Олег Логинов - Янкелевич в стране жуликов

Г Л А В А IV

Привычные, виденные несчетное количество раз пейзажи проплывали за окном поезда. Русские березы и поля - извечный вдохновитель и предмет воспевания российских поэтов, сегодня не навевали на Александра Морева никаких возвышенных чувств. Равнодушным взглядом он провожал уходящие вдаль березовые и хвойные леса, живописные равнины и горы, при этом не испытывая ни тоски, подобно Есенину, ни восторга, свойственного праздному путешественнику.

После распада нерушимого и могучего Союза, страна все равно осталась необъятной. Вторые сутки он трясся в поезде, но череде полей, лесов и рек не виделось конца-краю. Глобальные перемены в "мышленьи" людей и укладе экономики практически не отразились на сельской глубинке. Та же природа, продавленные и ухабистые, пестрящие лужицами грязи, дороги, потемневшие от дождя и сырости, окруженные покосившимися заборчиками, хибары на полустанках, суета и гомон коробейников на станциях. Конечно, старое время ушло безвозвратно, и нетрудно было заметить кое-какие перемены. Например, коробейников стало больше, и теперь это были не только бабульки и дедки с вареной картошкой и вяленой рыбой. Контингент мелких торговцев заметно помолодел, а ассортимент их товаров ощутимо расширился в сторону импорта. Еще нетрудно было заметить, что встречные поезда попадаются не столь часто, как в застойные времена, а в вечернее время в маленьких деревушках светится меньше окон.

Морев ворочался на жесткой полке, поглядывая на часы и с тоской ожидая окончания поездки. Жалеть бесцельно потерянного в поезде времени не имело смысла. Потеря времени уравнивалась экономией денег. Хотя в настоящее время Александр чувствовал себя почти Крезом, привитая жизнью привычка экономить взяла вверх.

Большую половину своей сознательной жизни Морев был ментовским опером. Не имея склонности бить себя в грудь и превозносить свои заслуги перед людьми, в душе он гордился, что честно 18 годков отбарабанил в одной службе БХСС-БЭП, что не лез в начальство, не садился на "бумажную" работу, а все это время честно отпахал в операх. У должности менялись приставки: старший, старший по особо важным делам, но суть работы оставалась одна борьба с экономической преступностью, как бы это высокопарно не звучало. Оперская работа, конечно, имеет свою специфику, но по характеру нагрузок сродни самому тяжелому мужицкому труду. А еще он уважал себя за честность, за то, что не брал взяток и подачек, не халтурил у коммерсантов, охраняя их склады и офисы или отмазывая от жуликов. К сожалению, последние годы "честность" и "бедность" стали синонимами, но все же Александр, подобно Роберту Бернсу, считал, что "страшнее чести изменить, чем быть в отрепьях рваных".

Честно отдав государству лучшие годы жизни, Морев не нажил ни имущества, ни капиталов. Даже на машину не сумел скопить. Зарплата шла на содержание двух семей. Одной, бывшей, шли алименты в Горноуральск, другой в Енисейск, где он жил и работал, все остальное. Жизнь была всегда трудной, наполненной заботами, от получки до получки, но ее тихие радости доставляли порой настоящее счастье. Морев не чувствовал себя ущемленным, три человека на земле, которым он дал жизнь и свою фамилию, позволяли ощущать прожитые годы не потерянными.

В Горноуральске у него не сложилось с женой. Маша считала, что выскочила замуж по молодости и по глупости, а винила в том Морева. От того частенько устраивала ему сцены при посторонних. Александр пытался одернуть жену, но она еще больше распалялась, доставала его язвительными замечаниями, причем, стараясь уколоть побольнее. Жизнь под одной крышей становилась невыносимой. Рождение сына добавило проблем. Новые заботы, беготня по поликлиникам, молочным кухням и хроническое недосыпание превратили Машу в неврастеничку. Морев стоически держался, старался помогать с ребенком, но из-за ненормированной ментовской работы, конечно основные заботы действительно держались на жене.

Когда Маша отсидела положенный срок в декрете и Веньку отдали в садик, стало малость полегче. Только климат в семье от этого не улучшился. Маша все больше убеждала себя, что, связав судьбу с Моревым, где-то проскочила свой счастливый случай, который вознес бы ее к чему-то высокому и яркому, заставив всех восхищаться ею и сгорать от зависти. Она просто не хотела думать, что такая же скромная, будничная жизнь у всех людей, ее окружающих, и при этом очень многие завидуют именно ей в том, что достался девчонке нормальный порядочный муж, малопьющий и негулящий.

Предел терпения был даже у такого внешне непробиваемого человека, как Морев. В один обычный вечер, когда Маша в очередной раз начала свой привычный разговор о том, что есть же мужики, у которых все схвачено, которые и жен одевают, словно манекенщиц, и в отпуск их каждый год за границу вывозят, Александр спокойно предложил:

- Давай разойдемся.

