Марина Серова - На ловца и зверь бежит
Мой цепкий взгляд быстро ухватывал каждое ее судорожное движение. Она двигалась слегка вприпрыжку, не глядя по сторонам, задрав подбородок и озабоченно хмуря лоб. Дойдя до кафе, она резко обернулась назад и через секунду вошла. Обведя глазами внутреннее помещение, она одновременно тревожно и удовлетворенно устремила на очкарика, по всей видимости ожидавшего ее, дерзкий и пристальный взгляд больших темно-карих глаз.
Очкарик покашливал и ерзал, и, как только заметил направлявшуюся к нему Синчугову, вскочил как ужаленный и со смешной и торопливой предупредительностью отодвинул пластмассовое кресло, приглашая Синчугову присесть. Он опустился в несносно скрипучее кресло, и от моего взора психоаналитика, внимательного до тошноты, не укрылись его смущение и досада: он напряженно морщил лоб, как-то виновато взглядывал из-под очков снизу вверх.
Короткая стильная стрижка, пухлые, ярко накрашенные губы и вздернутый нос вкупе с гордой посадкой головы и манерой закладывать ногу на ногу выдавали в Синчуговой взбалмошную капризную особу, ни в чем на знавшую отказа.
Я сидела довольно близко, так что без труда расслышала их скупое взаимное приветствие. Обладатель очков и виноватого взгляда положил локти на стол и, низко наклонившись вперед, явил образец настороженного внимания.
— Ну, Виктор, что-нибудь узнали? — высокий голос Синчуговой неприятно резанул слух.
— Кое-что есть, первая, так сказать, наметка, — сконфуженный очкарик немного приободрился.
— Что вы имеете в виду? — с визгливой требовательностью спросила Синчугова.
— Вы же знаете, все мои сознательные усилия ни к чему не привели, но тут, кажется, подвернулся случай, — он понизил голос так, что мне изо всех сил пришлось напрячь слух.
— Виктор, прошу вас обойтись без вступлений. Положение у меня очень шаткое, избавьте меня от лишних фраз.
Синчугова держалась с нервной и нервирующей настороженностью. Выражение ее лица беспрерывно менялось, она нетерпеливо барабанила пальцами по лежавшей у нее на коленях сумочке.
— Я вчера вышел на обед. В редакции никого не было, кроме секретарши. Дошел до забегаловки, полез за деньгами, а кошелька нет — забыл на работе. Пришлось вернуться. Захожу и вдруг слышу за приоткрытой дверью телефонный разговор — Лысенко с кем-то ведет переговоры. Я услышал буквально пару слов, но мне этого вполне хватило, чтобы я смог сделать весьма реальное предположение, что бумаги у…
— Вы хотите сказать, — бесцеремонно перебила его Синчугова, — что это он украл их у вас.
— Получается, что так, — печально констатировал Виктор.
— Как это могло случиться? — ее голос уже истерически дрожал.
— Я работал с ними, пару раз приносил их в редакцию. Он, вероятно, что-то пронюхал, решил разжиться на этом.
— Полагаете, их у него кто-то хочет купить? — Синчугова своими длинными пальцами вырвала из вазочки салфетку и нервно смяла ее.
— А почему бы и нет. Вы же знаете, как они важны и что при случае за них можно получить. — Виктор потер лоб и поправил очки. — Боже, какое недоразумение, — произнес он с горькой досадой.
— Это не недоразумение, — с безжалостным упрямством продолжала Синчугова, делая акцент на отрицании, — а ваша прямая вина. Я даю вам столь ценную информацию, а вы оставляете ее где попало, — теперь уже надменный, визгливый голос Синчуговой трещал от искреннего негодования.
— Я от своей вины не отказываюсь, но все еще можно поправить, — Виктор пытался сохранить остатки трезвого спокойствия.
— Каким образом, интересно? — Синчугова высокомерно вскинула брови.
— Я займусь Лысенко и верну бумаги. Предоставьте действовать мне. Позвоню вам завтра, ближе к семи вечера.
— Помните, эти чертовы документы для меня вопрос жизни и смерти. Просто так расстаться с ними я не могу. От них очень многое зависит.
— Успокойтесь, свяжемся завтра, — Виктор взглянул на часы. — Извините, мне нужно идти.
— Умоляю, найдите их, — тон Синчуговой сбавил надменные обороты, спустившись до плаксивого полутребования-полупросьбы.
— Сделаю все возможное и невозможное. До завтра, — голос Виктора прозвучал твердо, однако без магического энтузиазма.
