Елена Арсеньева - Клад вечных странников
В это самое время Катерина в своей одинокой постели ожидала, когда же ее, наконец, навестит где-то загулявший Морфей, которому, в принципе, глубоко безразлично, кого принимать в свои объятия, красавиц или дурнушек. Ворочаясь с боку на бок, она думала, что, как всегда, сваляла дуру. Зачем надо было звонить Оксане и все выбалтывать ей про бабушкино письмо? Не проще ли было втихаря дождаться выходных, сесть на электричку до Арени, а там, на автобусе или попутке, доехать до Вышних Осьмаков? Конечно, она представления не имеет, где, собственно, зарыт, замурован, спрятан, короче говоря, клад. Но уж как-нибудь можно будет сориентироваться на месте. Это староверские края – значит, скорее всего, надо искать по скитам. Поспрашивать коренных жителей – осторожно, очень осторожно. Почти наверняка она убедится, что сокровищами там и не пахнет. Ну и ладно. Зато какое развлечение!
А с Оксаной она все-таки разболталась напрасно. И, главное, даже про подушку, куда снова зашила дедово письмо, рассказала! Хотя какое это имеет значение?..
* * *Зря Ирина ожидала, что «подземный ход» – это место, по которому можно будет ходить. С первой же минуты пришлось не только согнуться крючком, но и опуститься на колени. Минутку Ирина оставалась в таком положении, ошеломленно водя вокруг руками и размышляя, не вернуться ли, пока не поздно. Руки со всех сторон натыкались на земляные стены, земляной пол и потолок. Эти самые стены, пол и потолок были плотно утрамбованы и вполне сухи: всемирный потоп, учинившийся наверху, не смог проникнуть настолько глубоко. Правда, в одном месте Ирина невзначай смахнула со стены что-то, подозрительно похожее на мокрицу. Передернулась, издав короткий дикий вопль, – и предпочла думать, что это просто осыпается земля.
Ей вдруг сделалось дурно при мысли, что вот так, на карачках, придется проползти те два километра, которыми прямиком можно добраться от деревни до скита. Не было никакого сомнения, что ход ведет прямиком туда. Но два – это поверху. А под землей? И что, под речкой тоже прорыт ход? Кошма-ар…
А может, и правда вернуться?
Хорошо, и что потом? Опять пойти к бабе Ксене, опять размышлять о своей неудавшейся судьбе и ждать возвращения Павла?
Ирина вновь передернулась и решительно двинулась вперед.
Решительно двинулась… с ума сойти, какие слова! Можно подумать, она шла форсированным маршем, под знаменами и с оркестром. На самом-то деле она неуклюже елозила коленками по земле, переставляя перед собой гибрид лампы и свечи. Толстая свечка горела ровно и ярко, а отражатель оказался вообще чудом техники: отбрасывал на стены веселые блики и вполне сносно освещал Ирине путь.
Одна беда – освещать было особо нечего. Все те же стены, тот же потолок, за который Ирина то и дело цеплялась головой, стоило слегка забыться и чуть разогнуть согбенную спину, все тот же пол, сухой и относительно чистый, конечно, и все-таки… все-таки она старалась не думать, во что превратится чужое платье за время этого путешествия.
Может быть, дед Никифор простит ей кражу, когда Ирина расскажет ему, кто она? Ведь, строго говоря, не чужие люди! Ее дед Василий Дворецкий был когда-то соседом Никифора Ивановича…
Впрочем, вряд ли старик сочтет это достаточным основанием, чтобы набиваться к нему не просто в родню, но как бы и в наследники. Если на то пошло, у Оксаны и ее прабабки тоже были основания набиваться в родню Никифору Иванычу. Все-таки Клава Кособродова закрыла глаза его внуку и, так сказать, приняла последнюю исповедь. А Оксана ее внучка, вернее, была ею…
Так и полезли в голову всякие тягостные воспоминания! Оксана убита… кто же сделал это? Да глупо спрашивать! Тот самый человек, который дважды приходил к Катерине, чтобы убить ее. Тот самый, кого она видела с чулком на голове. Он оставил в ее квартире труп своего сообщника и вытряс все содержимое из старенькой бабушкиной подушки… откуда Ирина, то есть Катерина, повинуясь какому-то непонятному велению души, заранее вынула письма и с тех пор носила в своей сумке, в небольшом полиэтиленовом пакете. Эту сумку она машинально прихватила с собой, когда пошла делать укол соседке. Только поэтому письмо деда Василия не досталось убийце… а ведь «чулок» искал именно это письмо!
