Николай Буянов - Бал для убийцы
— Ты прекрасно знаешь, что я не бандит, — устало произнес Василий Евгеньевич. — И убери ножик… Тебе просто никогда не приходилось пять суток подряд сидеть в четырех стенах, безвылазно, когда весь город оклеен твоими мордами, у каждого сучьего мента на тебя ориентировка… И твоя кухня мне уже опротивела. Какой извращенец подобрал тебе этот кафель?
— Не нравится — катитесь, — уязвленно сказала Майя, исподтишка оглядывая стены: действительно, полная безвкусица. — Посадят в камеру — можете декорировать ее по собственному усмотрению.
— Ладно, не злись. И перестань мне «выкать». Лучше расскажи, что выяснила.
— Выяснила, что ты скотина.
— Это я и без тебя знаю. Что еще?
— Где достал водку?
— В ларьке, — лаконично отозвался Гоц. — В пяти метрах от подъезда.
— Дверь оставил открытой?
— Всего на две минуты, не переживай. Да и что у тебя красть?
— Тебя могли заметить.
— Я замотался шарфом. Хотя мог бы и не заматываться: нынче народ пошел не бдительный.
— Кстати, о бдительности: соседка снизу интересовалась, кто у меня в квартире стучал молотком, пока я была на кладбище.
— Соседка?
— Вера Алексеевна, теща Севы Бродникова.
— Мать твою, — Гоц опустил голову на сцепленные руки. — Вся их чертова семейка против меня.
Он немного помолчал.
— Знаешь, твоя версия, конечно, не без изящества: поджог музея, провокатор из охранки, история почти вековой давности… Но ведь и бездоказательная. Может быть, дело обстоит проще?
Может быть, подумала Майя. Подонок охранник изнасиловал ученицу: чем не повод для убийства?
Картина была идиллическая, почти семейная — как давеча, когда ее персональный «террорист» сидел на полу, возле подоконника, а она держала его на прицеле — плечо ныло от напряжения, и мушка тряслась, как в припадке эпилепсии. Только Новый год с его ужасами счастливо минул, Дед Мороз счастливо отбыл в свою сказочную страну Лапландию, исчезли праздничные огни с улиц, и вечер плавно переходил в ночь… Ему страшно хотелось напиться, он побледнел и покрылся липким потом, она успокаивала его как могла, увещевала, злилась, снова увещевала, потом горько, по-бабьи, подперев ладонью подбородок, слушала историю его жизни, незатейливую и подчиненную одной сумасшедшей гонке на выживание. Сын токаря-расточника на местном заводе-гиганте (ныне бездействующем и потихоньку зарастающем чертополохом) и воспитательницы в детском саду, папа по пьяному делу засунул руку под кожух, окрашенный предупреждающей оранжевой краской, — оторвало выше локтя. Инвалидность, усугубленная задержками пенсии, запоями и скандалами с матерью, нищета и дикое, ни с чем не сравнимое желание вырваться из этого ада, из уничижающей тьмы и убожества.
— Я был самым маленьким и хилым во дворе, и лупили меня все кому не лень. Только голова была большая и все время росла. Представляешь мой ужас: я не рос, хоть тресни, а голова… У меня до десятого класса было прозвище Головастик. — Он усмехнулся и затушил сигарету в пустой консервной банке (пепельницы у некурящей Майи не нашлось).
Школу окончил отнюдь не с медалью, но вполне прилично. Отец к тому времени умер — освободил. Васенька очнулся и совершил очередной подвиг: с первого раза поступил в педагогический, на истфил. Правда, вскоре пришлось перевестись на вечерний: днем подрабатывал на стройке.
— А я гадала, откуда у тебя такие мышцы, — сказала она, посмотрев на его бицепсы. Такие бицепсы она видела, пожалуй, только в кино.
Он хмыкнул.
— Да уж, никаких «качалок» не надо — поиграешь день за днем бадьей с раствором…
— А потом?
— Потом? Дорожка накатанная: комсомол, общественная работа, партия… Короче, неинтересно. «Оттрубил» пару лет в сельской школе, затем поступил на экономический (закончил с отличием). Кандидат наук — впрочем, таких пруд пруди.
— Как же ты начал пить?
Он передернул плечами.
— Не помню. Ни один алкаш не помнит, как он стал алкашом.
— И пример отца не уберег?
— Как видишь. Дело, наверное, не в примере, а в генах.
— А почему ты не женат?
— Не знаю, — хмыкнул директор и снова потянулся к бутылке (Майя мягко, но решительно пресекла его поползновение). — Видимо, ждал тебя.
Вот только этого не хватало, устало подумала она.
