Генрих Боровик - Артём
Писать сценарий и текст для фильма, очерки для "Огонька", думать над первой пьесой можно было разве только на абажуре.
Но однажды позвонил Рима:
- Генришок, на Пахре сдается маленькая дачка, не дорого. Переселяйтесь сюда.
Не раздумывая, мы тут же переехали. Соседи по Пахре были с такими именами, будто открыл литературную энциклопедию: Константин Симонов, Алексей Каплер, Михаил Ромм, Юрий Нагибин, Цезарь Солодарь, Михаил Матусовский, Владимир Дыховичный, Юрий Трифонов, Виктор Розов, Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Роман Кармен...
Совсем рядом с нами жил писатель Сергей Антонов. Однажды пятилетний Артем, придя домой с обгрызанным яблоком в руке, огорошил нас недоуменным вопросом:
- Почему это все говорят, что антоновские яблоки - самые лучшие? У Солодаря тоже хорошие.
Вопросы он умудрялся задавать удивительные.
В 1966 году мы всей семьей поехали в Нью-Йорк. Я стал работать там собственным корреспондентом Агентства печати "Новости" и "Литературной газеты". В аэропорту Джона Кеннеди пятилетний Артем впервые увидел огромное количество людей, говорящих на незнакомом ему языке.
- На каком языке они говорят? - спросил он у Галюши.
- На английском.
Тема немножко подумал и поинтересовался:
- А кто их заставляет говорить по-английски? Ведь по-русски - легче!
Тогда же, в первые месяцы нашего пребывания в разнонациональном, разнорасовом, разноязыком Нью-Йорке, Артем как-то спросил:
- А сколько всего человек живет на земле?
Я назвал ему число - тогда, кажется, это было три с половиной миллиарда.
Тема покачал головой, видимо пытаясь представить себе такую невообразимую громаду людей, а потом поднял на меня глаза и спросил очень серьезно, даже я бы сказал требовательно:
- Считая и меня?..
Ну как тут было не поцеловать сына прямо в его круглую макушку и не заверить: "Ну конечно же, считая, ну конечно!"
В Нью-Йорке Мариша и Тема учились в школе советской миссии при ООН. Учителя там были наши, и программа обучения - тоже.
Однажды сын пришел после уроков в необычно грустном настроении. Сидит за обедом задумчивый, невеселый. Галюша с тревогой спрашивает его:
- Что случилось?
И слышит в ответ:
- Мы сегодня дедушку Ленина проходили... Учительница говорит, что Ленин умер, но дело его живет. Мне его очень жалко, он был очень хороший. А разве нельзя было сделать наоборот: чтобы дело его умерло, а сам дедушка Ленин жил?
Сдерживая смех, Галюша сказала, что, к сожалению, это невозможно, все люди когда-нибудь умирают.
- А Ленина надо было назначить высокогорным пастухом, - сказал Тема уверенно. Он где-то слышал, что "высокогорные пастухи" долго живут...
Школа в Нью-Йорке была нашей, советской. Во всех отношениях.
Однажды вызывают туда Галюшину приятельницу. Классная руководительница заявляет претензию:
- Ваш сын ходит в школу в шортах.
- Но позвольте, - защищается та. - Ведь он подвижный мальчик. Сами же говорили - на месте не сидит, на переменах бегает больше всех, как угорелый.
- Но ведь уже ноябрь! - напомнила учительница.
- Ну и что ж, что ноябрь. Посмотрите, какая теплынь! Лето!
Учительница поджала губы и напомнила:
- Вы забываете, что на н а ш е й Родине уже з и м а!
У Артема были необыкновенные ресницы - длинные, загнутые. Кто-то из ребят в классе сказал: "Как у девочки". Его начали поддразнивать. И однажды, не говоря нам ни слова, он принял радикальное решение: большими ножницами срезал ресницы под корень... Галюша была в полном расстройстве, плакала. Но ничего, слава богу, выросли ресницы снова - такие же длинные и такие же загнутые, как были.
Об отметках в школе мы узнавали, не открывая дневника. Если у входной двери раздавалась долгая победная трель электрического звонка, это значило, что сын принес пятерку или ничего не принес, что тоже было для него радостным результатом. Если звонок был унылым, "одноразовым" - дело обстояло неважно. Сын входил в дом с невыразимой печалью в глазах. У мамы падало сердце, и она тут же принималась утешать его. Не проходило и трех минут, как от печали не оставалось и следа, глаза сына снова сияли. И мама была счастлива.
Галюша старалась водить детей по нью-йоркским музеям.
Мариша ходила охотно. Артем, который предпочитал в свободное время гонять мяч, соглашался на культпоходы с трудом. Каждый раз требовал компенсации за потерянное время: два хот-дога. Впрочем, делал различия. Музей Гугенхейма обходился нам всего в одну сосиску. Дело в том, что это здание построено винтообразно, и по его "склонам" очень удобно галопом нестись вниз. Тема это удовольствие учитывал.
