Галина Романова - Лучший день в году
– Дядя Сережа! – Ему показалось, что позвал он недостаточно громко. И поэтому, кашлянув, повторил: – Дядя Сережа!!
Макс заворочался на снегу, сел. Поднял голову на Кирилла.
– Тебе не надо туда ходить, пацан, – вдруг сказал он почти трезвым голосом. – Не надо!
– Почему?
Кирилл шагнул раз, другой к открытой двери. Он не чувствовал боли, холода, хотя шагал по снегу в одних носках. И страха не было. Его охватило странное тупое любопытство. Он не знал, что увидит среди мельтешащих теней в распахнутом настежь сарае. Но точно знал, что жаждет это увидеть.
Увидел…
Мама…
Нет, под потолком на толстой веревке болталось то, что осталось от мамы. Длинное голое тело, болтавшееся в полумраке сарая, можно было назвать деревянным. Его будто кто выстругал из старой деревяшки, потом облил местами бурой краской, а на голову нахлобучил скомканную паклю. Так теперь выглядели мамины волосы – спутанные, мокрые, темные от крови. Ведь это же была не краска, так? Это была кровь?
– Ма… – позвал Кирилл непонятным дребезжащим голосом. Так дребезжала ложка в стакане с чаем, когда они путешествовали поездом по Европе. – Ма, это ты?
И тут из угла, откуда до Кирилла доносились странные сдавленные звуки, выскочило что-то огромное, горячее. Заслонило его от страшного видения, выволокло на улицу, потащило куда-то в сторону. Это дядя Сережа пытается его защитить, сообразил Кирилл, не пытаясь вырваться. Ему было больно подмышки, так крепко держал его дядя Сережа. С правой ноги у него сполз носок, зацепившись за кустарник, нога окончательно отмерзла, и он пытался поджать пальцы, чтобы хоть как-то их согреть. Сколько времени тащил его дядя Сережа? Минуту, две, час? Кирилл не помнил. Запомнился этот чудовищный холод, поднимающийся все выше и выше от пальцев ноги до колена, потом до пояса, до шеи, до сердца…
Господи, тогда вот он впервые почувствовал, где у человека находится сердце, и понял, что это значит, когда оно болит. Оно жутко болело! Оно так сильно билось о его грудь, что болело и, наверное, кровоточило, потому что он отчетливо чувствовал во рту вкус крови. Он узнал его. Во время игры в дворовый хоккей случались и разбитые носы, и губы.
– Гена!! – заорал дядя Сережа, втаскивая Кирилла, безвольно болтающегося у него на руках, в дом. – Гена, вызываю полицию!! Алина… Она мертва…
Все! Вся мозаика тут же сложилась в голове Кирилла неотвратимой жуткой правдой. Все сжалось в один тугой комок – гадкое мертвое тело в крови, страшный холод, заморозивший его.
Мамы больше нет. Ее никогда больше не будет. Она умерла. Страшно, болезненно, превратившись из красавицы в чудовище.
Его укутали в одеяла, отнесли куда-то наверх, положили на кровать и, кажется, забыли о его существовании. Дом наполнился грохотом, шумом, кто-то громко кричал, плакал. Потом он услышал, как к дому подъехало сразу несколько машин. Шума стало еще больше, и хлопанья дверей тоже.
Кирилл лежал на кровати, укутанный одеялами, не в силах сдвинуться. Ему казалось, что если он попытается встать, то непременно упадет и разобьется. И тогда все будет вокруг в крови. Ее будет так много, так…
Когда он начал выть, он не понял. И даже не слышал себя. Он очень громко, тоненько выл, перепугав всех, кто был на тот момент в доме. По лестнице загрохотали шаги. Их было так много, что они оглушили его. Он сильнее зарылся в одеяла и принялся выть еще громче. Толпа людей окружила его, они принялись утешать. Потом они рвали с него одеяла, не понимая, что ему очень, очень холодно. Стаскивали с него штаны и кололи какие-то уколы, приговаривая, что все теперь будет хорошо. Что сейчас с ним все будет хорошо.
Но хорошо-то уже быть не могло, так? Мамы-то больше не было! Как могло быть без нее хорошо?..
Следующие два года они прожили с отцом в кошмаре. Кирилла пришлось лечить у каких-то светил психиатрии. На это уходила куча денег. Приходилось что-то продавать, чем-то жертвовать. Отцу пришлось долго оправдываться перед правоохранительными органами, потому что члены семьи принадлежат к группе риска: как объяснял ему работник прокуратуры, они первыми попадают под подозрение.
Долгих два года им обоим пришлось вести долгие нудные разговоры, оправдываться, объяснять, выворачивать душу наизнанку. Потом это все внезапно закончилось. От них отстали. От Кирилла – психиатры, сделав пометку в карточке, что он абсолютно здоров. От отца отстали следователи, придя к выводу, что мама погибла, наложив на себя руки.
Кажется, они еще долго мотали нервы и Максу, который в тот день должен был играть роль Деда Мороза. Но у него было железное алиби – несколько пар глаз, которые видели, что он неотлучно находился при своих спутниках.
