Уильям Айриш - Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника
— Кто вы такие?
Они не ответили.
— Что вам здесь надо? Как вы сюда попали?
Он опять позвал Марселлу. На этот раз машинально, словно хотел потребовать, чтобы она объяснила их присутствие здесь. Дверь, к которой он повернулся, произнося ее имя — единственная дверь в комнате, кроме той, через которую он только что вошел, — все еще оставалась закрытой. Таинственно, необъяснимо закрытой.
Они заговорили. Он вновь повернулся к ним.
— Вы Скотт Хендерсон? — Кольцо вокруг него сомкнулось плотнее.
— Да, это мое имя. — Он продолжал смотреть на дверь, которая так и не открылась. — Что все это значит? Что происходит?
С настойчивостью, которая сводила его с ума, они продолжали задавать свои вопросы, не отвечая на те, что задавал он.
— И вы здесь живете, так?
— Естественно, я здесь живу!
— И вы — муж Марселлы Хендерсон, верно?
— Да! А теперь я хочу знать, в чем дело!
Один из них сделал ладонью какое–то движение, какой–то жест, он не сразу понял, какой именно. Он сообразил уже потом.
Он хотел было подойти к этой двери, но обнаружил, что один из них ненавязчиво загородил дорогу.
— Где она? Ее нет дома?
— Она дома, мистер Хендерсон, — спокойно сказал один из них.
— Да, но если она дома, то почему не выходит? — Он в раздражении повысил голос. — Говорите же! Скажите хоть что–нибудь!
— Она не может выйти, мистер Хендерсон.
— Постойте, что такое вы мне только что показали? Удостоверение полицейского?
— Ну, не волнуйтесь, мистер Хендерсон. — Они, все четверо, исполняли какой–то неуклюжий танец. Стоило ему сделать шаг в одну сторону, они двигались туда же. Едва он шагнул назад, они тут же последовали за ним.
— «Не волнуйтесь»? Но я хочу знать, что случилось! Нас обокрали? Произошел несчастный случай? Ее сбила машина? Уберите от меня руки! И дайте же мне наконец войти туда.
Но у него была всего одна пара рук, а у них три. Каждый раз, когда ему удавалось избавиться от одной пары, две другие продолжали удерживать его. Вскоре его возбуждение достигло крайней степени. Еще немного, и он бы взорвался. Все четверо часто дышали, их дыхание громко раздавалось в комнате.
— Я здесь живу, это мой дом! Вы не должны так со мной обращаться! Какое вы имеете право не пускать меня в спальню моей жены?
Вдруг они отпустили его. Тот, который был посередине, сделал незаметный знак стоявшему ближе к двери и сказал с какой–то неохотой:
— Ладно, Джо, пусть он войдет.
Отталкивавшая его от двери рука опустилась так неожиданно, что он едва не потерял равновесие, открывая дверь, и ввалился в спальню как–то боком.
Он вошел в чудесную комнату, изысканную комнату, комнату любви. Все кругом было голубым и серебряным, в воздухе стоял хорошо знакомый ему запах духов. Кукла в пышной голубой атласной юбке очень прямо сидела на туалетном столике и беспомощно смотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Одна из двух хрустальных палочек, поддерживающих голубые атласные шторы, упала и лежала наискосок у нее на коленях. Две кровати, покрытые голубыми атласными покрывалами. Одно ровное и гладкое, как лед, под другим угадываются чьи–то очертания — человека, который спит или болен. Лежащий укрыт полностью, с головы до ног, только одна или две пряди вьющихся волос случайно выбились поверх покрывала, словно бронзовая пена.
Хендерсон резко остановился. Его лицо побледнело и застыло.
— Она… Она что–то сделала с собой? О, дурочка! — Он с ужасом посмотрел на тумбочку между кроватями, но там ничего не было — ни стакана, ни пузырька, ни коробочки с пилюлями.
На ослабевших ногах он подошел к кровати, наклонился, потрогал ее через покрывало, нащупал плечо и неуверенно потряс его.
— Марселла, с тобой все в порядке?
Они вошли следом и встали у двери. У него было смутное ощущение, что все его действия изучают. Но сейчас не было времени ни для кого и ни для чего, кроме нее.
Три пары глаз наблюдали за ним от дверей. Наблюдали, как он ощупывает голубое атласное покрывало. Его рука отогнула узкий треугольный край.
Ужасное и невозможное зрелище, которое он не сможет забыть до конца своих дней, предстало его глазам. Она ухмылялась ему в лицо, ухмылялась нечеловеческим, мертвым оскалом. Ее волосы разметались по подушке, словно раскрытый веер.