Впрочем, как оказалось, по музеям он носился не напрасно.
Вернувшись в Москву, записался в лекторий по искусству при музее Пушкина и прилежно ходил туда несколько лет. Кстати, сам неплохо рисовал.
Один известный художник, увидев его детские рисунки, сказал: "Послушайте, да у него же будущее - в руках!"
Но Артем определил свое будущее иначе...
МЕЖДУ ГОРОДОМ "НЕТ" И ГОРОДОМ "ДА"
В Нью-Йорке через наш дом прошло огромное число интереснейших людей. Все наши московские знакомые, приезжавшие в Америку, конечно же, обязательно бывали у нас в гостях (а приезжало тогда, скажу я вам, совсем не малое число людей).
Мы с Галей старались, чтобы дети по возможности были в таких случаях с нами, общались с гостями, сидели за столом, чувствовали себя равноправными членами семьи. Это были и Константин Симонов с женой Ларисой, и Виктор Розов, и Максим Шостакович, и Андрон Кончаловский, и Андрей Вознесенский, и Григорий Бакланов, и Аркадий Сахнин... Да разве всех перечислишь!
Кажется, в 67-м году в Нью-Йорк приехал Женя Евтушенко. Он выступал тогда с чтением стихов в Медисон сквер гардене. Выступал по два раза в день - два или три дня подряд. И всегда собирал полный зал (5 тысяч мест!).
Чтобы стихи поэта, да ещё иностранного, да ещё советского приходили послушать 5 тысяч американцев, да ещё два раза в день, и у входа толпа "нет ли лишнего билетика?" - для Америки это было неслыханно!
До начала выступлений мы с Галей пригласили Женю, которого оба давно любили, к нам домой. Собрали пять-шесть ведущих наших журналистов, работавших в Нью-Йорке (не без умысла: хотелось, чтобы коллеги отметили в своих газетах успех советского поэта). Дети были с нами. Говорили о том о сем. Но застолье началось поздно, и около полуночи мы отправили их спать. А тут как раз Женю попросили почитать стихи, он согласился и читал, к общему удовольствию, довольно долго. Одним из последних стихотворений, помню, прочел свое знаменитое "Между городом "Нет" и городом "Да" Мои нервы натянуты, как провода...". Было это часа в три ночи.
Каково же было наше удивление, когда наутро семилетний Тема, принимая душ, во всю глотку голосил: "Междум городом да и междум городом нет, мои нервы протянуты как провода..." Дальше он уже совсем ничего не помнил и повторял эти слова, вместе с изобретенным им словом "междум" без конца.
Оказалось, что Мариша, и Тема почти всю ночь бодрствовали (когда Галюша заходила в их комнату "проверить обстановку", они удивительным образом успевали накрыться одеялами) и, приложив к стене два стакана, а к стаканам - уши (научились, глядя американские детективы по ТВ), с удовольствием слушали весь домашний вечер поэзии...
С тех пор оба чада всю жизнь питали к Жене самую нежную симпатию. Что, впрочем, не мешало Теме замечать забавные стороны Жениного характера. Однажды, уже работая в "Огоньке", он с добрым смехом рассказывал нам, как в канун Нового года встретил в редакционном коридоре куда-то спешившего Евтушенко и, поздоровавшись, сказал:
- Поздравляю вас, Евгений Александрович...
- С чем, с чем, Тема?! - оживился тот и остановил свой стремительный шаг.
- Как с чем? С Новым годом!
- А-а, с этим... - разочарованно протянул Женя и, махнув рукой, побежал дальше.
Тема очень любил наших друзей - шестидесятников и эту любовь сохранил на всю жизнь. И о шестидесятых годах говорил всегда с ностальгическим восхищением. Называл их всегда по-английски - "sixties". Неудивительно, "sixties" были его годами открытия жизни и Америки. Америка жила тогда проблемой войны во Вьетнаме, вся была взъерошена антивоенным движением и движением черного населения за свои права.
Я старался сделать так, чтобы наши дети знакомились с Америкой не только по передачам ТВ, не только по прогулочным местам Нью-Йорка или по витринам Пятой авеню. Поэтому возил их в Гарлем, в Южный Бронкс, брал их смотреть не только красочные парады, но и мощные антивоенные демонстрации. Хотелось, чтобы Америку они представляли достаточно полно и объективно.
Все это производило на Тему, как я понял позже, большое впечатление и не забылось. Хотя иногда они вместе с Маришей посмеивались надо мной: "Папа проводил среди нас политическую работу". И над Галюшей: "Когда мы проходили мимо газетного киоска с голыми тетеньками на витрине, мама всегда говорила: "Тема, нагнись, завяжи шнурки на ботинке..." "Да они же завязаны!" "Все равно, завяжи покрепче... Мариша, хочешь мороженого?" - и тащила нас куда-нибудь подальше от киоска. А по 42-й улице вообще никогда не водила"...
