Владимир Югов - Человек в круге

— Лаврентий Павлович, это наш человек. Мы ехали сюда с ним вместе.

— Слушай, — обратился ко мне Берия, — собак стрелять умеешь? Здесь невероятно злые собаки. Об этом мне сказали в Москве. Громадные пастушьи собаки. Чтобы они были злее, тут, как у нас на Кавказе, рубят им хвосты. Ты можешь защитить Лаврентия Павловича, если они бросятся на эту американскую железяку? Видишь, какая она низкая?

— Отстреляемся! — Я храбро улыбнулся.

— Майор, найди ему хороший автомат. И — тогда в путь. Мне ты нравишься, майор… Посмотрю еще, какой ты водитель… Кстати, где тот шофер, который вез негодяя до самой последней черты?

— Мы его допросили.

— И что? Он не признался, что сговорился с ним?

— Я думаю, Лаврентий Павлович, этого там не было.

— Кто его допрашивал?

— Я.

— Ты лично?

— Я лично, Лаврентий Павлович.

— Почему он его не убил?

— За это он получил, Лаврентий Павлович.

— Вы его…

— Нет, Лаврентий Павлович.

— Лаврентий Павлович, Лаврентий Павлович… Больше ничего не можешь сказать! А этот подлец ушел. Знаешь, сколько он нам стоит? Все надо менять! Мы не случайно поручили вам это дело. Вам, войсковикам. Не пограничникам. Конечно, нельзя мерить всех на один аршин. Но теперь… Теперь, извините… Теперь и пограничники будут, — он подыскивал долго слово, — будут сеяться, сеяться. Пока не добьемся чистой муки!

Берия замолчал, насупился. Машину подбрасывало, качало. Железновский всякий раз виновато глядел на важного спутника. Когда это Берии надоело, он добродушно улыбнулся и проскрипел:

— Ладно! Что ты так печально смотришь? Ну дорога! Ну и дорога! Я тысячи барханов объехал. Я по белкам недавно ездил. Знаешь, что такое белки? — Берия обращался к Железновскому.

— Пятна снега, — бросил тот, следя за дорогой.

— Верно. Ты что, был на севере?

— Был.

— Бора знаешь? Северный ветер, сильный, холодный? Знаешь?

— Знаю.

— Такой ветер сюда надо. Чтобы выветрило все. Все! До смерти.

— Правильно.

— Именно правильно. Слушай, майор… А жена его? Где?

— У нас, Лаврентий Павлович. Мы вам освободили все наше. Жить будете нормально.

— «Нормально!» — Берия хмыкнул. — Это ты считаешь нормально? Подлецов много. Разве можно жить нормально?

Много воды утекло в тех арыках, которые мы переезжали колесами «доджа», много поколений злых пастушьих собак сменилось, много барханов сместилось в тех пустынях благодаря ветровой аккумуляции (Железновский знал и об этом)… Я теперь многое не могу объяснить. Почему Берия ехал с нами, отпустив свою личную охрану туда, к пяти танкам, сопровождавшим нас на почтительном расстоянии? Могу лишь сказать одно: кажется, ему сразу понравился майор Железновский. Он ему доверился во всем. Особенно после того он, Берия, стал ближе, ближе к нам, смертным, когда узнал, что жена полковника Шугова, этого перебежчика, находится в распоряжении СМЕРШа и под охраной.

— Давай к штабу отряда, — сдержанно приказал Берия Железновскому. На углу, — он показал глазами, — подождем охрану.

Потом он вдруг повернулся ко мне:

— Служите здесь давно?

— Шестой год.

— Срочная?

— Так точно!

— Это отлично. В царской армии служили по двадцать пять лет. Ничего страшного. Зато, какие навыки у солдата! Верно?

— Естественно! — отчеканил я.

Мне и на ум не пришло возражать. Конечно, естественно. Приказано служить — служим, хотя война давно кончилась, и моя мама заждалась помощника в еще недостроенном доме. Ушел отец на войну, погиб. Не успел достроить. Не могу достроить дом и я.

2

Начальник заставы дает приказания.

Повар Егоров чувствовал: тут что-то не так!

Была ли на заставе наглядная агитация?

«Можешь убить джейрана?»

Лена, жена полковника Шугова Павла Афанасьевича.

Мы въехали в услужливо распахнутые перед нами железные ворота, где расквартировывался штаб отряда. Телохранители поспрыгивали со своего студебеккера. Это были ребята на подбор, любого ставь к волейбольной сетке, он достанет рукой ее верхнюю часть. Я видел в фильмах: так становятся немцы, когда ожидают из любой дырочки случайного или не случайного выстрела.

— Майор, идите вперед, — произнес тихо, вкрадчиво Берия и стал медленно протирать пенсне платочком, до этого вынутым из кармана. — Вы здесь, надеюсь, уже были?

