Артур Баневич - Гора трех скелетов
– Вы все-таки следите за нами?… Где ваш бинокль, сержант? Или у вас есть подручный?
– Подручный? – Недич недоуменно воззрился на меня. – О чем вы? Вы что, кого-то видели здесь?… Уверяю вас, я один. Со мной только Усташ, и никакого бинокля у меня нет.
– И вы никогда не интересовались орнитологией…
– Послушайте, шутки в сторону! Это были мужчины? Сколько их было? Вы видели оружие?…
– Я видел одного в камуфляжном комбинезоне… Если не секрет, сержант, а вы что здесь делаете?
– Не догадываетесь? Я ждал вас.
– Вот именно здесь?
– Хорошее место, самое лучшее, чтобы перехватить тех, что идут на Печинац. – Сержант посмотрел на меня исподлобья и добавил: – Идут, заметьте, скрытно, тайком от хорошего полицейского Недича.
– А почему вы решили, что мы пойдем на Печинац?
– Когда мы с вами впервые встретились, вы крутились около Печинаца. С Костасом вы говорили о Печинаце. Тут нашли раненых девушек, и тут вы потеряли своих солдат, пан капитан. Я и подумал: сейчас, когда у вас начинает гореть земля под ногами, вы обязательно окажетесь здесь. Вы и ваша пани Бигосяк.
– Ваш брат тоже погиб под Печинацем, – заметил я. – Слушайте, а кто тот солдат на снимке, который вы показывали Йованке?
Сержант Недич не ответил. Вместо этого он сунул руку за спину, где некоторые хорошие полицейские носят сами знаете что. «Ну вот, сейчас он достанет своего верного „стечкина"», – подумал я, и на этот раз ошибся. Вместо «стечкина» на свет божий появился хорошо мне знакомый кольт.
– Держите, – протянув мне револьвер, сказал сержант. – Ваши отпечатки пальцев мне больше не нужны, а вам эта штука может пригодиться.
– Вы серьезно?…
– Да возьмите же! – усмехнулся державший револьвер за ствол Недич. – Только не показывайте его вашей… Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но лучше вам иметь туза в рукаве на всякий случай. Она – опасная женщина…
Я взял кольт.
– Что вы имеете в виду, черт бы вас побрал?
– Даже если она ничего не помнит – а это не факт, капитан, – она была на горе. Не где-то около линии фронта, а на Печинаце, то есть в самом пекле. Вы никогда не задумывались, а что она там делала?
– Это была не она, – хмуро возразил я, пряча кольт, как Недич, за спину. – Той девушки с Печинаца уже нет, сержант. От нее осталось только тело и страшные сны…
– И ребенок, – спокойно добавил сержант. – Больной ребенок. Ради спасения своего ребенка мать способна на все.
– Я не понимаю, к чему вы клоните.
– Послушайте, Малкош. Она могла бы и не возвращаться сюда, если б и вправду ничего не помнила. Она теперь другая, она полячка, ваша соотечественница… А если она все прекрасно помнит? Помнит и боится тех, кто помнит ее?… Ту, другую, девушку с Печинаца, как вы говорите? Итак, вы идете на гору, капитан? Как я понимаю, идете один? – (Я не видел выражения его лица, я гладил Усташа.) – Имейте в виду, после окончания войны никто еще не поднимался на Черную Ведьму…
– Потому что незачем было. А мне нужно.
На прощание я вскинул кулак правой руки.
– Малкош! – окликнул сержант, когда я шел по поляне. – Я не знаю, что ты найдешь там, на вершине, но дружески советую: не спускай с нее глаз.
Я махнул ему рукой и ушел не оглядываясь.
Возвращение к милым дамам заняло около часа, большую часть которого я просидел под кустом, ожидая ухода Недича. Не скрою, все это время тлела в моей душе слабая искорка надежды на женское благоразумие. Я надеялся, что терпение моих спутниц лопнет и они уйдут, не дождавшись меня. И они действительно не вытерпели, ушли с бивака, но не к машине, а в другую сторону, то есть искать меня. На шею мне с радостным криком никто не бросился. Более того, мрачная Йованка плюнула в сердцах на мой правый ботинок и выругалась по-русски так, что у меня уши завернулись в трубочки.
– Где тебя черти носили, Малкош?
Я хотел отшутиться, сказать, что черти носили меня к девочкам Мамы Хагедушич, но Йованка, стиснув кулаки, так смотрела на меня, что правда сама сорвалась с грешного моего языка:
– Я встретил Мило Недича неподалеку.
– Что?!
– Ладно, потом, по дороге. Нужно уходить отсюда, и как можно скорей… Слушайте, может, кто-то из вас передумал?
Лучше бы я не говорил этого.
