Анатолий Манаков - На грани фола (Крутые аргументы)
- Попробуйте, Отто, я не возражаю.
- Почему у вас в России все вроде бы стремятся к свободе, но так легко терпят тиранов или сумасбродов во главе государства? Не оттого ли, что мысли у русских живут как бы соседями в большой квартире, между которыми сложились весьма натянутые отношения, а в результате...
- А в результате такой междоусобицы мы склонны унижать себя перед царем, диктатором, генеральным секретарем, президентом? Это вы хотите сказать?
- Я хочу сказать, те уходят в загробный мир, а вы, поизмывавшись над ними вдогонку, с завидным смирением и постоянством потихоньку готовите пьедестал для нового "великого реформатора". И свидетельствует это, по-моему, о веками складывавшемся лакейском менталитете. Вот, скажем, сейчас в России бытует убеждение, будто вакханалия сталинских репрессий заложена в природе социализма. Опять перепутаны все причины и следствия! Кому на Западе придет в голову идея отождествить репрессии Святейшей Инквизиции с природой христианства? В действительности, сталинская тирания опиралась на естественные желания миллионов людей увидеть наконец-то своего спасителя, если не Иисуса, то Иосифа. Зверства проистекали из природы не социализма, а сталинизма, построенного на обмане, травле, мести, доносительстве, культе вождю и партии.
- Разве я спорю? - отозвался Алексей. - Одному Сталину не по силам было внушить народу веру в свое всемогущество. Первыми вдохновителями культа вождю выступили ближайшие его соратники по партии. Одни из лести, другие из желания укрепить авторитет все той же партии или погреться самим в лучах славы "вождя всех народов". Партийные комитеты повсюду неукоснительно следовали духу и букве кремлевских директив, безжалостно пресекали любые отклонения от генеральной линии. Возможны ли массовые репрессии без культа вождю? Вряд ли. Отсюда не могла и не появиться карающая десница, ибо какой спаситель без Страшного Суда. Только вот меч оказался в руках полуграмотных фанатиков или идиотов вроде монахов-доминиканцев. Лидер оппозиционеров Троцкий, тоже оправдывал высокой целью свои неблаговидные средства ведения подрывной работы на пару с РСХА. Так что, опять получается: чем грандиознее политическая интрига, тем больше отвлекающих версий заговора и антизаговора, в которых "фикция мозговой субстанции" перемешивается с истинным положением дел.
- Меня уже цитируют, а это чертовски приятно. Но сразу же, Алексей, хочу вам признаться, что делю все членов рода Адамова на пастырей, паству, охранников и отбившихся от стада одиночек. Мне пришлось испытать на себе все ипостаси, даже охранника, чье дело - рыскать повсюду для пополнения стада новыми овечками и баранами, бугаями и дойными коровами. Сегодня я отбился от стада и нет у меня желания возвращаться. Когда-то я участвовал в излюбленной игре пастырей, тонко и незаметно обменивать цели на средства, когда уже не средства нужны для достижения высокой цели, а цель для использования аморальных средств. Горстка наиболее проворных таким образом захватывает власть в государстве и получает величайшее наслаждение от своей избранности. Повторяясь изо дня в день, возбуждение притупляется и они ищут более экстравагантные формы удовлетворения своих желаний. Преодолевая пресыщение, доходят подчас до крайности сладострастного мучительства и начинают, как саранча, поедать себе подобных и сами себя, будто собственное тело вкуснее.
Отто подъехал поближе к Алексею, подлил ему кофе из старинного серебряного кофейника, заполнил рюмку ликером "Амаретто ди Саронно" и по ходу движения вдоль книжных шкафов решил дать беседе новое направление, заговорив уже на русском языке:
- Я говорю плохо ваш язык. Но я удивляюсь, сколько разный оттенок русский слово имеет.
- Вы хотите знать, придуманы ли эти оттенки для словоблудия или появились в результате мозгоблудия? - попытался уточнить Алексей, перейдя на родной язык.
- Я хочу сказать, вы имеете слова разные "истина" и "правда". Для европеец "правда" значит "факт". Я должен быть смелый сказать правда. Вы, русские, думаете, истина одна, но правда много.
- Например?
- Скажем, ваш Достоевский, - ответил Отто и снова перешел на английский. - Он признает истинным то, что Бог есть, душа вечна, однако у каждого человека своя правда. Интересно бы знать, почему?