— Был, Лаврентий Павлович. — Железновский легко выпрыгнул из машины и, оправляя на ходу одежду, подтягивая ремень, пошел вперед, не глядя на то, следуют ли за ним или нет. Берия следовал. Он шел не спеша, не глядя по сторонам, не видя даже своих телохранителей — лишь обозревая их ноги, обутые в хромовые сапоги, у всех голенища — «в гармошку».

Железновский легко вбежал по ступенькам лестницы. Они были новенькие, сделали вчера. Семь ступенек. Берия их преодолел без одышки, одним махом. Я шел за ним.

В коридоре стоял полковник Шмаринов. Видно, профессия разведчика не позволила ему встречать начальство там, во дворе.

Берия подошел к нему, пожал руку, потом выдернул ее из крепкой руки полковника, похлопал того по плечу и с укором сказал:

— Вот где мы встретились, Шмаринов. Ты думал, не встретимся?

Берия пристально изучал лицо, всю фигуру полковника. Что-то во всем его облике и нравилось, и не нравилось. Все вокруг молчали. И Берия продолжал бесцеремонно изучать Шмаринова.

— Не постарел, — сказал он, — не стал хуже, полковник.

Обошел со всех сторон.

— Устал. Устал, конечно. Это так. Все устали. Это видно.

Махнул рукой на охрану, и она пружинно оттеснилась к воротам, будто ее не стало.

— Я говорю, ты молчи, полковник. Доехали хорошо. Аэродром тоже хорош. И у тебя все хорошо. Ступеньки сделали новые. Подмели, полы вымыли…

Берия все что-то хотел сказать Шмаринову еще, но продолжал изучать его, и тот стоял не шевелясь, сдержанно молчал, точно ожидая, когда гость скажет главное.

— Скажи откровенно, — Берия подошел вплотную, — думал, не встретимся? Только откровенно? Я, к примеру, когда-то встречи ждал. И очень ей рад, этой нашей горькой встречи. Я рад ей, пусть и такая она.

— Я тоже очень рад, Лаврентий Павлович! — Полковник заговорил искренне, голос его даже дрогнул.

— И я теперь рад. А тогда… Тогда ты уходил от меня — я не был рад. Я печалился. Почему такой офицер уходит от меня?

— Вы же помните, Лаврентий Павлович, было назначение. Я не перечил.

— Но я же тебя спрашивал: ты хочешь остаться? Ты ничего тогда не сказал! Обидел меня! Но — ладно! Кто старое вспомнит — тому глаз вон!.. Веди, полковник: к этому сосунку, к этому начальнику заставы! Что он тебе говорит? Что хорошая была наглядная агитация о бдительности на заставе?

Шмаринов пожал плечами. Берия улыбнулся по-хорошему, махнул рукой:

— Узнаю тебя, Митя. Слов на ветер не бросаешь. Да и что теперь этот ссыкун скажет? Только станет просить, чтобы и жену не расстреляли с детишками… Сколько у него детей?

— Пятеро.

— Ого! На заставе света, что ли, нет? Работает сам? Или кто-то помогает?

— Все там нормально, — сдержанно ответил Шмаринов.

Начальник заставы, отец пятерых детей, был на удивление малюсенького роста. Лишь голова большая, круглая. Он сидел в углу тридцатиметровой комнаты, в комнате было всего четыре стула и стол. Именно на нем, на чистой скатерти, принесенной из столовой, покоилась эта круглая неудачливая голова тридцатилетнего, уже, кажется, всего повидавшего и вдоволь нажившегося теперешнего, уже не начальника заставы, а подсудимого старшего лейтенанта Павликова.

— Встать! — повелительно скомандовал Шмаринов.

Павликов поднял голову, тяжело встал и вытянул руки по швам.

— Медленно встаешь, солдат. — Берия сморщился. — Да какой ты хрена начальник заставы, если не можешь быстро встать?

— Я не спал двое суток, товарищ Лаврентий Павлович.

— Гляди, узнал? — Берия рассмеялся. — Несмотря на то, что много не спал, а узнал. — В тоне его теперь улавливалась снисходительность. — Чего скажешь в свое оправдание, старший лейтенант? Покайся!

— Мне, товарищ Лаврентий Павлович, не в чем каяться. Я службу нес всегда достойно.

— Сколько же ты служишь?

— Я служу уже четырнадцать лет.

— Тебе сейчас сколько?

— Пошел тридцать первый.

— Иисусу было тридцать три. Ты не подумал, что следствие по такому случаю может затянуться на годика два? Тебе будет как раз тридцать три, когда приговорят к стенке.

— Не за что, товарищ Лаврентий Павлович. Он приехал — как комендант. Перед этим уведомил. Я…

— А почему он приехал? Ты спросил?

— Начальство не спрашивают. Начальству докладывают.

— Но это, старший лейтенант, граница! Это — не базар, куда идут покупать яйца. Что он тебе сказал, когда говорил, что приедет?