И это была единственная стройная мысль, пришедшая в голову, среди бестолковых обрывков, приветов с усмешечкой из сопредельных миров… Там, где за окнами чернела новогодняя ночь, и они были на кухне втроем: он, она и пистолет. Надо признать, до сих пор все развивалось по классическим законам голливудского триллера: главный герой, обвиненный в преступлении (несправедливо, разумеется), находит приют у героини — роковой красотки (впрочем, роковой она становится в конце, пока же — сильно одомашненная хозяйка), она помогает ему доказать его непричастность и найти истинного злодея (обычно это самый близкий друг, который в курсе всего и периодически одалживает обоим деньги). Два варианта финала: либо хеппи-энд, либо…
(Культовый фильм конца восьмидесятых, «Женщина его грез» с Лайзой Минелли. Признание бойфренда вышедшей в тираж, но еще не вошедшей в климакс адвокатессе, которого та два часа экранного времени спасала от электрического стула: «Милая, да ведь это же я тот самый маньяк, убивавший школьниц. Удивительно, как ты до сих пор не просекла… Разве можно в наше время верить незнакомцам на слово? Ну, а теперь, лапочка, закрой глаза и приготовься…»)
Да, но если Гоц не убийца, то как настоящий убийца мог украсть поясок? Как он вообще добрался до наряда Деда Мороза?
Наряд Деда Мороза. Единственная материальная улика, которую нельзя опровергнуть. И которая, однако, никуда не вела и ничего не подтверждала.
Майя взяла бутылку, чтобы школьный директор не смог дотянуться, и тихонечко выскользнула из-за стола. Странно, но Гоц никак не отреагировал на столь вопиющий произвол — он продолжал сидеть в той же позе, с тем же выражением лица, с теми же мрачными мыслями в черепной коробке… С таким лицом и такими мыслями хорошо задавать оппоненту сакраментальный вопрос: «Ты меня уважаешь?» А также совать в живот вышеозначенному оппоненту кухонный нож, ставить закорючку в сунутом под нос протоколе и ожидать, когда же наконец придет вертухай и отправит в камеру. Однако с таким выражением в глазах нельзя хладнокровно накинуть поясок на горло девятилетнего мальчика. И ни за какие коврижки не впрыснуть бензин в замочную скважину (пардон, не бензин, а смесь бензина и этилового спирта).
Майя прокралась к телефону и набрала номер Кузнецовых, попутно взглянув на светящиеся часы, зеленые цифры в темноте. Половина второго ночи, самое время.
Трубку взяли сразу.
— Слушаю.
— Артур, это я. Прости, что разбудила.
— Я не спал.
— Ты один?
— Лера уснула. А я уже третью ночь — ни в одном глазу. Хорошо, что ты позвонила.
Майя помолчала, собираясь с мыслями.
— Мне не дает покоя этот супермаркет. Что, если Гриша увидел нечто не на улице, а в самой витрине?
— Что он мог там увидеть?
— Пока не знаю, но хотела бы попробовать выяснить.
Трубка озадаченно засопела.
— Помню, там стояла елка в гирляндах, какие-то зверюшки… Думаешь, это имеет какое-то значение?
— Но ведь на какую-то мысль это Гришу натолкнуло.
— Да, наверное, ты права. Нужно наведаться туда еще раз. Завтра, ты не против?
Она сказала: «До завтра», положила трубку и обернулась. Школьный директор стоял в дверном проеме — его мощный силуэт четко вырисовывался на фоне белесого окна.
— Кому ты звонила? — тихим и абсолютно трезвым голосом спросил он.
Майя промолчала. В какую-то секунду она подумала, что сейчас он бросится на нее и они сплетутся вместе, в одно целое — два тела посреди узкой ковровой дорожки, пока он не дотянется до ее горла…
— Ты решила выдать меня?
— Нет.
Он склонил голову набок, будто размышляя: ударить — не ударить? Потом грустно изрек:
— Ты меня боишься.
— Нет, — честно ответила она. — Не боюсь.
Магазин открывался в девять. Минут за пять до срока Майя в нетерпении выскочила из автобуса, подбежала к стеклянным дверям и в серой стайке пенсионеров увидела Артура, нервно притоптывающего каблуками.
— Украшения уже убрали, — сказал он вместо приветствия, указав на голую витрину. — Придется порасспрашивать продавщиц.
На том и порешили и, едва двери отворились, вместе с толпой страждущих разбрелись по разным концам громадного и длинного, как состав, еврозала.
Следующие полтора часа они убили на то, что приставали к самым разным людям — продавцам и покупателям, рабочим мясного отдела и дворничихе в ярко-оранжевом жакете, убирающей снег под окнами (Артур добрался даже до местного секьюрити, тискавшего в подсобке молоденькую заведующую), — с единственным дурацким вопросом: как были украшены витрины в канун Нового года. Ответы — иногда вежливо-недоуменные, а чаще откровенно-хамские — сводились к одному: не помним, только нам и дел, что по сторонам глазеть, обратитесь к директору, у него офис на Герцена, обратитесь к заведующей, обратитесь к Розе Юрьевне (Роза Юрьевна, властная седеющая дама с манерами Маргарет Тэтчер, одетая в ватник поверх белого халата и кружевной кокошник, даже не взглянула в сторону Майи — ее все время кто-то теребил, о чем-то спрашивал, что-то доказывал и совал под нос пачки накладных. Походя, подмахивая очередную бумаженцию, она бросила: «Спросите у Просто Марии, это, кажется, ее хахаль делал оформление». — «А кто это — Просто Мария?» — «Которая игрушки продает»).