У жены удивленно взметнулись вверх брови, она на миг оцепенела, но тут же пришла в себя и на повышенных тонах заговорила:

- А что?! Давай! Думаешь - напугал? Плакать не буду. Что я себе мужика не найду?! Найду, да не тебе чета. Ты смотри, как запел! Не иначе бабенку себе присмотрел. Ну и катись к ней! Только сразу предупреждаю: квартиру разменивать не буду. Она нам с Венечкой останется.

- Хорошо, - кивнул он. - Мне ничего не надо. Пусть квартира и обстановка останется у вас с сыном.

- Вот и славно. Завтра же подадим заявление, - как-то сразу успокоилась Маша.

В эту ночь они спали в разных комнатах. Жена на двуспальной, недавно купленной кровати, а он - в детской на раскладушке. Сначала Морев чувствовал облегчение. Принятое решение подспудно вынашивалось обоими супругами уже давно, теперь, наконец, гордиев узел был разрублен и Рубикон остался позади. Однако, ворочаясь на раскладушке и слушая мирное посапывание сына, Александр ощутил, как раздражение на жену куда-то уходит и наоборот подступает волна нежности к ней и сыну. В конце концов, не все же время они с Машей собачились, были и моменты общих радостей, подлинной теплоты и нежности друг к другу.

Утром Александр и Маша старались не встречаться глазами, но были очень предупредительны и вежливы. Возможно, у каждого в душе теплилась надежда, что другой уступит, попросит прощения, но слова примирения так и остались несказанными.

Придя на работу, Морев сдвинул бумаги в сторону, снял телефонную трубку, набрал восьмерку, код Енисейска и номер Николая Пастухова, с которым когда-то вместе учились. Пару лет назад Пастухов то ли в шутку, то ли всерьез предлагал перевестись на службу в его город. Николай оказался на месте, и выяснилось, что перевод он предлагал всерьез. Шестеренки бюрократической машины закрутились. Приказ о переводе был подписан за день до официальной регистрации развода. Получив штамп в паспорте, Александр заскочил домой, взял вещи и отправился на вокзал.

Повседневные неприятности быстро выветриваются из памяти, остается только нечто важное, значительное. А важным было то, что здесь, в Горноуральске у него рос сын. Правда, Морев наблюдал его рост исключительно по фотографиям, которые присылала Маша. После развода они с бывшей женой не порывали связи. Обменивались письмами, звонками. О себе она писала мало и уклончиво, но от оставшихся в Горноуральске родственников и знакомых он знал, что Маша пыталась наладить после него жизнь с несколькими мужчинами. Первый был героем из ее романтических снов - красавец и восходящая звезда местного драмтеатра. Пробуждение наступило, когда герой-любовник уговорил ее снять деньги со сберкнижки на ремонт его автомашины и вскоре перебрался к другой пассии. "Какие деньги?" - удивленно спросил он, когда она, разыскав его, заикнулась о долге. Вторым был известный в городе в недавнем прошлом хоккеист. До пятой рюмки он был веселым и обаятельным, после агрессивным и озлобленным на весь мир. Его почти ежедневные пьянки она терпела, пока не получила синяк под глазом. Поскольку раньше мужчины ее не били, Маша была крайне возмущена поступком сожителя и сдала его в милицию. Была еще пара-тройка скоротечных романов, оставивших малоприятные воспоминания и, наконец, Маша, распростившись с грезами и разуверившись в мужчинах, решила жить просто для себя и сына. Постепенно этот образ жизни стал казаться ей наилучшим, но призрачная скорлупа спокойствия и благополучия разлетелась в одно мгновение, когда она сняла телефонную трубку и узнала, что Венечка арестован за убийство человека.

От полученного известия Маша остолбенела. На негнущихся ногах она добралась до дивана и обессиленно рухнула на него. Отчаяние, растерянность, ужас парализовывали волю и способность к действию. Часа два она просидела в одной позе, бессмысленным взглядом упершись в стену напротив. Потом поднялась, проглотила горсть снотворных таблеток и снова опустилась на диван.

Пробуждение было тяжким, но сон принес некоторое успокоение. Нужно было что-то делать. Маша выпила стакан холодной кипяченой воды и пошла звонить. Она медленно листала записную книжку, и чем дольше листала, тем больше убеждалась, что звонить-то по сути дела некому. Круг ее знакомых был очень далек от разных криминальных дел, тем более связанных с убийством. Оставалась одна надежда на Морева. Маша набрала по межгороду номер его рабочего телефона, но там ответили, что Александр уволился на пенсию. Она позвонила ему домой, чего не делала никогда, и впервые за последнее время ощутила волну радости, когда услышала голос бывшего мужа.