Яна Розова - Моя жена, ее любовники и жертвы
Один раз Борька нагловато чмокнул Маринку в губы прямо на улице перед подъездом собственного дома, и как раз в эту самую минуту из дверей вышла его мама, тетя Наташа. Маринка вскрикнула, покраснела и решила бежать. А Борька, обернувшись и увидев мать, вовсе не растерялся.
– Мама, привет! – сказал он весело. – Я провожу Марину домой, ладно?
Маринка ожидала, что тетя Наташа спросит что-то вроде «а чего это вы тут делали?» и захочет наказать сына вместе с Маринкой за бесстыжее, преступное, неподобающее, распущенное поведение, однако тетя Наташа просто ответила:
– Здравствуйте, дети! Конечно, проводи Мариночку домой. Марина, как здоровье бабушки?
– Ничего, – растерянно прошептала Маринка.
– Если нужна будет помощь – обращайся. Я же доктор, постараюсь помочь. Хорошо?
– Хорошо.
Борька повел ошарашенную Маринку к ее дому, а по дороге стал успокаивать:
– Мама у меня – что надо! Отец вот придурок, а мама – ништяковая! И потом, мы ничего плохого не делали, она в таких вещах профессионально разбирается.
– Это как? – не поняла Маринка. – Кем она работает? Милиционером?
– Мама – венеролог в диспансере. – Он кивнул в сторону улицы Ленина, и Маринка поняла, что Борька подразумевает венерологический диспансер, расположенный на противоположной стороне дороги.
Уже дома она, вспоминая Борьку и его поцелуи, ощутила новый прилив восторга. Борька всегда будет отличаться от двух других мужчин ее жизни вот этим самым волшебным ощущением. И чтобы не потерять его, спустя много лет она решится на страшное.
* * *В начале десятого класса Борька признался Маринке в любви. На признание вдруг оробевшего мальчика Марина без кокетства ответила, что она тоже любит его. И пусть любовь эта была совсем детской, они оба были очень счастливы, счастье стеной огородило парочку от двух других членов их квартета.
Свою влюбленность они скрывать перестали, пожалуй, даже гордились чувствами, не боясь осуждения. Негатив со стороны окружающих, как оно и бывает чаще всего, возобладал, сверстники пошли проторенной дорожкой, и Маринка испытывала ощущение дежавю, выслушивая дразнилки и отвечая, как и много лет назад:
– А тебе завидно?
Забеспокоилась и тетя Аня. Она безумно боялась «проглядеть» дочь своей покойной подруги, поэтому однажды решилась даже произнести в Маринкином присутствии страшное слово «контрацепция». А еще Аня совсем чуть-чуть ревновала Маринку из-за своего сына, хоть и догадывалась, что это было совершенно зря. Андрей отнесся к Маринкиной «измене» спокойно, более того, вряд ли заметил ее, но мамы есть мамы, и тут ничего не поделаешь. Что же касалось Андрея, он стал постигать очарование товарно-денежных отношений, и это поглотило его целиком и полностью.
…Школьные годы, как золотые монетки, упали одна за другой в сокровищницу памяти и смешались. Больше всего о старших классах Маринка помнила, как ее друг и возлюбленный Борька превращался в Бешеного Боба. Сначала его новая сущность проявлялась в нем будто бы шуточно. Он мог покрасить волосы в зеленый цвет, мог проскакать голым по второму этажу школы, как раз от кабинета директора и до учительской старших классов. Мог отмочить что-нибудь этакое на уроке – закурить, например, заявив, что ему прописали инъекции никотиновой кислоты, но он ненавидит уколы и поэтому курит.
– Выйди вон! – вопила Алина Макаровна.
– Я не могу, – потупился Боб.
– Почему?!
– В коридоре – портрет маршала Конева, а я лошадей боюсь!
Бобовы неприятности были как американские горки – чем дальше, тем круче, но именно этого он и хотел.
На спор Боб и вовсе мог сделать что угодно: выскочить в окно со второго этажа, расписать изображениями половых органов стены спортзала (пришлось спрятаться в туалете, дождаться, чтобы школу заперли, и рисовать при свечке, рассчитывая время дежурных проходов по коридору ночного охранника), съесть на линейке в честь Первого мая дождевого червяка, пройтись по трехметровому забору шириной в один кирпич под дождем и с бутылкой воды на голове.
Маринку шокировали выходки Боба, и, если бы он не был с ней так беззащитно ласков, так нежен, так доверчив, она бы уже отдалилась от него. Но это было так волшебно: слушать всю ночь серенады под окном, позировать для изумительно красивых, стилизованных под эпоху Возрождения портретов. Он носил ее на руках, писал стихи на асфальте под окнами, звонил каждый вечер, чтобы пожелать спокойной ночи. Первая любовь Марины была такой красивой, что она могла бы позавидовать сама себе!
