Светлана Гончаренко - Полторы минуты славы
— Вы?
Самоваров очень удивился. По рассказам многочисленных современников, друзей и знакомых режиссера, Федя нисколько не походил на сломленного. Между тем Катерина спокойно заявила:
— Да, я его сломала. Еще в институте. Сами посудите: две звезды курса, он и я. У нас не то что любовь, а страсть, да такая, что прямо сожрали бы друг друга. Недолго, но это было! Мы сблизились, и это его убило. Он ведь страшно талантливый мальчик был — бешено заразительный, неистощимый, бурный. Таких я не встречала больше. Но он был актер. Возможно, гениальный — вы не находите, что это слово противно? Только другого не подберу. Гениальный! Но актер, не более. А я была на режиссерском. Я придумывала, конструировала миры, в которых он мог быть только частью моего творения. Понимаете? Как он ни играл, он все равно был только частью меня. А он меньше, ниже, чем я, быть не хотел. Зависимым быть не желал. Вот он и ушел в режиссуру. И оказался неплохим, удачливым режиссером. Вот так.
— Что же здесь плохого? — не понял Самоваров.
— Все плохо! — ответила Катерина. — Если б Федя остался актером, то был бы незаменим и неподражаем. А как режиссер он сам, наоборот, подражает. Многим подражает, мне в том числе. Я гораздо лучший режиссер, чем он. Все это знают, кроме дураков, а уж он-то сам знает лучше всех!
Катерина помолчала, жестоко сощурилась:
— Не состоялся Федя, вот в чем дело. Уже много лет он просто харизматичный шарлатан. Всего-навсего! Я его сломала и за это терпела его дурацкий нрав. Ведь Федя — просто безмозглый оболтус, если честно. Прожектер. Болтун. Очаровательный гуляка. Неплохой делец. Расточитель чужого добра. Пускатель пыли в глаза. Обманщик всех и вся, включая самого себя. Наивный и нахальный ребенок. Плагиатор. Я тут могу еще два часа сидеть и рассказывать, каким Федя был. Все, кто его знал, еще и от себя добавят. Но только одна я знаю, каким он мог бы быть.
— И каким же?
Вдруг Самоварову стало интересно, что было бы, если бы Федя Катерину не встретил и прожил другую жизнь. Катерина в ответ только махнула рукой, блеснула яшмой:
— Каким бы он стал? Конкретно сказать трудно. Ведь в актерской профессии многое зависит от везения. Бывает роль, для которой актер рожден, всю жизнь играет другой, а сам он преодолевает и тащит чужую. Вот так и Федя… Знаете, он отлично на третьем курсе играл Сирано. Он был тогда настолько худющий, взрывной и странный, что даже накладного носа не требовалось! Его один московский режиссер сразу стал звать в Нижегородскую драму, где сам ставил Стриндберга. Но главное случилось в дипломном спектакле. Федя так сыграл Ивáнова…
Самоваров вздрогнул и замер. Что-то подобное он слышал совсем недавно…
— Ивáнова, говорите вы? — пробормотал он. — Точно Ивáнова? Не Иванóва?
Катерина разочарованно подняла брови:
— Какой еще Иванóв? «Ивáнов» — это же пьеса Чехова! Федя так свежо, так парадоксально играл… Да что это с вами?
— Да-да-да… Точно, Чехов!
Катерина отшатнулась: Самоваров посмотрел на нее в упор совершенно бессмысленными глазами. За Катерининой спиной, за высокими окнами генерал-губернаторского дворца, больше не сиял белый беспощадный день. Там было черно. Длинная зеленая молния излилась сверху вниз и ткнулась в горячую землю. Тут же в небесах загремело. Оконные стекла звякнули вразнобой.
— А как звали жену Ивáнова, не помните? Аня или Сара? — вдруг спросил Самоваров, и Катерина окончательно убедилась, что реставратор мебели спятил. Может, у него на ненастную погоду бывают затмения? Ей говорили, что Самоваров инвалид. Но она была уверена, что у него что-то с ногой!
— Когда-то жена Ивáнова была Сарой Абрамсон, — осторожно ответила она. — А потом ее стали звать Анной Петровной — она приняла православие. Вам нехорошо?
— Да-да-да! Верно! Верно! Я не Иванóв, а Ивáнов! Я не Дефорж, я Дубровский…
Глава 12
Саша Рябов
Дружба, любовь, смерть
Только этого не хватало! Еще минут пять назад солнце на перроне пекло спину, как утюгом. Но из-за вокзала медленно выдвинулась туча. Она была чернее сажи и не сулила ничего хорошего. И по радио грозу обещали! Между тем должен был вот-вот подойти поезд Москва — Новокузнецк. Он отстоит положенные двадцать минут и тронется дальше, на восток. Если за это время не разразится дождь, можно будет сказать, что крупно повезло.
