Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка
Люди могут биться об заклад, могут владеть чистокровками, учить и воспитывать их, тренировать, разводить, выводить новые породы, рисовать их, писать о них. Однако вся индустрия бегов зиждется на доисторическом всепоглощающем стремлении коня и наездника, сливающихся воедино, взять верх, победить, быть первым. Для меня Ребекка на коне сделалась квинтэссенцией скачек.
Мы с Генри стояли на бывших когда-то цирковыми трибунах и следили за скачками. Все участники без сучка, без задоринки преодолели яму с водой. Ребекка закончила заезд не в числе первых.
Генри проворчал, что скачки не захватывают его, как регби, и пошел проверить, все ли в порядке с шатром.
День на ипподроме закончился.
– Ничего экстраординарного не произошло, так, обычные происшествия, – пробегая мимо нас, сообщил мне Роджер.
По дороге мне попался врач.
– Приходите ко мне во вторник, – предложил он мне. – Я сниму все скобы. Не нужно будет маяться в больнице, ожидая своей очереди.
– Замечательно.
Оливер был занят в конторе, отвечая на запросы и отбиваясь от разъяренных тренеров, требовавших вмешательства стюардов в решение о присуждении первого места. Совещание стюардов назначили здесь же, в конторе, прямо среди компьютеров, копировальных машин и рядом с кофейным автоматом.
В целом же профессионалы, занятие которых – доставлять удовольствие другим, с пониманием отнеслись к временным мерам, принятым на ипподроме, чтобы не срывать состязаний, тем не менее я заметил, чем ближе было к концу скачек, тем больше они воспринимали возникшие словно по мановению волшебной палочки удобства как само собой разумеющееся и начинали ворчать по поводу толчеи в весовой и недостаточного обзора на временных трибунах.
– Им предложили рукотворное чудо, – вздыхал Роджер, – а они желают теперь небесного.
– Такова человеческая природа.
– А, ну их к черту.
Какое-то время я провел с Филиппой и Пенелопой, предаваясь бессвязным мечтаниям, потом нашел своих мальчишек и вновь почувствовал бремя возраста и родительского долга, впрочем, никто и ничто не напоминало мне, что меня в любой момент могут отправить на тот свет.
Я поговорил с Марджори, которая заменила Викторию на вручении призов. Когда она пробиралась через шумящую толпу, ее стройную прямую фигурку от давки надежно оберегали своей внушительной массой Конрад и Айвэн. Загорались огни фотовспышки, подставленный ей чьей-то услужливой рукой микрофон издавал таинственные звуки, хозяева лошадей-победителей были на седьмом небе и не скрывали своих чувств, тренеры, казалось, вздохнули так, будто с их плеч свалилась невыносимая ноша, жокеи-победители выглядели явно разочарованными (получив по меньшей мере десятую пару призовых запонок), а лошади возбужденно подергивали холкой и нервно перебирали копытами. Обычная картина раздачи призов, необычный день.
– Ли, – обратилась ко мне Марджори, направляясь обратно к большому шатру и замедлив шаг, когда увидела меня. – Чашку чая?
Я послушно подошел к ней, и мы вместе вошли в столовую, где очень скоро идея чашечки чая перевоплотилась в хорошую порцию «Пол Роджера» из винных подвалов Стрэттон-Хейза. Отпустив Конрада с Айвэном, она пригласила меня во вновь прибранную столовую, где заботливая прислуга поставила стол на место, накрыла его безукоризненной скатертью и вновь расставила на ней блюда с сандвичами и пирожными эклер.
Марджори присела на один из стульев и сразу взяла быка за рога.
– Во сколько это обошлось? – требовательным тоном спросила она.
– А сколько, по-вашему, это стоит?
– Садитесь, садитесь, – она подождала, пока я устроюсь на стуле. – Это стоит, как вы отлично себе представляете, любой суммы, какую только может попросить ваш друг. Весь день нас со всех сторон поздравляют. Этот шатер очень понравился. Будущее ипподрома, я не преувеличиваю, спасено. Может быть, мы сегодня и не получим прибыли наличными, но нам зачтется бесценный доход, который мы заработали, вызвав такой восторг у наших посетителей, они теперь станут нашими почитателями.
Ее деловая метафора вызвала у меня улыбку.
– Я сказала Конраду, – сдержанно промолвила она, – чтобы он не трясся над каждым счетом. Оливер Уэллс очень занят, поэтому я говорю это вам. В среду, послезавтра, я собираю семейный Совет. Можете вы с Оливером и полковником до этого подсчитать для меня расходы и дать список затрат?
– Вероятно.