И не стоит долго гадать о том, как он узнал о письме. Оксана проболталась, разумеется. Похоже, во время первого своего появления у Катерины «чулок» еще не знал, что письмо деда Василия должно храниться в подушке, поэтому обыск и носил такой беспорядочный характер. Но уж вторично-то он пришел, совершенно уверенный, где искать. Повидался, значит, с Оксаной, получил новую информацию – и явился, как за своим добром. Бог ее разберет, Оксанку, почему она сразу не сказала своему сообщнику о подушке. Может быть, решила обхитрить его? Но если кого бедняжка обхитрила, это лишь себя… И это глупо, тем более глупо, что в письме не содержалось совершенно ничего для нее нового и, строго говоря, никакой надобности в нападении на Катерину не было. Но, очевидно, Оксана, которая по жизни всем врала, решила, будто и ее невзрачная подружка не без греха. Наверняка она думала, будто Катерина утаила от нее более точные координаты клада или хотя бы какие-то его приметы.
А ведь она и правда ничего не знала, кроме этого странного названия, – Вышние Осьмаки, от Оксаны она получила куда больше информации, чем дала сама!..
Но Оксана все же погибла. Недооценила она своего знакомого. Ему вовсе не нужны были сообщники, с которыми пришлось бы делиться сокровищами. И плевать ему, что сокровища, возможно, существовали только в разгоряченном воображении Клавы Кособродовой… которая и заразила этой болезнью сначала свою внучку, потом убийцу, а уж потом, косвенно, так сказать, Катерину Старостину.
Какое счастье, что убийца все же не нашел письма! Иначе он тоже приехал бы сюда – а судя по его упорству, он бы все Вышние Осьмаки вверх дном перевернул! – и тогда Ирина столкнулась бы с ним нос к носу…
Все это время она ползла совершенно механически, уже обретя некоторую сноровку и довольно споро переставляя фонарь и волоча за собой кочергу, однако тут вдруг ее перемазанные землею конечности заплелись, и Ирина замерла, словно бы столкнулась нос к носу с внезапной догадкой: а почему она настолько уверена, что «чулок» не приехал в Вышние Осьмаки?
Она стояла на карачках, упершись в землю руками и свесив голову, словно придавленную этой кошмарной мыслью: «чулок» рядом, и если это так, им может быть только Сергей – или Павел, Павел – или Сергей… а третьего не дано. Третьего – то есть Петра – с простреленной грудью увез в больницу Павел…
На мгновение мелькнула ужасная мысль, что если ночной убийца, он же «чулок» – Павел, то Маришка и Петр в дороге подвергаются страшной опасности. Но тут же Ирина тоскливо всхлипнула. Да нет, увы, бесполезно тешить себя бессмысленной надеждою, бесполезно переваливать с больной головы на здоровую! Ни в чем не виновный Павел уехал, его спровадил подальше человек, которому до зарезу было нужно остаться в Осьмаках одному, без постороннего пригляда. Павел уехал, а убийца остался. И тут уж никак не приплетешь глупенького, доверчивого Виталю!
Это ощущение, которое не раз появлялось у нее… это ощущение, будто она уже где-то видела Сергея… оно что, просто так возникло? На пустом месте?
Нет. Потому что она и впрямь уже видела его прежде. Конечно! Сначала в нелепой кепке около «стекляшки», в компании двух алкашей, потом на лестнице, потом в своей квартире. Правда, там он уже напялил на себя этот жуткий чулок, однако не зря, не зря Катерина уверяла невыспавшегося капитана и доброго сержанта Асипова, что узнала бы убийцу, окажись с ним лицом к лицу.
Узнала… да что с того? Поздно, поздно, так бесповоротно поздно!
А он ее, значит, не узнал… Конечно, превращение с ее внешностью произошло и в самом деле волшебное. И если бы маленький крылатый божок направил свою стрелку чуть левее или правее, то не безобидный и совершенно ей не нужный Павел влюбился бы в ослепительную красавицу Ирину Бурмистрову, а Сергей Толмачев – он же Стас Торопов, он же Псих, он же «чулок», он же человек, поклявшийся убить Катерину Старостину, которая однажды обвела его вокруг пальца… убить ее во что бы то ни стало!
А вот интересно, люби он ее и узнай однажды всю правду, хватило бы его любви, чтобы простить ее, чтобы сохранить ей жизнь и начать все заново, вместе, на основе только любви, но никак не ненависти?..
Ирина уткнула лицо в ладони. Она сошла с ума… она и в самом деле сошла с ума, потому что не испытывает никакого страха перед своим жутким открытием. Ей все равно, кто такой Сергей. Ей все равно, что им владеет желание убить ее. Собственное сердце превратилось в предателя. Оно любит впервые в жизни – слепой, нерассуждающей, чувственной любовью, на какую старая дева, унылая и скучная Катерина Старостина, даже не считала себя способной. И тоска, смертная тоска скрутила ее, когда она поняла, что готова целовать руку, которая, возможно, принесет ей смерть…