- Для Достоевского ключевой вопрос в существовании Бога и бессмертии души, - сказал Алексей и тоже перешел на английский. - По его мнению, от того, как решается этот вопрос, зависит решение всех остальных. Допускаю, он прав. Но тогда, как мне думается, мы вообще мало что решим из наболевших проблем. Почему, вы спросите? Вопрос о существовании Бога, на мой взгляд, не разрешаем ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Кроме того, по Достоевскому, если нет Бога и бессмертия, нет тогда добродетелей и пороков, а коли нет, все будет дозволено. Такая логическая связь между Богом и вседозволенностью мне представляется искусственной, она носит морализаторский характер назидания и не отражает в полной мере действительности. Да и в сознании людей добродетели с пороками появились задолго до Иисуса Христа.
- Поучительный характер этой логики для меня очевиден, - заметил Отто и вновь поехал мимо книжных шкафов, одновременно попивая кофе. - Однако ваш Достоевский столь беспредельно обожает личность Христа, что даже при выборе между Искупителем и истиной предпочитает первого в качестве критерия истинности и доброты. В то же время, хотя переживания и суждения писателя общечеловечны, в них отражено прежде всего его собственное духовное томление, отягощенное эпилепсией. Он докапывается до корней мотивов человеческих поступков, обнаруживает самостоятельное, не контролируемое рассудком желание каждого сделать все по-своему и это свое желание сберечь любой ценой, даже в ущерб ближнему.
- Отто, вы наверняка помните, что мой соотечественник здесь делает одно существенное уточнение: такое желание может стать упрямым своеволием или даже идиотизмом с комическим оттенком. И в самом деле, на какие только жертвы мы не идем, чтобы отстоять свое и, по возможности, прихватить чужое. Ради этого лишаем себя покоя, здоровья, чести, собственного достоинства, материального благополучия и рассудка. Обманываем, принеся клятву на Библии и призывая в свидетели Богородицу. Всегда стараемся делать больше по своему желанию, чем по велению закона. Есть в человеке и нечто отличающее его от животного - кровожадность, сознательная и умом оправдываемая. Согласно Достоевскому, мы вообще живем только благодаря боли или страху и не несем никакой ответственности за кем-то созданный мир.
- А разве под этим его утверждением нет совсем оснований? Вот, к примеру, Федор Раскольников всегда подталкивает меня к мысли о преступной сущности наиболее ярких, великих и оригинальных личностей. Преступной в том смысле, что они по натуре своей должны непременно стоять вне закона человеческого и считать преступление не безумием, а здравым смыслом, допускающим пролитие крови "по чистой совести". Я их не оправдываю, но без них мир превратился бы в скорбный молебен, бесконечный, святой и скучный.
- Знаете, Отто, какой из всех замыслов Достоевского меня интересует сейчас в первую очередь?
- Даже не догадываюсь.
- Всемирного единения человечества.
- Неужели?
- Серьезно говорю, без лукавства. Даже несмотря на то, что относительно недавно замысел этот начал мне представляться больше утопией в склянке для разглядывания в качестве драгоценного экспоната. Тут во мне все больше буйствует Иван Карамазов, который призывает приниматься за дело с разрушения в себе идеи о Боге. По моему предощущению, рано или поздно все придет именно к этому и, поверив наконец больше в свой разум, люди решат жить счастливо и без самоистязаний здесь на земле, а не где-то в заоблачных высотах. Случится сие не скоро, но ещё до того ликвидированы будут все пограничные заставы.
- Дерзишь, Алексей, Бога не боишься! Достоевский усмотрел бы в твоих рассуждениях козни Сатаны, которые он, кстати, всегда обнаруживал и в собственных кошмарных наваждениях, выходивших за пределы церковного догмата. Психологическим же доказательством существования Князя Тьмы и его рогатого племени выставлял саму мысль человеческую, считая неверие в дьявола "французской, легкой мыслью". Бог нужен ему, чтобы преодолеть свои наваждения и не сойти с ума.
- И чтобы Богом, как непогрешимым мерилом проверять свою совесть. Это его личная потребность, возникшая в результате глубоких переживаний и рассуждений. Но вот что характерно, свои мысли и чувства Достоевский признает единственно правильными, в духовном плане чуть ли не обязательными для всего человечества, пусть даже не всех одолевают кошмары, есть и такие, кто предлагает сделать не Христа, а человека мерилом всех вещей. Что им возражает литератор в ответ? Тогда, мол, и дьявол невольно становится непогрешимым мерилом, ибо в таком случае ум делает грехопадение естественным и очевидным. Ссылается он и на православные каноны благоверия, по которым корень греха - в стремлении людей сохранить каждому себя как личность.