– Тогда сделайте это, – сказала она, на этот раз не столько приказным, сколько просящим тоном. – Я сказала Конраду, чтобы он велел бухгалтерии прикинуть, каково реальное положение ипподрома на настоящий момент, не дожидаясь конца этого финансового года. Нам необходимо разобраться в ситуации и определить, что мы будем делать в первую очередь. – Она на миг замолчала. – Сегодня вы показали, что нам не стоит перестраивать трибуны по-старому. Вы показали нам, что людям нравится свежая и необычная обстановка. Нам нужно построить веселые трибуны.
Я слушал ее с благоговением. Неужели ей восемьдесят четыре года? Или восемьдесят пять? Маленькая, в чем душа держится, мыслит четко и жестко, старушка с хваткой финансового магната.
– Вы придете на Совет? – спросила она не совсем уверенно.
– Думаю, да.
– А миссис Фаулдз?
Я холодно посмотрел на нее:
– Она сказала, вы узнали ее.
– Да. Что она вам рассказала?
– Не очень много. Главным образом говорила о том, что, если ипподром станет приносить доход, будет процветать, она не станет настаивать на продаже земли.
– Прекрасно. – Марджори явно обрадовалась, но об этом можно было судить только по чуть заметному движению ее скул.
– Не думаю, чтобы она горела желанием посидеть на Совете, – прибавил я. – Она прочитала в газетах о семейных раздорах, этого достаточно. Она просто хотела узнать, как тут дела.
– Газеты! – Марджори покачала головой, одно только это слово вызывало у нее отвращение. – Не знаю, как они могли разнюхать о наших разногласиях. Чего только они не писали, страшно подумать. Нам больше нельзя допускать таких скандалов. И еще важнее не допустить новых выходок Кита.
– Так, может быть, – осторожно предложил я, – лучше, пусть себе все идет своим чередом…
– Ну что вы, – не дала она мне закончить, – что вы говорите, а семейная честь…
Старинная, вековечная дилемма никуда не девалась – с их точки зрения, ей не было решения.
Скачки закончились, и толпы устремились с ипподрома, оставляя после себя тонны мусора. Опустел большой шатер. Рестораторы сложили свои столы и стулья и разъехались. Солнце склонялось к горизонту, землю окутывало желтое марево, и мы с Генри, Оливером и Роджером сидели на перевернутых пластиковых ящиках из-под бутылок, наслаждаясь тишиной покинутого пьющей публикой бара для членов клуба и холодным пивом из банок, и, лениво ворочая языками, подводили итоги многотрудному дню.
Пятеро мальчишек носились поблизости. В последний момент к ним присоединился Тоби. Стрэттоны отправились восвояси. У конюшен грузились в фургоны последние победители и неудачники. Все уже позади – нетерпение, страстный порыв, триумф.
– Следующий номер нашей программы… – провозгласил я, словно с арены в цирке, и широко повел рукой.
– Мы отправляемся домой спать, – закончил за меня Роджер.
В хорошем настроении он довез меня с ребятами до автобуса, а сам вернулся обратно присмотреть за уборкой, проследить за тем, чтобы все было заперто на ночь, и проверить охрану.
Дети поужинали на скорую руку и сгрудились у телевизора. Я сидел, читал дневники Картерета и зевал. Мы все, конечно, поговорили с Амандой.
Картерет писал:
«Ли уговорил пойти на вечернюю лекцию о последствиях бомбежек для разного рода строений. (Дело рук скорее Ирландской освободительной армии, чем авианалетов.) Было очень скучно. Ли извинялся за то, что я потерял время. У него появился бзик по поводу разных развалюх. Сказал ему, что на этом он здесь не заработает поощрения. Он ответил, что жизнь не кончается после колледжа…»
– Папочка, – позвал меня Нил.
– Да?
– Я задал Генри загадку.
– Какую загадку?
– Какая разница между шпунтом и желобком?
Я с благоговением воззрился на своего потрясающего сына, маленького мальчика с необычайно хорошей памятью.
– Ну, и что он тебе ответил?
– Он спросил, кто этим интересуется. Я сказал, что ты, и он стал смеяться. И сказал, что если кто и знает ответ, то это ты.
Я улыбнулся и сказал:
– Это похоже на загадку Сумасшедшего Шляпника из «Алисы в стране чудес»: «Какая разница между вороном и письменным столом?» Ответа на нее вовсе не существует.
– Глупая загадка.
– Согласен. Я всегда так думал.
Нил замолк, погрузившись в детский фильм. На экране носился длинноносый Пиноккио и противно верещал, я почему-то вспомнил сегодняшнюю истерику Кита. Его искаженное злобой лицо вызывало отвращение. Вялой рукой я перелистнул страницу. Картерет писал:
