Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей
Случалось и так: завербованный попадал в класс "Д", но оказывался бездарным. С таким не возились, но при школе все же оставляли. Из них, этих неудачников, составляли так называемую "вспомогательную группу" и обучали различным распространенным профессиям: готовили слесарей, швейцаров, стрелочников, парикмахеров... Затем их направляли в Советский Союз, и они выполняли там роль "почтовых ящиков". Какой-либо агент или диверсант вручал такому человеку-ящику шифрованное письмо или условный знак, никогда не называя себя, другой агент приходил и забирал... Впрочем, предпочтение оказывалось тем "почтовым ящикам", которых агенты иногда завербовывали среди местного населения. Кроме "почтовых ящиков" агенты стремились завербовать среди местного населения и "почтальонов". Заметив где-нибудь в дешевеньком ресторанчике или "забегаловке" завсегдатая, которому перманентно не хватает на сто грамм, агент угостит его стопочкой, а потом поручит отнести, скажем, записочку самого невинного характера, даже не вкладывая ее в конверт. В следующий раз это будет уже письмо или пакет. Тут агент или его помощник, если у него таковой имеется, непременно проследит, по какой дороге пойдет "почтальон", не свернет ли он куда-нибудь, не прочтет ли письмо, не заглянет ли в пакет! Если посланец выдерживал экзамен, ему поручали уже передачу настоящей информации. Именно с роли "почтальонов" и начиналась карьера почти всех предателей, которые в случае "добросовестности" и старательности переходили потом в высший ранг диверсантов или агентов.
В классе "А" полученные знания углублялись и расширялись: изучались последние новинки технической мысли, взятые на вооружение разведкой, ученикам давались задания самостоятельно разработать план какой-либо операции, филигранно отработать каждую деталь, а потом осуществить его в условиях, близких к задуманной ситуации. Агенты обучались всем видам агитации и пропаганды: белой - когда пропаганда основывается на достоверных, но тенденциозно подобранных фактах; серой - когда к достоверным фактам добавляются комментарии самого агента, как это часто делает "Би-би-си", и, наконец, черной - когда факты выдуманы, лживы и к тому же откровенно враждебно прокомментированы, как это часто делает "Голос Америки". Тут же будущие агенты учились тому, как надо использовать легковерных, слишком доверчивых, не в меру болтливых людей, всяческого толка шептунов, как вербовать среди них себе помощников.
Высший класс "Р" - резидентов - считался привилегированным. Сюда мало кто попадал, и программа обучения тут была особая. Какая именно, Фред Шульц еще до конца не разобрался.
Домантович вот уже пять дней живет в уютном домике, спрятанном за таким высоким забором, что даже выглянуть на улицу нельзя. Вдоль забора сплошной широкой полосой высажены деревья. Только один высоченный, раскидистый великан шагнул к дому. Его ветви достигают крыши домика, но под самым деревом словно мертвая зона - даже трава не растет.
Расспросить бы хозяина, что это за красавец и почему у его подножья нет ни травинки, ни цветочка, да хозяин глухонемой. Приветливый, гостеприимный, представительный, глаза живые, умные, а с губ срывается какое-то невразумительное мычание, которым бедняга пытается выразить все свои чувства: приязнь, приглашение к столу, огорчение, если у гостя плохой аппетит.
В первый же день за ужином, заметив, что новый квартирант почти совсем не прикасается к еде, хозяин принес большой кувшин красного вина. Оно было холодное, ароматное и чуть терпкое. В иных условиях Домантович с удовольствием выпил бы, и, верно, не один стакан, но теперь ни отличная еда, ни вино не казались вкусными.
Хоть бы увидеть какую-нибудь газету, журнал или книгу, чтобы угадать, где он очутился! Но ничего нет! Табак есть, сигареты только выбирай, вино пей хоть из горлышка, еды - вдоволь, а вот литературым - ни клочка печатного. Конечно, это сделано нарочно, чтобы сбить его с толку. Прием, рассчитанный на психологическое угнетение. Дудки! Ничего у вас из этого не выйдет.
Домантович припоминает многочасовой ночной перелет от Мюнхена, посадку среди горных вершин, чуть маячивших в предрассветной мгле, приглушенные разговоры на аэродроме, в которых ему слышалась то русская, то немецкая речь, поездку в закрытом автомобиле, в сопровождении какого-то дородного молчаливого старика. Лишь несколько слов услышал от него Домантович, и то на прощание.
- Выходить за пределы усадьбы воспрещается! Смерть! - произнес он на чистейшем русском языке и вышел на крыльцо, даже не оглянувшись.
