Себастьян Жапризо - Убийство в спальном вагоне
Как раз над полкой, о которую он опирался обоими локтями, был нарисован неприличный рисунок. Малограмотная надпись гласила, что некто Ж. Ф. двадцати двух лет назначал здесь свидание ежедневно в 16 часов. Повернув голову, он убедился, что такого рода надписи были тут в изобилии.
— Инспектор Грацциано?
Это был он. Да, ему все известно. Назвал его господином Кабуром, как поступали клиенты, с которыми он разговаривает ежедневно по телефону в своем кабинете на площади Алезиа. Голос был густым, низким, как у диктора радио. Кабур представил себе человека с суровым лицом, широкоплечего, в рубашке с закатанными рукавами, уставшего после целого дня работы.
Инспектор с фамилией боксера сказал, что только возьмет чем писать. Потом, что слушает. Но заговорил сам: «Имя, фамилия, возраст, адрес, профессия?»
— Кабур, Рене. 38 лет. Инспектор по продаже хозяйственных машин. «Прожин». «Прогресс…» Да, именно так, «Прожин». Нет, я в пивной напротив Восточного вокзала. Живу на улице Синор, здесь рядом. Едва я прочитал в «Франс-суар»… Так вот, ничего, конечно, особенного, но я подумал, что должен вам позвонить…
Он правильно сделал. Итак, это он занимал полку, как там ее номер, 226, не так ли?
— Да, верхнюю, справа при входе, точно
— Вы сели на поезд в Марселе?
— Точно. Вчера вечером.
— Вы не заметили во время поездки ничего особенного?
У него едва не вырвалось, что он не так уж часто бывает в поездках и поэтому ему многое казалось «особенным», но ответил:
— Нет, ничего.
— Когда вы сошли с поезда?
— По прибытии. Я хочу сказать, почти сразу.
— Когда вы покидали купе, вы не заметили ничего особенного?
Теперь ему захотелось глупо засмеяться, это слово звучало уж слишком нелепо. Он ответил:
— Нет, ничего, но может заверить, что в ту минуту жертва была еще жива.
— Вы знаете жертву?
— Вы хотите сказать, понимаю ли я, о какой женщине идет речь? Я видел ее фото…
— Были ли еще женщины в купе?
Они этого не знали. Значит, никто еще не звонил. Эта мысль произвела на него странное впечатление: он первым приехал к поезду, первым вышел из вагона, стал первым свидетелем.
— Да, еще две. В общем те, кого я видел.
— У меня в списке только имена, — сказал инспектор Грацциано, — и вы первый из пассажиров купе, кто нам звонит. Вы можете описать других?
Рене Кабур сказал: конечно. Он оставил газету в зале на диванчике. И теперь злился сам на себя.
Но одновременно испытывал разочарование. Он не думал, что допрос будет вестись по телефону, из этой кабины, где он вспотел, разглядывая неумелые рисунки, от которых уже не мог оторвать глаз.
— Послушайте, а не лучше ли мне приехать к вам?
— Сейчас?
Наступило молчание, затем голос в трубке сказал, что это очень любезно, но уже больше семи часов вечера, что у него еще немало работы по другому делу. Лучше всего, если инспектор заедет к нему послезавтра утром или, если ему не трудно, пусть он сам приедет завтра на Кэ часам к десяти утра. Это удобно?
Кабур ответил, что не очень, затем ему стало стыдно, и он, спохватившись, сказал, что постарается перенести назначенную встречу.
— Хорошо. Называю вам имена других пассажиров и их места в купе. Постарайтесь вспомнить. Риволани, слева внизу. Мужчина или женщина?
— Мужчина. Он был в кожаной куртке, кажется, зеленой. При нем был дешевый чемоданчик, старый. В общем, потертые углы, понимаете? Неразговорчив. Тотчас же лег одетый и, вероятно, уснул.
— Сколько лет?
— Лет сорок пять — пятьдесят. Похож на рабочего, механика, что-то в этом роде. Сегодня утром, по прибытии, пока я ходил умываться в туалет, он еще спал. Там была очередь. Сами знаете, как бывает. Признаюсь, после я его не видел.
Инспектор сказал, что это все прекрасно. Даррэс, справа внизу.
— Женщина лет сорока. Может быть, больше. Трудно сказать из-за румян. Пальто из шкуры леопарда или искусственного меха. Я никогда не разбирался в мехах. Блондинка, сильно надушенная, с голосом, к которому невольно прислушиваешься. Голос человека, как бы это сказать… (он не знал, поймут ли его в полиции, если он скажет «претенциозного»), который из себя чего-то строит, понимаете? Через час после отправления она пошла в туалет переодеться на ночь. И вернулась в розовом халатике, надетом прямо на розовую пижаму. Сосала карамельку, наверное, из-за больного горла и даже предложила конфету жертве.
