Владимир Югов - Одиночество волка
Волов думал: идет ли ему зарплата? Спросить неудобно. Хотя бы какая ученическая. Это его беспокоило, не на шутку волновало.
Через две недели после приезда Волов получил от Местечкина письмо. «Жми на всех парах в совхоз, — призывал тот. — Цель наша ясна. С кем ни потолкуешь: говорят — удивляюсь! Тут деньги стригут, а он… В общем, примитивно, однако хорошо тому живется, кто с молочницей живет! Нам надо вертухаться по-особому. Не за тем приехали. С шабашниками директор за ручку. По полторы в месяц гребут. Письмо сожги. Посылаю с ненцем. Честнее их не найдешь тут!
P.S. Ты же плотницкие работы знаешь. Меня подсиживает твой знакомый Вениаминович. Все время пишет на Большую землю. Возглавишь бригаду возьми.
Васька грозился застрелить тебя. Ты не верь. Самый безобидный народ…»
Устало постучали в эту ночь в дом к Хатанзееву. Три мужика. Самый старший подал Волову ледяную руку: — «Лохов моя фамилия! Корней Лохов. С ними я знаком, — кивнул на дом. — Геологи мы»…
Вот ты какой, Лохов! От Алешки и старика наслышан о нем. Это ведь тот Лохов, о котором и Квасников ехал писать. Лучший геолог здешний.
Тяжело поднялся.
Обмороженные лица, сосульки под усами, на бородах. Синие руки. Старик Хатанзеев принес бутылку — оживились. Заговорили. В шутку пообещали старику за угощение нефть найти, королем нефтяным сделать. «Как в Техасе король будешь!» Смеются заразительно. Показывают что-то старику на карте. Свалились в мертвом сне.
Когда загудел будильник, подошел Лохов:
— Мужик, — он дышал крепким табачищем, — сочтем твое согласие идти с нами — кивни головой. Обещаю, что тебя подождем, пока соберешься. Взрывник у нас отказал. Молодой хлопчик. Не привычный. Не подрасчитал.
— Теперь я на очереди?
— Ты человек военный. Думаю, с этим делом быстро освоишься.
— Сезон какой? — хмуро спросил Волов.
— Сезон — зима. Летом тут делать нечего. Болото, гнус. Хотя последнее, ради дела, можно и потерпеть.
— Нет, — сказал Волов. — Я и ненавижу, когда зимой перерыв. Человек должен работать круглый год. А так — вроде сезонник.
— В этом году, может, и будешь иметь удовольствие. — Один из них, как оказалось, Никита Кравчук, подошел вплотную. — Вот, товарищ начальник, товарищ Лохов этого добиваются. Вкалывать будем и летом. Прощай, маты, прощайте, тату! — И горько усмехнулся.
— Ах, Мыкыта, Мыкыта! И не соромно? При чужой людыни? Скучив? До чертиков скучив?
Оказалось, это старший брат Никиты — Гриша. Он незло подтрунивал.
Уже перед уходом обернулся Корней Лохов к Волову:
— Ну, да смотри, — сказал. — Можно и так. По-всякому можно.
10
К вечеру второго дня тот же ненец принес еще новое письмо от Местечкина.
«Не пойму я тебя, старик! — выговаривал Местечкин. — Зачем живем тут? Я бы мог и не писать, но совесть моя говорит мне. Как никак дороги начинали вместе. Хорошо, ладно! Ты ему, директору, поверил, что пока в совхозе не надо никого? Надо, ежели с умом. С умом всегда надо и будет надо. Здесь, мой милый, жизнь иная, без философии. Быстрая, как на войне. Раз, два и в дамках. Здесь отдача нужна особая. Иначе пропадешь и никто тебя не поймет. Жизнь — не картинка. На Большой земле потом ходить станем в модных туфельках. А тут пока болотные сапоги, хорошая фуфайка и плащ — лучше толстый, как у сварщиков. Люди — братья, да! Но когда они понимают друг друга с полуслова и когда их не особенно много, они братья вдвойне. Машина кибернетическая позавидует. А близких нету…
Эх, товарищ старшина! Баба, что ли, тебя смущает там? Неночка? Наташка Васькина? Да и тут их навалом. Есть тут зыряночка такая, мать-сестра Маша. И комнату у нее можно снять запросто, за какие-то рубли. И она, главное, будет рада, что мужик в доме. Муж ее бывший, татарин Рифатка, в ящик сыграл, одним словом — дуба врезал. А твое какое дело, если без всяких обязательств? Она меня о тебе расспрашивает, портрет твой рисует. С ней можно иметь дело! Бухгалтер… А тебе работа на каждом углу валяется, говорит! Не пыльная… Не пыли, старшина! Что говорил на политзанятиях — одно, а жизнь, повторяю, другое. Сейчас можно, к примеру, за прораба, — предлагает Маша-зыряночка. Есть у нас Орел тут такой. Он поехал к морю косточки греть. Модные туфельки, плащик, рожа кирпича просит, незаконная любовница. А с виду — такой пришибленный, говорят, во рту каждое слово у директора ловит. Пользуется, брат, недостатками начальства. Не выносит их на обозрение, не кричит о них, как мы, идиоты, можем на каждом перекрестке орать, забывая, что все, как бумеранг, возвращается…»
В доме отвели Волову место — широкую комнату. Уже после второго письма и ухода лоховцев, тихо, крадучись, вошел Васька. Сверкнул глазами на Волова.
