Ирина Глебова - Качели судьбы
Долгое время страх был абстрактным. Кого бояться? Кагэбистов? С ними Вадик повязан одной верёвочкой, одним делом. Болтающих под пьяную руку непризнанных гениев или усталых классиков? Их общий образ такой расплывчатый… Да, страху не хватало реального лица, чёткой направленности. Но однажды, выходя из арки большого, хорошо знакомого ему дома, Вадик увидел девушку: тоненькая фигурка, тёмные глаза, лёгкий жест руки, отбросившей со лба прядь волос… Лариса Тополёва рассеянно поздоровалась, прошла мимо, вглубь двора, да, к тому самому подъезду! И страх Вадима Лесняка обрёл своё реальное воплощение.
Глава 26
Майор Кандауров слушал записанное на плёнку признание Лесняка. Чувствовалось, что в ораторском искусстве Вадим Романович поднаторел. Его интонации были то взывающие к жалости, то патетические, то покаянно рыдающие. Викентий замечал, что временами подсудимый забывал, где он. Маленький микрофон репортерского магнитофона в такие минуты представлялся ему привычным трибунным. Плечи расправлялись, голос начинал модулировать… Но вот Лесняк вздрагивал, затравленно озирался, и Кандауров с брезгливой жалостью видел, что перед ним скрученный страхом человек.
Викентий Владимирович мог гордиться своей работой. У него, розыскника, была полная убеждённость в вине Лесняка, но ни одного прямого доказательства – только косвенные. Потому так тщательно продумал он каждый шаг: от ареста до допроса.
Сняли Лесняка с поезда – тот ехал в столицу, вызванный на заседание «Совета». Знал, что вокруг «трона» происходят большие передвижения. Предвкушал: вот оно, свершилось долгожданное! Он, конечно же, теперь войдёт в главную команду страны, а, может быть даже, возглавит её! И тогда – власть, почти неограниченная, в его руках. И средства. И реальная возможность сделать следующий, последний шаг к самой вершине…
На первой же небольшой станции, уже поздним вечером, его вывели из вагона, посадили в машину и, не включая в кабине света, в полном молчании за полчаса домчали до города, к массивному серому зданию, подняли лифтом в кабинет Кандаурова. Майор объявил ему: «Вы арестованы по подозрению в убийстве Ларисы Алексеевны Климовой», достал из папки листок – предсмертное письмо Димы Жилина, стал читать сразу, без объяснения: «Дорогой Олег! Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых…» После слов: «Рядом со мной появился человек, которого я полюбил и стал чуть ли не боготворить. Но это оказался дьявол-искуситель», – Викентий сделал паузу и поднял глаза. Лицо сидящего напротив человека сморщилось, искривилось, по трясущимся щекам текли слёзы.
– Еще читать, Вадим Романович? – спросил Кандауров и почти сразу же продолжил: «Да, да, мне стыдно, но я скажу тебе: я был его любовником!» И уже повысив голос, чтобы перекрыть всхлипы Лесняка, прочитал ещё кусочек: «Но, может быть, я ещё долго продолжал бы, как кролик, преданно глядеть в глаза этому удаву: если бы не смерть Ларисы Алексеевны…» Викентий замолчал. Дальше он должен был бы прочитать имя. Но Дима в своём письме имени не называл. Если Лесняк захочет отказаться, всё очень осложниться. Очень… Но сидящий по другую сторону стола мужчина уже рыдал в голос, приговаривая:
– Она, она меня вынудила! Травила много лет! Держала в страхе…
Страх вместе с признанием изливался из него, как гной из лопнувшего нарыва. И Кандауров включил магнитофон.
* * *Вадик видел, как Лариса вошла в тот самый подъезд. Но она не оглянулась, словно не боялась его. И внезапно он понял. Как всё просто! Его сегодня вызвали не в своё время, не в привычный день. И разговор был какой-то незначительный. А потом дали Тополёвой его увидеть! Теперь она знает: он, Вадим Лесняк, агент КГБ. Для чего это им нужно? О, этого ему не разгадать! Возможно, эта девчонка у них более доверенное лицо.
Теперь Вадик в ином свете увидел многое, на что раньше не обращал внимание. И внезапное появление в компании этой провинциалки. И её сосредоточенный взгляд, и молчаливость, и отказ много пить. Вот только такие бабы в постель легко ложатся: когда лежишь рядом голяком, покуривая сигаретку, язык болтает легко и бездумно. А эта… Но, может, в её отказе тоже есть своя продуманность и свой план?
Вадик даже стал избегать компании – ничего не мог с собой поделать. Когда Тополёва поднимала на него глаза, он видел в её зрачках отражение арки, двора, подъезда… Начинала кружиться голова, тошнить…
Но скоро Лариса сама перестала приходить на их сборища, и парень воспрянул, взял себя в руки. Что он вообразил? Что девчонка следит за ним? Зачем? Что она может рассказать о нём ребятам? Но она и сама во всём этом завязана… Страх, казалось, отступил. Но ненадолго.