Он резко встал и, застегнув куртку, направился к выходу. И так же резко, после всего услышанного мной, я должна была теперь сменить объект наблюдения. Проводив очкарика взглядом до двери и выждав минуту, я с деланной неторопливостью поднялась и, даже не взглянув на Синчугову, все еще пришибленно и ошалело сидевшую за соседним столиком, покинула кафе.
Мысленно посылая самую пламенную благодарность костям, которые избавили меня от излишней подозрительности в отношении Пуговицына, Рахмонова, Козловой и иже с ними, работниками бывшего «Авторитета», нынешнего «Раритета», я быстрым шагом, сохраняя тем не менее необходимую дистанцию, следовала за Виктором. Он спешил и ловко обгонял прохожих то слева, то справа. Повторяя его успешные маневры, я слегка сожалела о том, что мне не удалось нормально пообедать. Хотя подобное сожаление с моей стороны было чистым кокетством, замешанным на шутливом цинизме: ведь я даже не ожидала, что фортуна так скоро одарит меня если не поцелуем в чело, то своей лучезарной улыбкой.
Окропленное тихим дождиком, поскольку зонт я послала к чертям собачьим, это самое чело светилось надеждой на успех. Темно-синее пятно куртки летевшего по тротуару очкарика, который раскрыл над собой спасительный парашют клетчатого зонта, было нанизано на жесткую невидимую ось моего взгляда и вожделенной удачи.
Виктор двигался по направлению к Московской вдоль непрерывного ряда продовольственных и промтоварных магазинов. У винно-водочного кучковались подвыпившие граждане. Я слегла замедлила шаг, ожидая, когда Виктор преодолеет броуновское движение этих пьяных молекул.
Благополучно миновав эту человеческую пробку, мой подопечный прибавил скорость. Я мгновенно среагировала и, выйдя на дорогу, одним махом догнала его. Дождь усилился, ветер наотмашь бил по моим горячим щекам. Вот и остановка. Троллейбуса пока не видно, но, слава богу, имеется навес. Я затесалась в толпу, не упуская из виду мужчину в синей куртке.
Положим, Синчугова отдала документы этому самому Виктору. А этот виноватый интеллигентик их проморгал. Если Виктор не врет и если он сделал по-настоящему разумный вывод из услышанного разговора между Лысенко и его абонентом, то нынешний обладатель бумаг — Лысенко, вне всякого сомнения, коллега Виктора.
Эти двое работают в редакции, стало быть — журналисты. Зачем Синчугова отдала документы Виктору? Свести счеты с Гарулиным она могла бы и сама, изрядно пошантажировав его. Но, вероятно, гнев отвергнутой любовницы толкнул ее к более радикальному плану мести. Неужели она с помощью журналиста хотела разместить в прессе разоблачительный материал на Гарулина? Отважиться на такое может далеко не каждый. Внушает ли доверие Виктор? Может, он сам не прочь сорвать куш и нагло врет Синчуговой, что документы украдены.
Судя по тому, что услышал Виктор, стоя под дверью кабинета, где Лысенко, воспользовавшись обеденным отсутствием сослуживцев, разговаривал по телефону, последний кого-то шантажирует. Скорее всего этот «кто-то» Гарулин. Он может потерпеть полное фиаско, если документы попадут в печать, и заплатить щедро, чтобы этого не произошло.
Первое, что надлежит сделать…
Толпа граждан шатнулась к подъехавшему троллейбусу. Мне едва не прищемило дверью голову. Благодаря акробатической выучке удалось кое-как приткнуться на подножке, где я, как цапля, стояла на одной ноге. Теперь, согласно идиотским правилам, я должна буду выходить и входить обратно, пропуская ошалело плюхающихся на тротуар соплеменников.
На следующей остановке я была прямо-таки вышиблена из троллейбуса шквалом беспорядочно вываливающихся людей, но, к моей великой радости, среди этой человеческой лавины находилась до боли знакомая синяя куртка.
Стоило ждать троллейбус из-за десяти минут ходьбы!
Оказавшись на тротуаре, я сделала вид, что что-то ищу в своих карманах. Пройдя метров пятьдесят, Виктор распахнул дверь и стремительно вошел в одно из тех зданий, придававших своеобразную архитектурную физиономию бывшему проспекту Ленина, ныне улице Московской, в котором размещалось огромное число офисов и контор. Он ловко прошмыгнул мимо дежурной, бегло показав ей пропуск, и стал подниматься по черной, в чугунных кружевах и с деревянными перилами, широкой лестнице.
Я оторопело замерла на месте. Потом, подумав, что целесообразней обратиться за справкой к «консьержке», наклонилась к оконцу, дабы расспросить сухощавую пожилую женщину с лицом, покрытым сетью морщин, перед которой висело табло с ключами. Она нервно оторвалась от газеты, которую читала, и подозрительно скосила на меня свои глаза.
