Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача
К тому времени, как я проехала полпути по известковой дороге холма Джиббет, я чувствовала, будто моя кровь стала грязью, а туфли сделаны из свинца. В других обстоятельствах я бы забралась в густую чащу вздремнуть, но не в этот раз. Время истекало, и, как любил говорить отец, «усталость — оправдание хама».
Слушая вздохи и шепот ветра в верхушках деревьев леса Джиббет, я поймала себя на мысли, что где-то в глубине надеюсь, что выскочит Безумная Мэг и отвлечет меня от моей миссии. Но этому не суждено было осуществиться: кроме овсянки, постукивавшей, будто занятой сапожник, в дальнем конце леса, не было никаких признаков жизни.
Когда я добралась до верхушки холма, передо мной в сторону реки расстелилось поле Джубили — ковер цвета электрик. Когда вспыхнула война, Гордону пришлось выращивать лен, по крайней мере, как мне рассказывала миссис Мюллет, по приказу правительства его величества, которому он требовался для того, чтобы изготавливать парашюты. Но война в Британии давным давно закончилась, и парашюты больше не требовались в таком количестве.
Тем не менее, даже работая под прикрытием военной необходимости, похоже, Гордон сумел сохранить свой конопляный огород, ловко скрытый среди деревьев леса Джиббет и известный лишь горстке людей.
Который из них, подумала я, — если это был один из них — помимо столь страстной ненависти, чтобы захотеть совершить убийство, обладал достаточными познаниями в электричестве, чтобы подстроить ловушку Руперту?
Вспышка света привлекла мое внимание: отражение сбоку от дороги. Я сразу же увидела, что это один из придорожных орнаментов из рухляди, которые делает Безумная Мэг, он свисал на веревке с куста ежевики. Это был не более чем зазубренный обломок хромированного радиатора, отвалившегося от какого-то автомобиля на неровной дороге. Позади него болтался и лениво поблескивал на солнце (это он привлек мой взгляд) маленький круглый серебристый диск, который, судя по красным пятнам, когда-то был крышечкой на полупинтовой бутылке с краской.
Это напомнило мне, как ни странно, о том, что я испытала в прошлом году, когда отец возил Офелию, Дафну и меня в Лондон на полуночную службу в Бромптонскую часовню. В момент возвеличивания евхаристии, когда священник чрезмерно долго держал над головой круглую белую облатку (которую некоторые из нас считают Телом Христовым), на миг она поймала свет свечей и цветное отражение алтаря, засверкав неземным переливающимся блеском, одновременно не плотным и не прозрачным. В тот миг мне показалось, что это знак, что вот-вот случится что-то важное.
Теперь, на опушке леса Джиббет, в моей голове выступы каких-то зубчатых колесиков встали на свои места. Мне показалось, что я даже слышу щелчки.
Церковь. Щелк! Викарий. Щелк! Висящий диск. Щелк! Велосипедный зажим. Щелк! Крышка от бутылки с краской. Щелк! Мэг. Щелк!
И я как будто увидела: викарий был здесь, на ферме «Голубятня», в прошлый четверг. Здесь он зацепился брючиной за велосипедную цепь и потерял зажим. Он все-таки воспользовался им, в конце концов! И это здесь, на известняковой дороге, он упал. Белые пятна на черном облачении священника появились из-за этого.
Безумная Мэг, сорока с многолетним стажем, нашла зажим и, как она делает со всеми блестящими металлическими предметами, подобрала его и принесла с собой в дом священника.
Она вышвырнула меня. Забрала браслет старой Мэг и вышвырнула ее, вот так вот. Дрянь, дрянь!
Слова Мэг эхом отозвались в моей памяти. Она говорила о жене викария.
Это Синтия Ричардсон забрала у Мэг велосипедный зажим — ее «браслет» — и выставила из дома священника.
От дома священника только три шага до приходского зала, где эта штука оказалась за сценой в качестве орудия убийства в кукольном театре Руперта.
Должно быть, все произошло именно так. Я была в этом уверена так же, как в том, что меня зовут Флавия де Люс. И я с трудом могла дождаться, чтобы рассказать инспектору Хьюитту!
Подо мной внизу, на дальнем берегу моря синего льна, вдоль каменной стены медленно полз серый трактор «Фергюсон», волоча за собой низкий прицеп. Сверкание светлых волос на солнце подсказало мне, что двигающийся рядом с прицепом мужчина, разгружающий камни для починки стены, должно быть, Дитер, а, без сомнения, человек в комбинезоне за рулем трактора — это Салли. Даже если бы они обратили на меня внимание — чего они не сделали, — они слишком далеко, чтобы засечь, как я прокрадываюсь в фермерский дом.