Единственная вещь в этом доме, которая о чем-то говорила Домантовичу, была явно русского происхождения: икона с изображением Пантелеймона-целителя. Домантович где-то видел такую икону. В правой руке "целитель" держит маленькую ложечку, в левой - большую чашу, верно, лекарство.
Увидев икону, гость знаками спросил глухонемого: мол, кто это? Хозяин дома ударил себя в грудь рукой и широко по-славянски перекрестился. Домантович понял - хозяина тоже зовут Пантелеймоном.
Но Пантелеймон - чисто русское имя! Неужели его привезли в Россию? Нет, этого не может быть! Почему же тогда на аэродроме слышались обрывки немецкой речи? Во время посадки он видел силуэты гор, во дворе растительность похожа на субтропическую... Что же это - Абхазия? Кавказ? Нет, не может быть! Это юг! Но какой? Эх, нечего ломать голову. Придет время, и все станет ясно! Правда, тоскливо, но что поделаешь. Надо найти какую-либо работу, починить скамью под раскидистым деревом или повозиться в саду. Рукам работа - голове отдых!
Так когда-то приговаривала бабушка, отрывая внука от книжек, чтобы нарубил дров или наносил воды. Вот Домантович и найдет себе завтра занятие это хоть немного отвлечет от назойливых мыслей.
Но все произошло не так, как он планировал. В половине восьмого утра, а не в восемь, как обычно, глухонемой вошел в комнату, где поселился Домантович, и открыл жалюзи на обоих окнах. Потом жестом стал приглашать квартиранта завтракать, чему-то радостно и широко улыбаясь.
Домантович плохо спал ночь и тоже жестами попросил хозяина не хлопотать, а поставить завтрак на маленький столик в углу комнаты. Так бывало уже не раз, и глухонемой охотно соглашался. Но сейчас он заупрямился и даже, словно шутя, стащил с Домантовича одеяло. Пришлось подняться и одеться. Да еще дважды. Хозяин вдруг вышел на минуту и вернулся с шелковой кремовой рубашкой и ярко-красным галстуком в руках. Рубашка, очевидно, принадлежала глухонемому, она была велика Домантовичу. Пришлось засучил, рукава и расстегнуть воротник. Даже без галстука Домантович теперь выглядел вполне прилично, и в глубине души радовался, что не придется натягивать старый, поношенный мундир, в котором его сюда привезли.
Вся необычность поведения глухонемого объяснилась, как только Домантович переступил порог столовой: за четырехугольным столом, сервированным сегодня по-праздничному, хлопотала молодая и хорошенькая девушка. Чуть вздернутый нос придавал лицу несколько задорное выражение, большие карие глаза глядели на вошедшего приветливо и с любопытством.
- Сестра вашего хозяина, Нонна! - ласково улыбнулась девушка, продемонстрировав привлекательные ямочки на щеках, покрытых нежным румянцем. Говорила она по-русски, с милым сердцу Домантовича оканием.
- Очень приятно познакомиться! - искренне вырвалось у него. За пять дней он впервые услышал человеческий голос и действительно обрадовался, что можно поговорить.
- Я просила брата пригласить вас к завтраку немного раньше, так как очень проголодалась и...
- О, в дороге почему-то всегда хочется есть! Вы приехали издалека? как бы с обычным в таких случаях любопытством спросил Домантович, хотя сердце у него и дрогнуло в ожидании ответа.
- Издалека, отсюда не видать, - естественно рассмеялась девушка и сразу стала приглашать к столу, ловко наполняя тарелки брата и его квартиранта. Вам вина или, может, коньяка?
- Вообще с утра я не пью, но сегодня по случаю вашего приезда... Вы даже не представляете, как мне было тоскливо! Как...
Лицо Нонны нахмурилось.
- Бедный Паня! С ним, конечно, нелегко. Особенно человеку, который видит брата впервые и еще не приспособился... Я вас понимаю, не осуждаю, и все же...
- Простите, я не хотел...
- Я тоже не хотела затрагивать эту невеселую тему. Как-то вырвалось... А теперь - ни словечка о печальном и неприятном! Договорились?
- Еще бы! За такой тост я выпью даже коньяка! А что налить вам?
- Сейчас поколдую! - Нонна покрутила руками, закрыла глаза и медленно начала сводить далеко расставленные пальцы. Тоже выпал коньяк! - воскликнула она с деланным ужасом. - Ну и достанется же нам обоим, если я напьюсь!
- А немного опьянеть приятно, так, чтобы чутьчуть затуманилась голова.
- О, услышали б вас у меня дома! Тетка, у которой я живу, непременно решила бы, что вы хотите сбить с пути праведного ее крошку! Она никак не может привыкнуть к мысли, что я уже взрослая. Я так просила, так умоляла отпустить меня к Пане!