В писательском клубе с Тополёвой Лесняк встречался редко. Она хоть и была членом Союза писателей, но на собраниях и семинарах появляться не очень-то любила. Он знал, что вышла замуж, родила ребёнка. И книжку ещё одну выпустила. Когда же всё-таки сталкивался с Ларисой, взгляд её и разговор был спокоен и приветлив. Он так же по дружески отвечал, шутил, а кровь со злым напором начинала пульсировать в висках, запястьях… Видит же его насквозь, издевается! Держит на поводке страха, чтобы когда-нибудь притянуть этот поводок, а, может, и вообще затянуть у него на шее, как петлю!
Если бы он тогда ещё, раньше, переспал с ней, насколько было бы проще! Он и сейчас не отказался бы. Но стоило ему как-то раз попробовать фривольный тон с эдакое полудружеское-полуинтимное объятие за плечи, как глаза у неё стали понимающе-насмешливые, на губах зазмеилась ухмылочка: «Вадик, ты и по молодости моим кумиром не был, а уж теперь и подавно. Побереги своё обаяние для них», – и кивнула на табунок новой молодёжи, которая уже собиралась в вестибюле писательского клуба перед занятием литстудии. С тех пор, при встречах с ним, в её глазах начинали мелькать насмешливые искорки, и Вадим, мысленно матерясь, доводил свою злость до кипения, заглушая чувство затравленности и паники. Но и когда он улыбался, под этим взглядом мышцы его рук, ног, шеи напрягались до судороги. Это напоминало мужское возбуждение. Настолько напоминало, что однажды Вадик не выдержал, от Тополёвой прямо пошёл в туалет и там позволил розовому липкому туману окутать себя. В этом тумане он задрал на Тополёвой свитер, сдёрнул юбку, прислонил её упругий зад к бильярдному столу, раздвинул и поднял её ноги, согнув их в коленях, и своим мечущимся и пульсирующим членом мощными толчками вошёл в неё. На глазах у всех, постанывая и покусывая её тугие соски…Розовый туман затопил мозг. Когда он рассеялся, и Вадик очнулся, сидя на крышке унитаза, телом владела опустошённость и вялость. Он расстегнул брюки, опустил плавки, вымылся под краном и вытерся бумажной лентой. Чтобы там чёртовы умники не говорили, но онанизмом он не занимался – руками себя не трогал. Работало только его воображение, а воображение, способное доводить до экстаза, – это не извращение. Наоборот – признак гиперсексуальности и чувственности. Он в этом уверен. Если стервы-девки этого не понимают и не ценят – наплевать! Воображение у него всегда при себе! Понять такое может другой мужчина – юный, только начинающий познавать мир чувств и физической радости.
Эта Тополёва – дрянь проницательная! Как она сказала: «Побереги своё обаяние для них», – и указала на группку ребят. А там и девушек почти не было – больше парнишки. Неспроста! А, может, просто имеет информацию? Ведь там, в «конторе», всё про всех знают.
Ещё в памятный, самый первый разговор, когда кагэбист стал стращать Вадика тюрьмой и матёрыми насильниками, парень и в самом деле испугался. Он очень легко смог представить, что с ним может сделать орда грубых уголовников. Представить не абстрактно, поскольку уже приобщился к однополому сексу. Однажды после посиделок у Аркаши Жирова он возвращался домой вместе с Борюней Шевелевым – всеобщим любимцем, мальчиком с ласковыми глазами и обволакивающим голосом. И тот сказал: «Родители мои в разъездах, а мне так одиноко дома. Зайдём, Вадик? Я сделаю отличный глинтвейн. Ты такой мужественный, сильный, с тобой уютно…» Слова-то какие, Господи, словно девушке говорит. Вадик, как и все в компании, поговаривал, что Борюня педик, но как-то всё это казалось несерьёзным. А тут вдруг в паху стало горячо, голова закружилась, и он пошёл… Но то ведь был Борюня – нежный, женственный, изощрённый. А в тюрьме… О, нет! Это страшно!
Впрочем, Вадик не собирался совсем переключаться на мальчиков. Так, для разнообразия. Понятие того, что настоящий мужчина имеет дело с женщинами, было крепко вбито в его голову. Правда, жизнь вносила свои коррективы: с девчонками у него получалось всё хуже и хуже. Всё чаще он навёрстывал своё только в воображении, в розовом тумане…
Глава 27
Новое время налетело, как гигантская волна. Захлёбываясь, отчаянно выгребая и отплёвываясь, люди тем не менее пьянели от неведомых доныне понятий и ощущений. Гласность, перестройка, новое мышление, реформа, рынок!.. И, как это бывает в естественной природе, так случилось и в природе общественной жизни: на гребне своём волна несла пену.
