Пробуждение в «Эмпти Фридж». Сборник рассказов - Денис Игоревич Воронцов
Куда большую угрозу представляют порывы ветра и сильное притяжение, но в экзоскелете противостоять им терпимо. Главное, не потерять равновесия и не упасть — мало ли какой мутировавший сорняк может вылезти из земли и мгновенно обрасти вокруг тела, задеревенев и пустив сотни побегов. В стоячем положении вырваться еще возможно — несколько раз сорняки нападали на меня, и вьющиеся ветви не успевали достигнуть колен, как мне удавалось выпутаться. Но будь я всем телом ближе к земле, такое нападение могло закончиться плачевно.
Дохожу до Марсова поля, ступаю на сырую почву и в какой-то момент начинаю понимать, что не могу сдвинуться с места: тонкие извивающиеся ветки почти мгновенно обвили ногу, врастая в суставы экзоскелета.
Не передать словами, насколько жутки виноградные лозы, быстро скручивающиеся и твердеющие на глазах. От ощущения того, как сильна и проворна эта тварь, мной тут же овладевает ужас — она может справиться со мной в два счета, если подтащит ближе к себе или направит все свои силы на рост веток. В панике начинаю вырываться и осознаю, что это почти так же бесполезно, как барахтаться в пасти мухоловки. Не могу поверить, насколько банальным может оказаться конец.
Выбившись из сил, замираю и осознаю — нужно успокоиться и подумать. Рядом со мной фонарный столб, и можно попробовать дотянуться до него. Скорее всего, эта ржавая штуковина переломится как соломинка, стоит только за нее схватиться. Но без опоры точно не вырвусь, так как мощности экзоскелета не хватает даже на то, чтобы хоть на дюйм сдвинуть обвитую ногу. Поэтому стоит попытаться.
Собираюсь с силами и делаю рывок в сторону столба, едва не рухнув на землю. И вдруг замечаю — листья винограда начинают съеживаться, а ветки провисать и трухлеть. Присматриваюсь к стеблям и вижу причину такого резкого иссыхания: вдоль ветвей шастает мелкая мошкара, сгущаясь и поедая стебли. И от этого зрелища почти сразу становится ясно — у меня появился шанс вырваться.
Чувствуя, как начинают ослабевать стебли, хватаюсь за столб и делаю еще несколько рывков. Чахнущие ветви продолжают деревенеть и пускать отростки, но кишащие паразиты быстро поедают их. Наконец, обглоданная лоза надламывается, и мне остается лишь сбросить с себя трухлявые остатки «чудовища», которое минуту назад чуть не поглотило меня.
Перевожу дыхание и ловлю себя на мысли: я очень легко отделался. Никогда еще не испытывал такого облегчения, как в этот момент. Все могло закончиться прямо здесь, причем самым непостижимым образом. Я мог погибнуть в путах обыкновенного винограда, просто потому, что не туда ступил. Но космические силы, похоже, снова оказались на моей стороне.
После минутной передышки отряхиваюсь и продолжаю путь. Ближе к башне замечаю — эта конструкция все больше становится похожа на груду металла. Когда-то она считалась самой разочаровывающей достопримечательностью. И я говорю не про критику художников или писателей времен, когда ее только возвели, которым не нравился дизайн, размеры или что-то там еще. Я имею в виду туристов, приехавших поглазеть с ее высот на Париж и натыкавшихся на толпы себеподобных зевак. Наверное, долю разочарования такие столпотворения действительно навеивали. Но мне уже этого не узнать.
В любом случае, я и подумать не мог, что «Железной леди» удастся разочаровать даже меня. Хотя бы потому, что ни о каких толпах и речи быть не могло. Но по космическим меркам воздаяния, цена бесплатного билета на верхушку Эйфелевой башни — сама верхушка. Так что все по-честному, и остается лишь радоваться, что я добрался до нее живым.
Перекресток под башней усеян заросшими человеческими костями, шевелящимися от побегов плюща. Многие из них разломало и перемололо в труху иссохшими ветвистыми стеблями. Местами отличить, где человеческие останки, а где щупальца лиан практически невозможно. Но уцелевшие черепа ни с чем не спутать, и их целая уйма.
Я знал, что идея покончить с собой, спрыгнув с Эйфелевой башни, может посетить много кого. Так что я ожидал увидеть подобную гору костей, хоть и не настолько громадную — ощущение, будто стою перед «песочными часами смерти», до последней косточки отсчитавшими людской век.
Наверное, я переоценил процент логически мыслящих «антиромантиков», или же недооценил тот страх и всеобъемлющий психоз, который завладел людьми во время массового вымирания. Не знаю, и вряд ли хочу знать, доживая последние часы жизни.
Хочется думать о чем-то хорошем. Например о том, что больше ни одному живому существу не доводилось видеть, насколько впечатляюще смотрится закат в ускоренном мире. Тучи сгущаются и тут же развеиваются, как клубы пара. А солнце быстро скользит за линию горизонта, краснея и расширяясь, словно раскаленная монета. Наверное, что-то похожее видели бы растения, будь у них глаза и более сложная нервная система. Сейчас же это лишь моя прерогатива, и нужно наслаждаться ею, пока есть возможность.
Триста шестьдесят пять ржавеющих ступенек — и я на вершине эшафота. Пронизанные заклепками опоры постоянно скрепят и обсыпаются, словно их разъедает неведомая сила. Смотрится, будто коррозия превратилась в налет «серой слизи», перемалывающей железные балки в себеподобную труху. Поразительно, насколько агрессивным кажется привычный мир, если немного ускорить течение времени.
Будь у меня возможность кому-то об этом рассказать, я бы не смог подобрать слова, чтобы описать весь спектр впечатлений. Больше всего напоминает реалистичное трехмерное кино, прокручиваемое в несколько раз быстрее обычного. И становится жутко от самой мысли, что это все по-настоящему, и что стоит мне снять костюм, как быстротечность этого мира моментально убьет меня.
Было бы неплохо глотнуть спиртного напоследок. В ресторане кое-что осталось, и если не шардоне, то Джим Бим уж точно все еще можно пить. Может, с пятидесятилетней выдержкой он даже сделался лучше. Чего не сказать об интерьере этой дыры: прогнившие насквозь металлические опоры вот-вот рухнут, а свисающие со стен куски деревянных панелей больше похожи на ошметки дубовой коры, чем на некогда блестящую дорогостоящую облицовку. Точно так же сгнили столешницы, и я не нашел ни одного кресла, которое не кишело бы короедами или не превратилось в рассыпающиеся трухлявые мочала.
В любом
