Геннадий Скубилин - Записки следователя
Столицын поинтересовался, много ли людей знает о его прибытии?
— Мы трое, — обвел взглядом присутствующих начальник губмилиции, — связной Савков — четвертый, хозяйка квартиры Прасковья Кузьминична — пятая. Круг самый узкий. Мы тоже остерегаемся утечки информации. Могут быть и в нашей среде лазутчики того же Бьяковского. Народ в милиции, к сожалению, достаточно не изучен. Вы на фронте были? Чувствую солдатскую выправку.
— Почти год воевал, имел ранение. Сейчас здоров.
Столицыну задавали вопросы. Молодой человек толково на них отвечал. Сообщил, что до революции учился в университете, воспитывался у тетки в Москве, хотя родом из бедной мещанской семьи. Знает немецкий, немного — французский.
— То, что нам нужно, — воскликнул Белоусов и поднялся с места. Сделал шаг и поморщился от боли. Три глубоких борозды пересекли лоб.
Тихон прикинул: «Сколько же ему лет — сорок, сорок пять? Фигура, статность, как у молодого».
— Будете выдавать себя не просто за барчука, а за сына царского дипломата, спешно покидающего Россию. Улаживаете, мол, свои дела в Москве, но там оставаться не хотите, побаиваетесь расправы. Поджидаете, вроде бы, в Окске попутную оказию, чтобы двинуть за границу.
— Операция «Дипломат», — сказал Столицын.
— Что? — не понял Белоусов.
— Это так принято: каждую операцию называть каким-либо условным именем. Ну, вот…
— Понимаю, — усмехнулся комиссар. — Ну, что ж, «Дипломат», так «Дипломат», — и продолжал: — Документы заготовим какие следует. Комар носа не подточит. На эту приманку должны клюнуть бандиты, по крайней мере — заинтересоваться вами. Им ведь нужны связи с такими дипломатическими «тузами», никогда не помешают каналы, чтобы иметь возможность драпануть за границу… А стало быть, есть шанс войти в их среду. Нам будете посылать весточки через Федора. Надеюсь, познакомились с ним на вокзале?
— Вполне. За полчаса подружились, поняли друг друга.
— Он всем нам как родной, — заметил Петухов, поглаживая усы.
— Это точно, но приступим к делу. У нас очень мало времени. Люди живут в голоде, холоде, а тут еще бандиты измываются. Мы призваны обеспечить людям безопасность. А силенок у милиции еще маловато, — вздохнул Белоусов.
За последние дни он пожелтел, осунулся. Валерий Ивлевич и Семен Гаврилович знали, что он в пятнадцатом году был приговорен к пожизненной каторге. После Февральской революции выпущен из Петропавловской крепости с открытым туберкулезом легких. Дважды тяжело ранен на фронте.
Рябов и Белоусов уже не раз работали вместе. В четырнадцатом на фронте они выполняли общее задание партийной ячейки. Потом их судили за социалистическую пропаганду. Оба бежали из-под стражи. На время их пути разошлись. В октябре семнадцатого встречались в Окске. Когда Белоусова, ставшего членом ревкома, назначили начальником губмилиции, Максим Андреевич, не колеблясь, пригласил на должность заместителя по оперативной работе Рябова. Заместителем по наружной службе ревком утвердил фронтовика Петухова, ставшего тоже близким другом Максиму Андреевичу.
…Белоусов оглядел всех строгим взглядом.
— Вопросы есть? Нет! Пора по одному расходиться. Пусть наш гость отдыхает перед трудной работой.
Первым засобирался Рябов. Встал. Широкоплечий, приземистый, в широких яловых сапогах, кожаной тужурке, военного покроя фуражке, на боку маузер. Неторопливый, основательный. Затем ушел, слегка сутулясь, высокий, худощавый, в просторной шинели и штатской фуражке Петухов.
Белоусов остался наедине с Тихоном, еще раз поясняя обстановку:
— Проникновение в логово преступников под благовидной личиной считалось верным делом. Пойдем и мы по этой дорожке. Жить будешь — кум королю и сват министру. Деньжат дадим, золотые безделушки напоказ нацепим. Кое-какое трофейное барахлишко скопилось, наденешь. Без нас тут примеришь. Погляжу на тебя поутру. Извини, перешел на «ты». Тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
— А мне, брат, в два раза больше. Так что имею право. А барахлишко есть, для дела не жалко… Итак, операция «Дипломат», говоришь? Годится.
— Не возражаете?
— Нет, зачем же? «Дипломат», так «Дипломат». Смотри только, чтоб и там тебя за дипломата сочли. А то они «возразят» по-своему, по-бандитски…
Максим Андреевич провел Тихона в спальню. Остановился у платяного шкафа. Открыл его.
— Складывай сюда свои доспехи. Рядом с одеждой друга.