Майор Новиков собрался лично встретить Сашу Рябова у девятого вагона. Следовало поговорить о том, в какую это историю вляпался телегерой. Поговорить, не более. Узнать, он просто вляпался или наломал дров?
Стас встал так, чтобы видеть весь перрон. Разношерстная толпа пассажиров теснилась в ожидании поезда у третьего пути. Самые нетерпеливые вглядывались в пустую даль: они пытались угадать свет абсолютно неразличимого семафора. Кричали и подпрыгивали дети. Громкие бессмысленные разговоры, какие бывают только перед отходом поезда, не прекращались ни на минуту. Провели отъезжающую собаку в нейлоновом наморднике, похожем на кулек.
Стас посмотрел на лейтенанта Сагдеева. Лейтенант стоял метрах в двадцати от майора, беспечно посматривал по сторонам и разворачивал лимонную жвачку. Он походил на студента-троечника, собравшегося на выходные откормиться у бабушки в деревне. Но если кабан Рябов вздумает дурить, а не вести чинную беседу, он неминуемо будет схвачен железной рукой Сагдеева. На выходах с перрона, знал Стас, стоят ребята из транспортной милиции, хорошо знающие в лицо героя «Единственной моей». Четвертый путь займет состав Харьков — Владивосток. Ничего не должно случиться.
И тем не менее на душе у Стаса было нехорошо. Во-первых, донимала духота — черная туча, как громадная перина, казалось, совсем перекрыла кислород. В такую погоду люди склонны совершать глупости. А если человек еще и туп от природы (именно таков, по всем отзывам, Рябов), жди беды.
Во-вторых, поезд вот-вот появится. По радио даже скороспело объявили, что он прибыл. Все разумные и приличные пассажиры собрались на перроне, а Рябова все нет. Либо он такой легкомысленный, что прибежит в последнюю минуту (не похоже! билет купил заранее, с любимой объяснился!), либо прячется. От кого? Не важно. В любом случае скверно. А он, Железный Стас, еще надеялся, что Самоваров перемудрил с этим дубоватым качком!
Вдали задудел поезд. Еще сильнее затараторили и сгрудились пассажиры, дрогнула под их ногами земля, и вот тепловоз уже катит мимо, а на его пыльную крутую грудь упали первые капли дождя.
Стас подался назад и в сторону. Он устроился рядом с мороженщицей и все искал в толпе знакомое лицо Саши Рябова, розовое и невыразительное.
Но не было нужного розового лица среди десятков других, вслух читающих вагонные номера: четвертый, пятый, шестой… Все медленнее мелькали проводницы на подножках, мутные двойные стекла, белые шторки, а за ними — беспечные головы уже давно и скучно едущих из Москвы.
Девятый вагон остановился там, где ему и полагалось — прямо напротив Стаса. Открылась зеленая дверь, выглянула из нее видавшая виды блондинка. Она долго, назло всем входящим и выходящим, переминавшимся в нетерпении, вытирала тряпкой поручни, явившиеся с изнанки перевернутой подножки. Поезд был проходящий, и нетские пассажиры рвались на свободные места. Они очень хотели, чтоб им повезло.
Вокруг блондинки образовалась плотная толкучка. Восемь человек, Стас пересчитал. Из-за сумок и чемоданов казалось, что народу куда больше. Кто там? Стас разглядел женские крашеные вихры и кудряшки (не нацепил ли Рябов парик?), мелкие детские головы, тощего парня с косой на резинке. Лезли вперед какие-то два брюнета с волосатыми шеями, светилась чья-то атласная лысина. Лысина мужественно принимала первые дождевые брызги, которые с каждой минутой частили и тяжелели. Рябова нет!
Стас следил, чтоб Рябов не пробрался на свое место из соседнего вагона. Правда, пока идет лихорадочная посадка, это вряд ли возможно. Ухо востро надо держать позже, когда народ утрясется по местам, а кое-кто выйдет на перрон поболтать с провожающими или начнет запасаться пивом и газировкой. Тут можно и из другого вагона втереться. Также Стас хорошо знал, что недалекие хитрецы вроде Рябова любят подскочить в последнюю минуту и, размахивая билетом, сунуться в первый попавшийся вагон. Этот вариант у телезвезды тоже не пройдет!
Стас еще раз посмотрел на Сагдеева. Тот старательно жевал свою жвачку и глядел в оба. Паршиво, что на этот перрон откуда только нельзя выйти — и из вокзала, и через подземный переход, и с виадука, и через багажные ворота, и просто с соседних путей. Стало быть, и уйти можно по-всякому.
Дождевые капли падали уже часто и устроили такой перестук, что слышен был даже в перронной сутолоке. Асфальт почернел. Мороженщица укатила свой сундук в дальнее укрытие. Стас остался мокнуть у фонарного столба за пугающим плакатом «Сбережешь секунду — потеряешь жизнь». Чертов качок, где его носит! Неужели передумал ехать в Прокопьевск?
