Анатолий Безуглов - Трудный поединок
Мирно щелкали дворники по лобовому стеклу, размазывая мокрый липкий снег. Молчание угнетало.
– А как Нина познакомилась с Дунайским? – спросил у Тамары Гольст.
– У нас на заводе, в клубе,– охотно откликнулась она.
– Сестра работала там?
– Да нет. Нина приехала ко мне из Батайска погостить… У нас в клубе была лекция о достижениях советской медицины. А после лекции, как всегда, танцы… Думаю, покажу сестренке, как мы культурно время проводим… Нина – ни в какую. Говорит, срамиться только. Ведь у нее даже платьишка не было. Юбка сатиновая да блузка бумазейная, синяя. И тапочки, которые зубным порошком белят… Ну, говорю, этому горю можно помочь. Повела ее в парикмахерскую, дала свое крепдешиновое платье, туфли-лодочки… Смотрит Нина в зеркало и не узнает себя.– Тамара вздохнула.– И впрямь, она стала на артистку кино похожа… Пошли в клуб. Все наши парни обалдели. Замучили меня и Федора: познакомь да познакомь… А лекцию, значит, читал Валериан Ипатьевич. Когда танцы начались, его председатель завкома уговорил остаться… Танцуем мы с Федором, смотрю – батюшки! Нина-то с самим лектором танцует. Ну, думаю, дает девка. А она то краснеет, то белее стены. И все под ноги смотрит… Какие там в Батайске танцы? Гопачок да барыня. А Дунайский ее на вальс пригласил…
Оттанцевали. Валериан Ипатьевич подвел Нину к нам с Федором и познакомился честь по чести… И так весь вечер не отходит от нее. На следующий день было воскресенье, он пригласил Нину в кинематограф… Потом театры, парки, катание на лодке… А через две недели повел в загс. Мы с Федором сообразили кое-какое приданое – пару платьев, туфли, бельишко. Стыдно ведь без ничего за такого человека отдавать. На мотоцикл копили, да бог с ним, с мотоциклом… Еще я Нине свое колечко отдала с голубым камушком, бирюза называется. Мне мама подарила, а ей оно от бабушки досталось… Носи, говорю, сестренка, на счастье…
Регистрацию отметили у Валериана Ипатьевича дома. Скромная была вечеринка. Нина пригласила нас с Федором. А кто у нее еще тут? Валериан Ипатьевич позвал нескольких' друзей. Помню, был его друг, тоже врач, Борин. Еще был инженер с нашего завода Хрумин Игорь Иванович да один военный. Еще кто-то, да я их не запомнила…
Подъехали к прокуратуре. Гольст пригласил Тамару в свой кабинет, предупредив шофера, что они скоро снова поедут.
Георгий Робертович дал Тамаре чистый лист бумаги, ручку и попросил написать, какие она помнила особые приметы на теле сестры – родинки, шрамы, бородавки…
– А зачем это? – испуганно спросила Кулагина.
– Надо. Понимаете, Тамара, надо,– мягко сказал Гольст.
Оставив ее одну, Георгий Робертович пошел в соседнюю комнату и связался с Семеновским, предупредив, что они прибудут для опознания трупа, вернее, тех самых частей, что сохранились.
– Для опознания, говорите?– переспросил Петр Сергеевич.
И в его тоне Гольст почувствовал какую-то озабоченность.
– Ну да… Кстати, Петр Сергеевич, вы отметили в акте осмотра трупа приметы – ну, родинки, шрамы и так далее?
– Да как вам сказать,– произнес, как показалось следователю, неуверенно врач.– Нет их, этих самых примет. Ни родинок, ни шрамов – ничего…
– Как нет?– невольно вырвалось у Гольста.
– А вот так… Все срезаны… Впервые у меня такой случай.
Он замолчал. Молчал и Георгий Робертович, которого это сообщение прямо-таки ошарашило.
– Алло! Вы меня слышите?– крикнул в трубку Семеновский.
– Прекрасно слышу,– откликнулся Гольст.– Думаю…
– Приезжайте, будем думать вместе. Одна голова хорошо, а две…
– Через час буду. Просьба: если вас не затруднит, подберите понятых.
– Добро, Георгий Робертович…
Гольст вернулся к Кулагиной. Ознакомился с тем, что она написала своим крупным, почти детским почерком.
– Может, я лучше на машинке отстукаю? – как бы извиняясь, спросила Тамара, глядя на стоявшую на моем столе пишущую машинку.
– Ничего, ничего. Разборчиво,– успокоил ее следователь.– Вот вы пишете: родинка под грудью… Левой или правой?
– Левой. Точно левой. Под сердцем…
– Напишите, пожалуйста.
Тамара выполнила его просьбу.
Покончив с этим, Гольст наконец решился:
– Ну, Тамара, теперь соберите все свое мужество. Поедем…
Она вскинула на следователя расширенные от испуга глаза и еле слышно спросила:
– Куда?