Я осторожно двигалась через двор. Это место казалось утонувшим в тени: старый камень громоздился на старый камень, окна мертвыми глазами (как сказала Салли) слепо уставились в никуда. За которым из пустых проемов была спальня Робина? Какое из этих окон обрамляло его одинокое личико перед тем немыслимым понедельником в сентябре 1945 года, когда его короткая жизнь так резко закончилась на конце веревки?
Я символически постучала в дверь и подождала приличествующие тридцать секунд. Затем я повернула ручку и вошла.
— Миссис Ингльби? — окликнула я. — Это я, Флавия. Пришла посмотреть, остались ли у вас особенно крупные яйца?
Я не думала, что получу ответ, и оказалась права. Гордон Ингльби был слишком трудолюбив, чтобы слоняться по дому, когда солнце еще светит, а Грейс — что ж, Грейс была либо в башне голубятни, либо бродила по холмам. Любознательная миссис Мюллет как-то спросила, доводилось ли мне натыкаться на нее во время моих длительных прогулок по графству.
«Она чудная, эта Грейс Ингльби, — сказала миссис Мюллет. — Моя подруга Эдит — которая Эдит Кроули, детка, и она же Эдит Фишер до того, как вышла замуж за Джека, — шла на занятия церковного хора в Незер-Стоуэлл, она опоздала на автобус, видишь ли, и увидела, как Грейс Ингльби выходит из рощицы около Бидди-лейн, ведущей с горы в никуда. „Грейс, — позвала она ее. — Эй, Грейс Ингльби!“ Но Грейс перелетела через ступеньки — это ее собственные слова: „перелетела через ступеньки“, и, если можешь представить себе эту картину, не успела она сама дойти до этого места, как Грейс исчезла. „Испарилась, словно дыхание собаки в декабре“. Вот так она выразилась».
Когда дело доходит до сельских сплетен, миссис Мюллет непогрешима, словно папа Пий IX.
Я медленно шла по коридору, вполне уверенная, что я одна в доме. В конце коридора, рядом с круглым окном, тикали старинные напольные часы — единственный звук в безмолвном фермерском доме.
Я быстро заглянула в каждую комнату: гостиную, гардеробную, кухню, чулан…
Рядом с часами две ступеньки вели вверх на маленький приступок, и, заглянув за угол, я увидела, что дальше узкая лестница поднимается на второй этаж.
Под лестницей втиснулся чулан, его странно выгнутая дверь из досок, соединенных «ласточкиным хвостом», была оснащена великолепной ручкой из зеленого и белого фарфора, который мог быть только веджвудским. Я хорошенько покопаюсь здесь позже.
Когда я поднималась, при каждом шаге раздавался специфический скрип дерева: будто вскрывали крышки вереницы старых гробов, и я подумала об этом с приятной дрожью.
Осторожно, Флавия, милая. Ни к чему волноваться.
На вершине лестницы был еще один маленький пролет, от которого под прямым углом три ступеньки вели в верхний коридор.
Казалось очевидным, что все комнаты здесь будут спальнями, и я оказалась права, заглянув в первые две и обнаружив холодные спартанские комнаты, в каждой из которых стояли одноместная кровать, столик для умывальных принадлежностей, шкаф и больше ничего.
Большая спальня в фасадной части дома принадлежала Гордону и Грейс — вне всякого сомнения. Помимо двойного комода с зеркалом и двуспальной кровати с потрепанным лоскутным одеялом, в этой комнате было так же холодно и стерильно, как в остальных.
Я по-быстрому сунула нос в ящики комода: на его стороне носки, белье, наручные часы без ремешка и засаленная, залистанная колода игральных карт, на ее — нижние юбки, трусики, бутылочка с выписанными врачом ампулами снотворного (мой старый друг хлоралгидрат, заметила я, C2Y3Cl3O2 — сильнодействующее снотворное, которое в сочетании с алкоголем американские головорезы прозвали «Мики Финном». В Англии сельские доктора выписывали его чувствительным домохозяйкам, называя «кое-чем, что поможет уснуть»).
Я не смогла сдержать легкую улыбку, вспомнив случай, когда, воспользовавшись лишь спиртом, чистящим средством для туалета и бутылочкой хлорного отбеливателя, я синтезировала партию этого вещества и дала его в обработанном яблоке Фебе Сноу, призовой свинье, принадлежащей нашему соседу Максу Уайту. Феба проспала пять дней и семнадцать часов, до того как оно перестало действовать, и некоторое время «выдающаяся спящая свинья» была восьмым чудом света в британском сельскохозяйственном мире. Макс любезно одолжил ее на праздник в Святом Танкреде, где за шесть пенсов можно было посмотреть, как Феба храпит в кузове грузовика с вывеской «Спящая красавица». В итоге она заработала почти пять фунтов на стихари для хора.
