Патриция Хайсмит - Крик совы
Не без раздражения он слушал ее рассказы про Риту из банка. Рита работала кассиром и постоянно опаздывала после обеденного перерыва, а это значит, что Джении приходилось заменять ее, жертвуя частью своего перерыва, который следовал за Ритиным. Дженни не жаловалась. Наоборот, она всегда над этим смеялась и сейчас тоже, потому что хозяин — мистер Штоддард — вчера пригласил ее пообедать с ним, а она не смогла уйти до тех пор, пока не вернется Рита, а мистер Штоддард злился, и, когда наконец появилась Рита, нагруженная покупками, он сказал ей несколько теплых слов насчет того, что она тратит на обед больше часа.
Грег скрестил руки. Недолго уже Дженни оставаться на этой никчемной работе. Может, до февраля, может, до марта когда они поженятся.
— А с чего это мистер Штоддард пригласил тебя на обед? Не скажу, что мне это нравится.
— Да перестань! Ему сорок два!
— Он женат?
— Понятия не имею.
— Неужели так-таки не имеешь?
— Не имею, потому что мне это все равно.
— Он приглашает тебя в первый раз?
— Да
Грег не знал, что еще сказать, и поэтому смолчал. Через несколько секунд он встал, собираясь уходить. Остановившись в дверях, он нежно поцеловал Дженни.
— Не забудь запереть эту дверь. Входную я запер.
— Не забуду.
— Скоро Рождество.
В Сочельник они собирались навестить его родителей в Филадельфии, а на Рождество — ее родителей в Скрентоне.
— Еще одно Рождества — протянула Дженни, улыбнувшись и вздохнув; она говорила таким тоном, что истолковать его можно была как угодна
— Ты устала. Выспись хорошенько. Спокойной ночи, детка — Грег быстро вышел и чуть не упал в темноте со ступенек, потом нащупал ручку дверцы своей машины.
Дженни не ложилась еще примерно час. Она не спеша прибрала кухню, перемыла посуду и поставила ее на место. Она ни о чем не думала. Иногда самые интересные, самые приятные мысли приходили именно тогда когда она ни о чем не думала. В этот вечер она чувствовала себя очень усталой и очень довольной. И ей действительно пришло в голову нечто приятное, не то видение, не то картина представилась светящаяся разными красками рыба похожая на золотую рыбку, но только гораздо больше, она плыла по красивому подводному миру среди растений, похожих на траву. Песок был золотисто-желтый как будто солнце пронизывало воду до самого дна. Картина была мягкая беззвучная, как раз такая, глядя на которую легко засыпается. А когда Дженни легла в постель и закрыла глаза она снова увидела эту картину.
3
Роберт рассчитывал в субботу получить письмо от Никки или ее адвоката, но никакого письма не было. Он отнес в стирку рубашки и простыни, около часа просидел в старой городской библиотеке и пешком вернулся домой с романом Джона О'Хара и биографией Франца Шуберта, о котором по какой-то странной причине думал все утро. С двух и до начала пятого он рисовал ногохвостку, представительницу семейства вилохвостых. Один из набросков ногохвостки, выполненный профессором Гумболовски, выглядел очень забавно, хотя, конечно, у него это получилось случайно. Две передние лапки насекомого были приподняты, и оно напоминало пляшущего матадора, готового вонзить в быка бандерильи. Роберт поразвлекался, изобразив на почтовой открытке свою ногохвостку в виде тореадора — в коротких штанах до колен на толстых ножках, в треуголке и с кинжалами, украшенными разноцветными кисточками, в передних лапках. Открытку он послал Эдне и Петеру Кэмпбеллам, приписав на ней: «Делаю успехи! Люблю вас обоих. Боб».
Но по-настоящему ему хотелось только одного — снова проехать мимо дома девушки. Он не был там уже шесть дней. А в среду или, может, во вторник, когда он боролся с желанием туда отправиться, дал себе слово, что больше не поедет. Это становилось опасно. Господи! Что, если Никки до этого дознается! То-то она посмеется, поиздевается над ним! Роберт понимал, что только по счастливой случайности его до сих пор не застукали. Пора кончать. И все эти поездки были для него то же, что спиртное для алкоголика, который клянется что не дотронется до бутылки, и тут же тянется к ней снова. Может быть, это потому, что жизнь его ничем не заполнена и ничто его не влечет — только девушка по фамилии Тиролф. И об алкоголиках так же говорят, нечем заняться, вот они и пьют. Медленно шагая по своей комнате в субботу в десять минут седьмого, Роберт ощущал только одно — соблазн. Он уверял себя что ему ничего не стоит этот соблазн преодолеть. В конце концов можно пойти на какой-нибудь дурацкий фильм или, продемонстрировав еще более сильную волю, пообедать в ресторане, вернуться домой и весь вечер читать. Написать Кэмпбеллам письмо и пригласить их на уик-энд. У себя он их устроить не сможет, но «Пэтман» — вполне приличная маленькая гостиница. Надо выкинуть эту девушку из головы. Такое безумие, как подглядывание за девушкой в ее собственном доме, никак нельзя считать способствующим нормальной жизни. Или душевному здоровью. Роберт усмехнулся. Оно противоречит всем предписаниям врача.