— Что, русский! Приехал, да? — захрипел. — Почему? Ждешь — отец правда тибе дом строил будет? Ничего тибе не будет! И мое это! Я побегу к прокурору! Нас, ненцев, в обиду никто не даст!
Волов оделся, молча покинул комнату. Жена Васьки Наташа расшивала малицу. Она не скрывала, что расшивает малицу ему в подарок. Вся зарделась, лицо поплыло красными пятнами. Вдруг она прислушалась, что-то крикнула по-ненецки. Васька нехотя отозвался уже с порога.
— Саша, Саша! — крикнула она. — Он что-то там взял у тебя.
Волов понял: взял швейцарские часы. Васька давно зарился на них. Подойдет, потрогает. Когда Волов уходил к стаду, просил: «Оставь, глядеть буду!».
Часов и в самом деле не оказалось.
На дворе Васька быстро садился на нарту. Олени помчались.
— Хе-хе-хе, русский! Возьми ее за твои часы! — кричал. — Один она, ты тоже один. Никого! Один тундра! Ге-ей!
Было тепло, натоплено. Одни остались! Платье обтягивает красивую маленькую грудь. Волов трясущимися руками надел лыжи. «Я за ним», побежал в тундру. И пока бежал все слышал: «Саша, Саша!»
Дня три прошло. Вернулся Васька, ходил как побитый. Часы Волова он кому-то по пьянке загнал. Алешка пригрозил: убью, если не выпутаешься! Моего дела нет, где возьмешь!
Васька опять исчез. Кто заплакала — мать. Сквозь слезы в сердцах сказала:
— Отберем у него Наташку. Тебе отдадим. — На Волова.
«Надо бежать! Надо бежать! — сам себе сказал Волов. — Иначе… Иначе все пропало…»
К здешней сплошной ночи уже привык. Это была плотная темь, бережно выложенная на бесконечные снега. Волов научился в них отыскивать хитрого песца, и стрелял без промаха. Прямо в маленький глаз попадал. Совсем необычный гость!
В стадо его брал поначалу Алеша. Быстро Волов освоился в могучей стихии оленьего царства. Гордо и независимо вели себя на просторе умные животные. Надо было укротить непокорных. И Волов, со своей громадной силой, на удивление внимательного присматривающегося к нему Хатанзея-старшего, делал это легко, запросто.
«Так наше ремесло постигнешь быстро. Алешка учиться будет пока. За сына станешь. Дом тебе построю. Большой, красивый дом».
Опять при Ваське.
Далеко в снегах встретил его Васька: «Ты, русский! Что же тебе здесь надо? Ты был на войне. — Он уже не ломал язык. — Там нет твоей могилы. На могилу здесь хочешь заработать?»
Кажется, впервые трезв. Глаза мутные, смотрят жестко. «Я тебе всегда врагом буду!»
«Я тебе всегда врагом буду!» Нет, отсюда надо бежать. И так загостился! Но захворал неожиданно Алеша. Подвернул ногу. Приехала фельдшерица — молоденькая зеленая девчушка Зиночка. Сама ненка, но говорит только по-русски. Пухленькими ручками быстро и умело сделала компресс, дала — если не на год, так на два — лекарств всяких. О новостях щебетала: в клубе приезжие студенты концерт дали, пели украинские песни, рассказывали стихи. И напоследок поругала Ивана, почему членские взносы вовремя не заплатил? И Волову заодно досталось. Старик за Волова заступился: парень к делу привыкает, некогда сейчас. — А там директор его ждет! — сказала Зиночка. — Дрова в поселке кончаются. Страх! Директор-то старый дров заготовил много, да все их почти не взять! Там они за пятьсот верст, поди, в тайге! Другие дрова — воды ждут! А как повезут — посадят их?
Старик отмалчивался. Васька в тот вечер исчез. Несколько дней не появлялся — один Волов со стадом. Сдал и Хатанзей-старший: тоже что-то с ногой, ранение, что ли? Нога опухла. Погода сменится? С фронта еще принес болезнь. Зиночка каждый раз твердила: на курорт надо! Косточки погреть у моря. Некогда за Васькой. Алешку одного не бросишь.
Послал невестку: раз Васьки нет, иди, смени русского! Наташка молча встала.
«Побратимами будете! — когда явился в дом, сказал старейшина клана Хатанзеевых. — Среднего не бери в расчет. Худой хозяин, плохой человек. Алешка и Иван — умные. С людьми жить хорошо — хорошо! Что такое смерть и что такое один — знаю! Не будь один. С нами будь. Брату твоему тоже радость можно сделать. Пригласи в письме. У нас тоже интересно. И гуси весной прилетят. Шапку твоей будущей жене из лебедя сделаем»…