– Ну и гад же ты, пан командир! – покачала головой юная златовласая ведьма, переглянувшись со своей чернявой товаркой. – Мы ждем, переживаем, не знаем, что и подумать, а он…
Одним словом, вскоре мы пошли. Впрочем, «пошли» не совсем точно сказано. Путь до поляны мои очаровательные амазонки проделали ползком, на коленях и на полусогнутых. Возражений и протестов подчиненных я, разумеется, не слышал, потому как на ушах у меня были наушники, а в руках миноискатель. Еще с километр мы быстрым шагом шли через старую дубовую рощу. По дороге я рассказал спутницам, как нарвался на сержанта. По-военному кратко, тезисно, без ненужных подробностей. За рощей начались густые заросли лещины, потом кусты вдруг расступились и впереди открылся широкий, совершенно открытый луг в коровьих лепехах, а за ним, метрах в трехстах, мы увидели бронетранспортер.
БТР стоял на шоссе, точнее, на той самой, пропади она пропадом, дороге, которая вела на перевал и где сержант Мило Недич впервые возник на нашем пути. Я достал из рюкзака бинокль.
После минутной рекогносцировки я констатировал:
– Совершенно ясная и безусловная холера! Только их нам и не хватало для полного счастья.
– Поляки? – выдохнула Йованка.
– Они самые.
В этот момент вставшее уже солнце ослепительно отразилось от оптики моего соотечественника, стоявшего на броне боевой машины. Я успел завалить в траву привставшую на коленях Йованку. Причем совершенно необъяснимым образом она оказалась на спине, а я на ней сверху, уткнувшись лицом в ее пышный бюст. Подняв голову примерно через минуту, я нарвался на взгляд черных недоуменно вытаращенных глаз.
– Тебе что, плохо?
– Хорошо, – пробормотал я. – То есть, по правде говоря, ничего хорошего… Похоже, и ребята Ольшевского горят желанием встретиться с нами.
– И что из этого… – начала было Дорота и осеклась. Она выхватила у меня из рук бинокль и припала к нему. – Сержантик… Симпатичный. А вот и второй вылез, с автоматом… – Она шумно вздохнула. – Круто! Что за оглобля у них на башне?
– Крупнокалиберный пулемет, – сказал я. – Сматываться нужно отсюда, мои дорогие.
– Выходит, за нами охотятся? Класс! – восхищенно воскликнула обладательница самых голубых очей на свете. – Крупнокалиберный, Йезус-Мария!.. А он еще не хотел брать нас с собой!
Остановился я, когда под ногами захлюпало. Я сел на высокую кочку и начал стягивать башмаки.
– Будешь мыть ноги? – удивилась Йованка, когда я засунул в рюкзак снятые носки.
Я протянул ей парочку пластиковых мешков для мусора:
– Раздевайтесь, мои красавицы.
– Догола? – взвизгнула Дорота.
В рюкзаке нашлись мешки и для Супердвадцатки.
– Впереди вода, – пояснил я. – Не дай бог, если промочим верхнюю одежду и обувь. Через болото пойдем налегке и босиком…
– Откуда оно взялось здесь? – Лицо Йованки не покидало выражение растерянности.
– Болото? Там дальше деревня, вернее, что от нее осталось. Тем, кто жил здесь, одних мин вокруг деревни показалось мало. Эти умники устроили запруду на речке. Потом деревня сгорела. Вода залила минное поле, вот мы имеем то, что имеем… Предупреждаю, водичка холодная, зато на той стороне переоденетесь в сухое. Но идти будем долго…
– Долго? – не поверила журналистка.
– Здесь точно никто не разминировал. Придется соблюдать все предосторожности. Световой день короткий, боюсь, что ночевать будем в лесу. Тогда вы мне скажете спасибо за сухую одежду.
Короткий инструктаж я завершил эффектным мужским стриптизом: рубаха, майка… К сожалению, ловко снять с себя джинсы у меня не получилось. Запрыгав на одной ноге, я неуклюже плюхнулся на мокрую кочку. С шумом промчались над самой водой две серые утицы и селезень. Сначала Дорота через голову стянула с себя синее в белый горошек платье, оставшись в белых трусиках и купальном лифчике. Тело у нее было ухоженное, смуглое от морского загара.
– Нравится? – прозвучало у меня за спиной.
Я оглянулся и увидел свою работодательницу в воинственном великолепии. Широко расставив ноги в тяжелых армейских ботинках, она стояла надо мной, ее железные кулаки были уперты в бока, а глаза опасно сужены.
– Могу поспорить, – чеканя каждое слово, сказала она, – что ты забыл попросить Блажейского принести мешок с моей одеждой…
Я готов был провалиться сквозь землю. Оправдания мне не было, я действительно забыл, что ее вещички Блажейский повесил сушить за гостиницей. Как монумент укора, Йованка высилась надо мной – черноволосая, в моей рубахе и в моих запасных шортах. Вполне возможно, в моих сатиновых трусах. Голову бы дал на отсечение, что под рубахой у нее не было ничего: лифчика я отродясь не носил.