На помощь пришли руки. Он медленно, неверной походкой отступил назад. Блеснул голубой атлас, и она снова исчезла. Теперь навсегда.
— Я этого не хотел, — сказал он прерывающимся голосом, — я добивался не этого.
Три пары глаз обменялись взглядами, мысленно зафиксировав его слова.
Его проводили в соседнюю комнату и подвели к дивану. Он рухнул как подкошенный. Затем один из них вернулся и закрыл дверь.
Хендерсон сидел молча, прикрыв глаза ладонями, словно защищаясь от слишком яркого света. Казалось, они на него не смотрят. Один стоял у окна, глядя в никуда. Другой остановился около небольшого столика и листал какой–то журнал. Третий сидел в другом углу комнаты, напротив Скотта, но не глядел на него, а усердно полировал ногти и, казалось, был так поглощен своим занятием, словно сейчас не существовало ничего важнее.
Наконец Хендерсон убрал руку. Он заметил, что смотрит на фотографию жены. Она притягивала его взгляд. Он протянул руку и перевернул фото.
Три пары глаз обменялись телепатической информацией.
Свинцовое молчание постепенно сгущалось и становилось все невыносимее. Наконец тот, кто сидел напротив, заговорил:
— Мы должны побеседовать с вами.
— Не могли бы вы подождать еще немного? — проговорил он безжизненным голосом. — Я совсем выбит из колеи…
Сидевший в кресле кивнул с понимающим видом. Тот, который стоял у окна, продолжал смотреть на улицу. Третий, сидевший у стола, все так же перелистывал страницы дамского журнала.
Наконец Хендерсон протер глаза, словно после сна, и совершенно спокойно сказал:
— Теперь все в порядке. Можно приступать.
Разговор начался так непринужденно, так небрежно, что трудно было даже сказать, когда именно он начался. Он больше походил на светскую беседу, во время которой полицейские, однако, старались получить как можно больше сведений.
— Ваш возраст, мистер Хендерсон?
— Тридцать два года.
— Ее возраст?
— Двадцать девять.
— Как давно вы женаты?
— Пять лет.
— Ваш род занятий?
— Я занимаюсь брокерским делом.
— В котором примерно часу вы ушли отсюда сегодня вечером, мистер Хендерсон?
— Между половиной шестого и шестью.
— Не могли бы вы сказать немного точнее?
— Да, пожалуй, могу. Я не могу сказать вам, когда дверь закрылась за мной, с точностью до минуты. Ну, скажем, примерно от без четверти до без пяти шесть. Я вспоминаю, что слышал, как пробило шесть в небольшой часовне в соседнем квартале, как раз когда я дошел до угла.
— Понятно. Вы тогда уже пообедали?
— Нет. — Он помедлил секунду. — Нет, не пообедал.
— В таком случае вы обедали в ресторане?
— Да, я обедал в ресторане.
— Вы обедали один?
— Я обедал в ресторане без жены.
Человек за столом потерял интерес к журналу. Человек у окна потерял интерес к происходящему на улице. Человек в кресле сказал с преувеличенной осторожностью, словно боялся нанести ему обиду:
— И все же это не входило в ваши привычки… э–э… обедать в ресторане без жены?
— Нет, не входило.
— И все же, следуя вашим же словам, как получилось, что сегодня вечером вы обедали один?
Детектив не смотрел на него, он разглядывал холмик пепла от сигареты, который рос в пепельнице рядом с ним.
— Мы договорились, что сегодня вечером вместе пообедаем в ресторане. А потом, в последний момент, она пожаловалась, что плохо себя чувствует, что у нее болит голова, и я… пошел один.
— Вы, наверное, немного поссорились? — Вопрос прозвучал так тихо, что Скотт едва расслышал его.
Он ответил так же тихо:
— Мы слегка поспорили. Слово за слово. Ну, знаете, как обычно бывает.
— Конечно. — Казалось, детектив прекрасно знает, как происходят мелкие домашние ссоры вроде этой. — Но ничего серьезного, не так ли?
— Ничего такого, что могло бы толкнуть ее на подобный поступок, если вы к этому ведете. — Он замолчал и с моментально проснувшейся в нем подозрительностью в свою очередь задал вопрос: — И все же, что она сделала? Вы мне даже не сказали. Что именно…
Он вздрогнул, услышав, как открылась наружная дверь. Как загипнотизированный, он смотрел на происходящее, пока дверь в спальню не закрылась. Тогда он привстал с дивана:
— Что им здесь надо? Кто это? Что они там делают?
Сидевший в кресле подошел к нему и положил руку на плечо, заставив его сесть; движение, однако, не было грубым. Скорее это был жест сочувствия.