В результате дело было закрыто. Но отец не верил, что мама это сделала с собой. Он так и считал, что ее убили. Кто-то напал на нее и убил.
– И эта непойманная мразь живет, жрет и радуется жизни, – заканчивал он, уже когда изрядно напивался. – И мы никогда, никогда не узнаем, кто сделал с ней это!! Никогда…
Разговоры эти звучали все реже и реже, через пять, семь лет и вовсе стихли. А потом Кирилл, когда ему уже исполнилось восемнадцать, неожиданно узнал, что отец уже давно живет своей собственной жизнью. Что их осиротевшая без мамы семья давно состоит из одного человека. То есть из него одного. У отца семья есть. И кажется, там даже есть дети!
– Это правда?! – спросил он у отца, когда случайно узнал.
– Что – правда? – Отец с вызовом поднял на него взгляд, в котором со дня смерти матери поселилась тупая, как у идиота, отрешенность. И повторил вопрос: – Что – правда?
– Что ты давно живешь… с женщиной?!
– А с кем я, по-твоему, должен был жить, с мужчиной, что ли? – фыркнул отец со злостью.
– Но как же так?! Я всегда думал, что ты и мама…
Кирилл растерянно глянул на портрет матери, висевший на центральной стене в гостиной их другой, небольшой квартиры из трех комнат. Старую они продали. И дом продали тоже. Почти сразу, как отстали психиатры и следователи.
– Я всегда думал, что ты не сможешь без мамы! И ее никто, никто не сможет заменить.
Он запнулся на полуслове, потому что горло больно сдавило, как в тот страшный день, когда он провизжал почти полчаса, пока его не отключили уколами.
– Ее никто и не заменил, – отец равнодушно пожал плечами. – Но я здоровый мужик, и мне чисто физиологически нужна женщина. Это ты можешь понять? Ты же уже взрослый, не ребенок!
Кириллу сделалось противно.
Да, он взрослый. И он даже уже не был девственником. Уже полтора года. Но, как каждый ребенок, он обожествлял своих родителей, и где-то глубоко в подсознании у него, как и у всех детей, жила мысль, что его рождением всякий секс у родителей и закончился. Да им это и не нужно вовсе! Они уже… старые! А тем более зачем секс отцу, если у него теперь нет мамы!
Так он думал, когда был ребенком и подростком. Потом даже думать об этом перестал. Теперь вот отец заставил его.
– Да, я взрослый. И, как взрослый, хочу знать, кто она? – после продолжительной паузы решился он на вопрос, преодолев гадливость. – И как давно это у вас? Я ее знаю?
– Да.
Отец нарочно повернулся к портрету матери спиной, хотя Кириллу хотелось обратного. Ему хотелось, чтобы тот каялся, глядя прямо ей в глаза. Пускай они были и неживыми.
– Кто это?
– Таня… Волкова.
– Волкова?? – ахнул Кирилл, и его передернуло. – Это Волкова тетя Таня?? Ты с ней?? Но как ты мог?! После мамы… Господи, она же корова просто!! Она же…
– А мне плевать, что ты об этом думаешь, Кира, – отец, не поворачиваясь к портрету матери, глянул на него с высокомерием, и это было очень ново и необычно. – Эта женщина любит меня, готова ради меня на все. Она родила мне прекрасных двойняшек.
– Двойняшек?? – ахнул Кирилл.
У него есть братья? Или сестры? Сколько им? Как давно он с этой женщиной? Как давно отец предал память о матери?! Как давно он обманывал своего сына, который думал, что он единственный?!
Чудовище!! Отвратительное, похотливое, лживое чудовище!!
– Да, у меня еще есть сын и дочь. Твои брат и сестра. Саша и Даша. Им четыре года.
Отец повернулся, его мрачное лицо скрасила счастливая улыбка, адресованная внебрачным детям. Хотя…
– Как мило, – хмыкнул Кирилл и отступил, когда отец попытался дотянуться до его плеча. – Может, ты уже и официально на ней женат?
– Да, женат. Официально. Уже… – Он махнул рукой, провел ладонью по глазам, будто хотел прикрыть их от стыда, который теперь испытывал. – Уже пять лет, Кирюша. Я женат на ней уже пять лет.
– Это значит, что ты женился на ней сразу после смерти дяди Сережи?! Дождался, пока он умрет от страшной болезни, и… А если бы он умер раньше? Скажем, через полгода после смерти мамы, ты прямо тогда и… Господи, как мерзко!
– Не смей так говорить!! – заорал вдруг отец, жилы на шее вздулись, лицо покраснело, отрешенный взгляд сделался сумасшедшим. – Твоя мать… Она… Она никогда не любила меня! А я страдал! Ты был очень маленьким, чтобы это понимать! Ты не видел ничего! А я страдал… Очень страдал от ее равнодушия, беспечного равнодушия! Ей было плевать на меня и даже на тебя! Она жила своей собственной жизнью, в которую никого не пускала, кроме…