Совсем стемнело. Уже восемнадцать минут седьмого. Роберт включил приемник, чтобы послушать последние известия.
Он сидел на диване, прислушиваясь к краткой сводке новостей, а в голове все время крутилось — ехать или не ехать. В последний раз. Может быть, ее не окажется дома, все-таки субботний вечер. Роберту представлялось, что одна часть мозга, словно внезапно разговорившийся оратор, выскочив после долгого молчания на трибуну, доказывает: «Что стрясется, если съездить еще раз? Ведь до сих пор тебя никто не поймал?! И что такого, если она тебя увидит? Ты не похож на психопата». (И второй голос «Разве психопат обязательно выглядит, как психопат? Ясно, что нет».) Ну и что, если тебя поймают или увидят? Подумаешь! Что ты потеряешь? Разве ты постоянно не говоришь себе это сам? Оратор сел. Нет, этого он себе вовсе не говорит. И ему совсем не безразлично, увидит его девушка или нет. И все же казалось, остаться дома в этот вечер равносильно смерти, медленной тихой смерти, а увидеть девушку снова — значит жить. Так на чьей же ты стороне, Роберт Форестер? И почему жизнь так сложна?
Выехав из Лэнгли, Роберт свернул с главного шоссе и поехал по плохо вымощенной дороге с двухсторонним движением — так до Хэмберт Корнерз было ближе. Вдоль дороги не стояло ни одного фонаря, и, когда несколько частных домов, мимо которых он проехал, остались далеко позади, Роберту стало казаться, что он едет через мир, погруженный в глубокую ночь. Он ехал медленно, делая меньше тридцати пяти миль в час, как всегда, когда боялся попасть на выбоину. В Хэмберт Корнерз он еще сбавил скорость, свернул направо у здания банка с красно-синим почтовым ящиком на углу и поехал дальше, поднимаясь на холм, который был такой крутой что ему пришлось перейти на вторую передачу. Наконец слева показался темный дом с белыми ставнями. Значит, до поляны, где он обычно бросал машину, оставалась треть мили. Роберт замедлил ход притушил огни и поехал с одними подфарниками. Футов тридцать машина по инерции прошла по поляне, остановилась. Роберт вышел и достал из кармана на дверце фонарик. Идя по шоссе, он время от времени включал фонарик, главным образом, чтобы видеть, куда шагнуть, и не попасть под проносящиеся мимо машины, хотя в те разы, что он приезжал сюда, машин было совсем немного.
Свет горел в боковом окне, в гостиной, и на задней стороне дома — в кухне. Роберт пошел к дому, думая даже сейчас, что может повернуть назад, но понимал, что этого не сделает. Из дома слабо доносилась классическая музыка — нет, не Шуберт, как сначала решил. Наверно, симфония Шумана. Роберт быстро прошел мимо ярко освещенного окна гостиной, обогнул баскетбольную стойку и направился к низкорослым деревьям за домом. Не успел он до них дойти, как дверь, ведущая из кухни во двор, открылась и по деревянным ступеням застучали каблуки. Ее каблуки — в этом Роберт не сомневался. Она свернула к баскетбольной стойке. В руках у нее была большая корзина. На ветру развевался белый шарф. Девушка поставила корзину на землю, и Роберт понял, что она собирается жечь мусор в проволочной корзине, которая стояла чуть левее подъездной дорожки. Был ветер и понадобилось около минуты, чтобы бумага занялась. Потом пламя взметнулось и осветило ее лицо. Девушка стояла лицом к Роберту и смотрела на огонь Их разделяло футов тридцать. Она подняла корзину, вытряхнула содержимое в костер, и пламя поднялось так высоко, что ей пришлось отступить. Но она продолжала как завороженная, глядеть на огонь, и на лице у нее появилось то отсутствующее выражение, которое он замечал много раз, когда она вдруг замирала возясь с чем-то у себя на кухне.
Потом она неожиданно подняла глаза и посмотрела прямо на Роберта. Рот у нее приоткрылся, она выронила корзину и оцепенела.
Роберт бессознательно развел руками, словно извиняясь и сдаваясь на ее милость.