Он явно говорил лишнее, потому что никогда не умел сосредоточиться на главном. Поэтому сказал, что это все. Одновременно вспомнил, что блондинка говорила о кино, о съемках на Лазурном берегу, о театре. Утром она встала первой, ибо, поднявшись, он увидел ее уже одетой, готовой к выходу, с вещами. В конце концов Кабур сообщил и эти детали. Инспектор сказал хорошо. Вечером были уже обнаружены следы некой Элианы Даррэс, актрисы, видимо, той самой.
— Бомба, средняя полка слева.
— Молодая девушка, не очень высокая, красивая, лет двадцати. Села в Авиньоне, именно так. Похожа на конторскую служащую, нашедшую себе место в Париже. Говорит слегка нараспев. Небольшой южный акцент.
— Гароди, наверху слева.
Он не знал. Полка была пустая.
Инспектор спросил — разве? Все билеты были закомпостированы, и место это, согласно отчету Отдела опознаний, который лежит перед ним, считается занятым.
Рене Кабур сказал, что его не повяли, что он просто не видел пассажира, что полка, когда он лег на свою, еще пустовала.
— Который был час?
По глупости, сам не зная отчего, он солгал:
— Одиннадцать. Одиннадцать с четвертью, не помню. Позднее я услышал голос. У меня очень чуткий сон, я не спал.
— Итак, вы услышали голос пассажира с соседней полки, Гароди, не так ли?
— Так. Думаю, что это был тот самый голос. Полагаю даже, что она наклонилась к девушке внизу и они некоторое время поболтали.
— Почему вы говорите «она»?
Он хотел было сказать «она» — особа, но это все равно ничего не изменило бы.
— Потому что, мне кажется, что это была женщина.
— Почему вы так думаете?
— Голос был нежный, совсем не мужской. И потом, трудно это объяснить, сон у меня легкий, и я ощущал ее присутствие, когда она двигалась. Это была женщина.
— Вы хотите сказать, из-за производимого ею шума?
— Именно так.
Его спросили о жертве. У Рене Кабура снова пересохло в горле. Ему хотелось открыть дверь кабины, где теперь явно не хватало воздуха. Рубашка его прилипла к телу, капли пота стекали по вискам на скулы.
Он немного поболтал тогда с Жоржеттой Тома в проходе вагона. Она сказала ему только об одном: что была представительницей фирмы. Себя не назвала. Еще, что провела четыре дня в Марселе. Что это ее третья поездка туда в этом году. Нет, была очень спокойна, очень раскованна.
Утром еще оставалась в купе, когда он покинул его. Все они еще были там. Нет, кроме Гароди, ее и впрямь не было. Он сказал так потому, что сам не видел ее, словно она не являлась частью этого купе.
— Вот так.
Он назвал номер своего дома на улице Синор, номер телефона на работе, обещал быть завтра в 10 утра на Кэ д'Орфевр. Комната 303 на третьем этаже.
Голос на том конце провода потонул в благодарностях, но щелчок отбоя не принес облегчения Рене Кабуру.
Он прочел еще одну надпись над выходом из кабины и некоторое время неподвижно постоял на свежем воздухе.
А разве в поезде он вел себя лучше? Нет, он был таким же пакостником, способным в четверть первого ночи пачкать стены всей этой мерзостью. Впрочем, нет, он не пачкал стены, но это было одно и то же.
Грацциано. Подняв воротник, Рене Кабур шел по вечерней площади Восточного вокзала, задавая себе вопрос: успеет ли инспектор до завтрашнего утра допросить других пассажиров из его купе, и не сочтет ли он его пачкуном и сексуальным маньяком?
Напрасно он солгал по поводу часа, когда лег спать. К чему? Другие, вероятно, слышали, как она повысила голос, почти закричала. Скажут, что в коридоре у них была ссора, каждый постарается представить ее по-своему, и, конечно же, все вспомнят время. Это произошло после, а не до проверки билетов. И контролеры подтвердят.
Ложь. А раз он солгал однажды, ему уже больше никто не поверит. Подумают, если он скрыл время, значит, ссора имеет для него значение. Все увидят в этом озлобленность больного человека, какой-то мотив. Легко будет установить и причину их препирательства. И это даст повод для объяснения его поведения. Он мог спокойно выйти из поезда, затем вернуться, застать женщину в черных лодочках одну в купе и наброситься на нее. А так как она отбивалась, то ой удушил ее, чтобы не были слышны крики.
Да нет же!
Стоя перед зеркалом в туалете своей квартиры на шестом этаже, в мансарде, где все было разбросано — одежда, цветы в горшках, посуда, — Рене Кабур принял две таблетки лекарства против гриппа и стал уговаривать себя, что завтра ничего не случится.
