Андрей Воронин - Утраченная реликвия
- Да, конечно, пожалуйста, - сказала Лида.
- Слушаю, - сказал Светлов. - Юра, ты?
Он тоже дышал не совсем ровно - не дышал даже, а пыхтел, как старенький паровоз, только что вскарабкавшийся на вершину крутого холма, - и голос у него предательски срывался, и звучал этот голос, несмотря на все усилия воспитанного и тактичного Димочки Светлова, весьма недовольно.
- Я, - сказал Юрий. - Извини, что отрываю от важных дел, но время не терпит.
- Ты пьян, что ли? - спросил Светлов. - Что это у тебя с голосом?
- А у тебя? Можешь не отвечать, сейчас это не имеет значения. Вот что, Дима. Ты меня, пожалуйста, не перебивай и, главное, не спорь, а делай все, как я скажу - быстро и с точностью до шестого знака. Надевай штаны - прямо сейчас, не откладывая даже на минуту, - бери деньги, бери Лиду, дочку бери, хватай такси, дуй на ближайший вокзал и убирайся из города на все четыре стороны. Только поездом, понял? В аэропорту пассажиров регистрируют, а липовых документов у тебя, конечно, нет. Молчи и слушай! - прикрикнул он, когда Светлов попытался вклиниться в его монолог. - Тебе надо спрятаться и, главное, спрятать семью. Я не пьян и не шучу, мне не до шуток сейчас. Действуй, только будь осторожен. Да, и выбрось К чертям свой мобильный, по нему тебя могут вычислить.
- Погоди, - сказал Светлов уже совсем другим, напряженным голосом. Что ты несешь? Что-нибудь случилось? Я не планировал никуда уезжать, да и сейчас не планирую.
- Убирайся из города, кретин! Тебе что, жить надоело?
- Не ори, - сказал Светлов, - меня глоткой не возьмешь. Однажды ты меня здорово выручил, но это не означает...
- Нет, - устало сказал Юрий, - не означает. Знаю, ты у нас храбрец, готовый рискнуть жизнью во имя свободы слова. Но бывают вещи пострашнее смерти.
- Например? - спросил Светлов, безуспешно пытаясь придать голосу насмешливое выражение.
- Все, все, - сказал Юрий, - мне с тобой спорить некогда, да и денежки капают - я с мобильного звоню.
Ты ни о чем не думай, ложись в кровать и доведи начатое дело до конца может, еще успеешь напоследок.
А потом к тебе придут, и ты узнаешь, что страшнее смерти. Ну, может быть, не прямо сегодня, а, скажем, завтра, с утра, когда ты уйдешь на работу, а жена с дочкой останутся одни...
- Я понял, - перебил его Светлов. - Понял.
- Ну и слава богу, - сказал Юрий, борясь с желанием лечь прямо в мокрый снег, свернуться калачиком и задремать. - Тогда шевели своей редакторской задницей, и чтобы через двадцать минут вас в квартире не было. Потом как-нибудь созвонимся, если будем живы.
Лидочке привет передавай.
Говорить со Светловым было приятно даже на такую тему. Голос у него был живой и теплый; этот голос составлял такой разительный контраст с окружавшей Юрия ледяной промозглой темнотой, что Инкассатор поймал себя на желании растянуть разговор до бесконечности - до тех пор, по крайней мере, пока за ним не приедет "скорая". Но он решительно прервал связь, нацелился было положить мобильник в карман, но передумал, положил рядом с собой на асфальт и, хорошенько примерившись, ударил по нему кулаком. От первого удара сделанный из паршивенькой пластмассы корпус треснул, а от второго разлетелся на куски. Ничего особенного там, внутри, не оказалось - жидкий пучок проводов, таблетка микрофона, миниатюрный наушник, листок эластичной резины с овальными пупырышками кнопок, маленький аккумулятор да какая-то печатная плата. "Черт его знает, как оно работало", - подумал Юрий, бессознательно запуская окоченевшие, ушибленные пальцы под собачий ошейник, как будто там было теплее.
Все-таки он потерял слишком много крови - перед глазами все плыло и двоилось, в голове шумело, а сознание мерцало, как изображение на экране самого первого синематографа. "Братья Люмьер, - подумал он. - Бульвар Капуцинов... Вот дерьмо-то! Придется все-таки ждать доктора Айболита, не дойти мне до дома, да и нельзя, наверное, домой..."
Потом в конце аллеи замигали знакомые синие вспышки. Юрий услышал приближающийся шум двигателя и напоследок, уже теряя сознание, сделал то, что должен был и еще мог сделать: непослушными пальцами расстегнул пряжку офицерского ремня и крепко зажал в кулаке снятый с мертвого пса ошейник там, на войне, так снимали именные солдатские медальоны с убитых в бою ребят.
* * *
Он проснулся, но некоторое время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь без помощи зрения и осязания определить, что с ним и, главное, что вокруг него. Это был полезный навык, пару раз выручавший его в острых ситуациях: если не знаешь, где ты и что с тобой, но чувствуешь, что дело дрянь, не спеши подавать признаки жизни. Может быть, засевший на крыше разбитой водокачки снайпер только того и ждет...