Вот только Бешеный Боб все сильнее подчинял себе знакомого Маринке с детства мальчика Борьку, поглощая его, а может, и уничтожая вовсе.
После выпускных экзаменов Боб, которому все было мало, наметил для себя обширнейшую программу познания окружающего мира – он решил удрать из дома. Безо всяких планов, просто прыгнуть в поезд, лучше всего – в товарняк, и укатить. Он так и сделал, но на прощание получил от Маринки самый лучший подарок в своей жизни.
Она сама решила сделать это. Не будучи слишком большой интеллектуалкой, Маринка обладала безошибочной интуицией. Она хорошо знала себя, а потому ей всегда было понятно, что и кто подходит ей, а что и кто – нет. Видя, как переменился ее парень, ощущая в нем огромные силы, которые он еще не обуздал, разные таланты, с которыми он сам еще не поладил, Маринка понимала, что ей будет с ним нехорошо. Она могла признаться себе, что душа у нее куриная. Ей нужен человек, с которым она разделит дни и ночи. Понятный, простой. А Борька всегда останется в ее сердце на высоком пьедестале, как первый и лучший герой в ее жизни.
И только Борьке она доверит себя в первую свою ночь любви. А после – отпустит. В ранней юности Маришка еще имела силы так поступить со своим мужчиной, но, взрослея, она все больше ощущала свою связь с каждым из них, все больше зависела от этой связи и готова была на все, лишь бы удержать своих мужчин возле себя.
О своем первом сексуальном опыте женщины рассказывают самые разные вещи. Одним было больно, другим – неприятно, третьим – никак. Были и те, кому понравилось. В Маринкином случае все было крайне неудачно, и она думала, что если бы это случилось не с Борькой, то она и вовсе умерла бы. Больше всего ее ощущения походили на тошноту, но не физическую, а скорее ментальную.
Борька почувствовал состояние своей девушки, но тестостерон не опускал в его голову иные мысли, кроме двух: хоть бы успеть и как бы не облажаться. Тем более что обстановка их свидания не была идеальной.
Для воплощения своего умысла парочка встретилась у Маринки дома, где теперь проживала бабуля. От горя и выпивки эта моложавая шестидесятилетняя женщина за несколько лет стала старухой, причем истеричной старухой, совершенно невыносимой для окружающих. Маринка едва могла ее видеть, а самым ужасным казалось ей внешнее сходство бабушки со своей дочерью, Маринкиной матерью. Иногда Марине мерещилось, что ее мама не умерла, а превратилась в старую сумасшедшую ведьму.
Истерики у бабушки случались на ровном месте, Маринка, хоть и проводила значительную часть времени у Рубахиных, хорошо знала их расписание и то, как они проходили. Раз в две недели, когда бабуля по обыкновению смотрела телевизор, она начинала плакать. Слезы переходили в рыдания с причитаниями, потом – в подвывания, крик, срывающийся на визг. При этом бабуля била себя по лицу, царапала свои руки, и выглядело это настолько жутко, что пугались даже привычные ко всему врачи из скорой. Врачей привычно вызывали соседи, у которых хранилась запасная пара ключей от квартиры Маришки. Доктора обкалывали страдалицу успокоительными, а потом она спала почти двадцать часов.
Свидание было решено назначить как раз на то время, когда бабушка будет отсыпаться. И все-таки неприятности не исключались – Борьку могли начать разыскивать его родители, а Маринку – тетя Аня, и тогда Ромео с Джульеттой влипли бы по полной. Маринкино женское чутье подсказывало, что на этот раз мама Борьки вряд ли будет так же лояльна, как два года назад, застав их двоих целующимися у своего подъезда.
…Поздно ночью они прощались в прихожей, и Борька шептал ей какие-то стихи, даже не предполагая, что они расстаются очень надолго. Всего через пару дней он страшно поссорится со своим отцом, который желал видеть сына курсантом летного училища или не видеть вовсе. Борькин папаша считал себя если не богом, то уж точно – одним из его земных воплощений, может быть, маленьким божком с неплохими возможностями. И многие бы с этим согласились: он был значимым человеком в Гродине, руководил биофабрикой (дочерним предприятием градообразующего Гродинского химического завода) и, по меркам областного центра, считался человеком, мягко говоря, небедным. Сын же явно не ценил волю отца, бренчал на гитаре и самовольничал. Обычно папа звал его ласково – недоумком.
