот человек в розыске, ясно? Если утаишь что-то, есть законы — и я позабочусь, чтоб они касались тебя.
Кифли выровнял шляпу. Встряхнув пиджак, перекинул его снова через левую руку. Спустившись по ступеням, дошел до тротуара и, оглянувшись, поднял руку в издевательском прощальном жесте.
2
ДЖОННИ КИФЛИ
Когда Кифли обернулся второй раз, за дверью, затянутой сеткой, Бронсона уже не было. Нужно пройти четыре квартала, и, хотя шел шестой час, жара не уменьшилась. Однако, вспомнив Ли Бронсона, Кифли испытал удовлетворение.
Такой же негодяй, как и его брат. Прячется за свое высшее образование, но все равно мерзавец. Есть два сорта людей: одни с досье, другие — без. Не считаются только нарушители дорожных правил. У всех остальных в душе живет преступник. Дайте Ли Бронсону подходящий случай — и будет воровать, как любой другой.
У Кифли глубоко в памяти запрятана улочка. Отпечаталась в мозгу, когда все произошло, и останется там до конца его дней. Грязная улочка в Синке, узкая тропинка между кучами по колено из отбросов, наваленных с обеих сторон вдоль стен домов. Ни одно окно не распахивалось на этой улочке.