Голова у него болела и кружилась даже с закрытыми глазами, к горлу подкатывала тошнота, что служило верным признаком контузии - легкой, судя по тому, что он слышал рядом чье-то тяжелое дыхание и размеренный стук капель. Левое плечо ныло, да и все тело ощущалось как один сплошной синяк, но оно все-таки было, существовало и, похоже, пострадало не так сильно, как он ожидал.
Более или менее разобравшись со своим телом, он перешел к окружающему миру. Вокруг было тихо, если не считать уже упомянутого тяжелого дыхания и редкого стука капель, и тепло - не жарко, а вот именно тепло. В самый раз, в общем.
Пахло чем-то знакомым - медикаментами, что ли, да еще, пожалуй, дезинфекцией. Лежать было удобно, мягко. Едва заметно шевельнув пальцами, он почувствовал жесткую от крахмала ткань и понял: простыня. Накрахмаленная простыня, подушка под ноющей головой, а сверху, надо полагать, одеяло. Не сквозит, не дует, рядом кто-то мирно посапывает во сне, горелым ниоткуда не пахнет, а значит, разбитая водокачка и засевший на ней снайпер временно отменяются. И вообще, снайпер на водокачке был сто лет назад, совсем в другой жизни.
Откуда ему тут взяться, снайперу? Приснилось, наверное, что-то не то...
Придя к такому выводу, Юрий Филатов открыл глаза. Голова у него сразу же закружилась пуще прежнего, будто норовя оторваться от шеи и, бешено вращаясь, со свистом улететь в мировое пространство. Он терпеливо переждал это ощущение, потому что был к нему готов, а когда мир перестал вертеться вокруг него и нехотя замер на месте, огляделся по сторонам и без труда догадался, что лежит в больничной палате.
Догадаться было нетрудно: облицованные белым кафелем стены, застекленная дверь, сквозь которую в палату проникал свет синих дежурных ламп, и в особенности стоявший рядом с кроватью штатив капельницы говорили сами за себя. Игла капельницы торчала у Юрия в вене, и прозрачная жидкость из укрепленного в штативе пластикового пузыря по гибкой трубке поступала непосредственно в его пострадавший организм. Черт его знает, что там было, в этом пузыре, - физиологический раствор, глюкоза или какая-нибудь тормозная жидкость, - но Юрий, еще раз прислушавшись к своим ощущениям, решил, что его уже достаточно подлечили, отклеил белевший на локтевом сгибе кусок пластыря и выдернул иглу.
Ничего страшного не произошло. Тогда Юрий опустил закатанный выше локтя рукав сатиновой нательной распашонки с тесемками на спине, какими в некоторых больницах до сих пор наделяют лежачих больных, и согнул руку - не повязка, конечно, но сойдет, дырка-то пустяковая. Повернув голову, он увидел соседнюю кровать, на которой спал какой-то сильно нуждавшийся в бритье гражданин лет семидесяти. Голова у гражданина была забинтована, нога висела на растяжке, а под кроватью стояла и тихо пованивала пластмассовая "утка". Юрий скосил глаза вниз и увидел, что из-под его собственной кровати выглядывает закрытое пробкой широкое горлышко точно такого же сосуда. "Ну, дудки, - подумал он. - Это вы, как говорится, хрен угадали".
Левая рука у него была намертво прибинтована к туловищу, на голове тоже красовалась марлевая чалма.
"Лихо они меня отделали, - подумал он. - Вот только до конца работу не довели, нагорит им за меня от начальства. Начальство не любит незавершенку, так что придется ребятам устранять недоделки. И, если я буду долго здесь загорать, жрать манную кашу и пользоваться подкладным судном, недоделки будут устранены в лучшем виде. И, что характерно, вместе со мной..."
Все еще лежа на спине, он прикинул предстоящий маршрут: спинка кровати - раковина умывальника - кислородный кран на стене - дверная ручка. Ну, а дальше - как карта ляжет. Ничего, мы аккуратненько, по стеночке... Знать бы только, куда меня занесло.
А вдруг это какое-нибудь Бирюлево? Отсюда по снежку не больно-то до дома добежишь, да еще босиком, в распашоночке...
Юрий осторожно спустил ноги с кровати и медленно сел. Голова кружилась, но терпимо, и вообще все пребывало в пределах допустимых отклонений: выходить на ринг ему, конечно, было рановато, а так - ничего, жить можно. Вот только руку они зря зафиксировали, неудобно это. Подумаешь, травма порез!
Рядом с кроватью обнаружились клеенчатые больничные шлепанцы. "Елки-палки, - подумал Юрий, - а говорят, что в больницу нужно приходить чуть ли не со своим постельным бельем! Или это стратегический запас времен второй мировой? Держат, понимаешь, НЗ специально для таких, как я, на улице подобранных..."