– В Лефортовский морг.
Тамара сразу как-то осунулась, ушла в себя. И всю дорогу молчала.
Гольст вручил Семеновскому постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы частей трупа, найденных прошлым летом по линии Северной железной дороги.
Петр Сергеевич уже позаботился о понятых. Ими были студент-медик и санитар морга. Подумал врач и о Кулагиной: при опознании присутствовала медсестра, готовая тут же оказать помощь Тамаре, если ей станет плохо.
И у той действительно случился обморок, только уже потом, когда главное было сделано.
То обстоятельство, что преступник срезал с трупа все приметы, затруднило опознание. Более того, Тамара вообще не могла признать, что это части тела ее сестры. И когда уже казалось, что эта затея ничего не даст, она вдруг заинтересовалась пятнышком на ноге.
– Вот… Вот…– сказала она.– Шрам… Это, кажется, от граблей осталось. Помню, мы девчонками бегали по полю, а кто-то грабли забыл. Зубьями вверх лежали. Ниночка и напоролась…
Тут Кулагина потеряла сознание.
Когда она очнулась и надо было составлять протокол опознания, Гольст попытался еще раз уточнить достоверность заявления Кулагиной относительно небольшого шрама, который был едва заметен на подошве найденной правой женской ноги. Но она по-прежнему часто употребляла такие выражения, как «кажется, она поранила правую ногу», «наверное, этот шрам сохранился от той ранки, но точно утверждать не могу», «к врачу Нина не обращалась», «после того как Нина поранилась, я никогда шрам на ноге не рассматривала, но думаю, что это тот самый шрам»…
Гольст, проявив максимум объективности, все эти «кажется», «наверное», «думаю» зафиксировал в протокол, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что они в значительной мере обесценивают показания и опознание. Но ему было понятно и другое: только такой близкий человек, как сестра, мог вспомнить случай с граблями, имевший место бог знает когда. А все ее оговорки свидетельствовали о беспристрастности показаний Кулагиной.
Но независимо от опознания, думал следователь, убийца почему-то оставил нетронутой эту примету. Может, не знал о ней или не заметил, как не обратил на нее внимания и Семеновский.
– За что, за что? – рыдала Тамара в кабинете Семеновского.– У какого ирода поднялась рука? Пусть она у него отсохнет! Пусть он сам подохнет собачьей смертью!…
Глядя на молодую убивающуюся женщину, Георгий Робертович вдруг представил себе залитое солнцем зеленое поле, бесконечно огромное синее небо над ним и двух девочек, двух сестер, бегущих по траве.
И неужели так трагически оборвалась жизнь одной из них?!
Когда Кулагина перестала плакать и впала в какое-то оцепенение, частенько наступающее после сильного душевного потрясения, Георгий Робертович оставил ее на попечение медсестры и решил побеседовать с Семеновским.
– Сразу видно, что опытная рука,– сказал судебный врач.– Хирург или патологоанатом. Знал, что к чему. Труп расчленен мастерски! Это, так сказать, общее замечание…
– И очень важное,– кивнул Гольст.– Но на чем оно основано?
– Ну, во-первых, орудовал скальпелем. И притом весьма квалифицированно. Чувствуется большой опыт. Второе – прежде чем расчленить труп, он его обескровил. Все части, обратите внимание, белые. Понимал: когда будет везти их, чтобы не сочилась кровь. Не хотел оставлять следы.
– Значит, вы считаете, что это, то есть обескровливание, мог сделать тоже только врач? – спросил Гольст.
– Безусловно! – категорически подтвердил Семеновский и продолжил:– Третье – срезы на трупе. Убийца предусмотрел все и постарался не оставить никаких примет. Я же говорил вам еще по телефону – ни одной родинки, ни одного шрама…
– А на ступне?
– Ну, мил человек, я сам принял сначала этот шрам за мозоль. Уплотнение.– Петр Сергеевич вздохнул.– Видите, как говорят, и на старуху бывает проруха.– Судебный врач-развел руками: – Все мы люди. Тут ошибиться было легко. Теперь я тоже отчетливо вижу – шрам. И чтобы уж все было без сучка и задоринки, сделаю срез, исследую под микроскопом… Но уверен, это шрам… А вы знаете, в анналах судебной медицины это второй случай подобного расчленения трупа. Понимаете, второй! – торжественно произнес Семеновский.
– Что вы имеете в виду?
– Так квалифицированно и предусмотрительно!
– А первый?
– Первый… Первый, дорогой Георгий Робертович, произошел в Англии. И преступником оказался некто Регстон. Врач.– Петр Сергеевич нахмурился.– Это очень печально, очень. А клятва Гиппократа? Нет, вы представляете, руки, которые должны прикасаться к человеку только для исцеления, ради великой и благородной миссии – врачевать, эти руки совершили самое кощунственное, что можно себе представить – убийство! И какое!