Столицын жадно всматривался в кургузую тужурку, свитер, ветхий костюм, истоптанные туфли Кривоносова. С любовью подержал в руках связанный невестой Николая рыжеватый шарф. Острым взглядом нашел искусно заштопанную дырку от бандитской пули.
Кривоносов был ранен в шею на Хитровом рынке. Прямо оттуда его привезли в госпиталь. Поместили в палату, в которой уже лежал с перебинтованной грудью красногвардеец Тихон Столицын. Койки оказались рядом. За несколько дней молодые люди сдружились. Невеста Настя каждый день наведывалась к Николаю. Девушка из простой рабочей семьи была необыкновенно чутка, нежна с раненым. Тихон по-доброму завидовал товарищу. «Вылечусь — сразу женюсь, — давал зарок Николай, — а то упущу счастье». Но, вылечившись, закрутился, словно на карусели. Да и невесте, работнице центрального московского телеграфа, приходилось трудиться по двенадцать часов в сутки. Обоим было не до свадьбы. Потом Кривоносову выпала эта командировка в Окск.
Узнав, что туда же едет Тихон, Настя просила передать Николаю большой привет. «Скажи, Тихон, Коле, каждый день его вспоминаю. Люблю сильнее прежнего. Пусть скорей приезжает».
Вспомнилось все, что сделал для него Николай: нашел работу в уголовном розыске, дал угол в собственной комнате. Как настоящий друг, делился он краюшкой хлеба. Тихону очень хотелось увидеть Николая и обнять, как брата!
Из предложенной одежды Столицыну пришлись по вкусу темный сюртук, шелковый жилет, табачного цвета брюки, два костюма — серый и черный, пальто с бобровым воротником, две пары обуви и многое другое. Разных вещей набрался огромный чемодан. Теперь Тихону было в чем показаться людям.
4. Человек долга
Белоусов распрощался с Прасковьей Кузьминичной и снова направился в управление губмилиции, сказав Тихону: «Ночь не спи, а выработай к утру гордость за «свой» гибнущий буржуазный класс, переполнись заносчивостью. Войди в роль человека, который презирает революцию, Советы, накликает им скорую неминуемую гибель».
Хорошо знавший каждый переулок, даже каждый дом Окска, Максим Андреевич добирался до губмилиции кратчайшим путем, по привычке держа руку в кармане на рукоятке снятого с предохранителя пистолета.
Ветер усилился, трепал полы шинели. Стало подмораживать. Изморось превратилась в поземку. Она жестким веником хлестала пешехода.
Белоусов распахнул дверь в дежурную часть. И лицом к лицу неожиданно столкнулся с женой.
— Наконец-то! — вырвалось у нее. Анна с тревогой и нежностью глядела на мужа. Тот чувствовал себя виноватым: не пришел ни на обед, ни на ужин, как условились, и не предупредил. Надо было оправдываться, извиняться.
— Совсем закрутился, — примиряюще улыбнулся ей Максим Андреевич. — Прости, пожалуйста. Последний раз.
Аня глубоко вздохнула. А что делать? Укорять супруга? Устраивать семейные сцены? Это было не в ее характере, к тому же она знала, за кого выходила замуж.
— Как обстановка в городе, что нового? — спросил комиссар у козырнувшего ему высокого, красивого парня с повязкой на рукаве «дежурный по милиции».
— С минуты на минуту ждем грабителей, что напали на рабочую кассу хлебопекарни. На происшествие выехал Валерий Ивлевич Петухов. По телефону уже сообщили: преступников везут на подводе. Ранен наш милиционер Караваев. Он направлен в госпиталь.
— Пусть Петухов позвонит мне домой, когда вернется, и доложит подробнее. — Белоусов вошел в свой кабинет, за ним последовала Аня.
Она все-таки не сдержалась, чтобы не сказать мужу:
— Каждый день убитые, раненые. Разве мне легко весь день не иметь о тебе вестей?
— Больше не повторится. Клятвенно заявляю, — притворно-серьезным тоном сказал Максим Андреевич и шагнул к столу, открыл ящик.
— Смотри, а то рядом с тобой весь день буду ходить, — строго заметила Аня.
— На все согласен, — Белоусов вытащил из ящика пакет и передал жене. — Возьми, фунт сахара и полкило баранок. Теперь работникам милиции каждую неделю будут давать паек. Распоряжение Бугрова, так что с голоду не умрем. Помнишь Савелия?
— Ильича?
— Его.
— Как же, у нас на свадьбе поднимал тост за скорую революцию.
— Теперь председатель ревкома. Достается ему куда больше, чем мне. Не позавидуешь. У меня-то работенка тихая… А сейчас без задержки идем домой. Двенадцатый час ночи.
— Известное дело — домой. Хотя по тебе вижу, готов остаться здесь хоть до утра. Тихая у него работа, — не унималась Анна.
