Разбитое стекло - Алла Холод
А дальше был ад. Мои душераздирающие вопли, растерянный, мечущийся Андреас, непонятные молитвы Пенелопы и плач деда Атанаса. Приход доктора, который констатировал смерть младенца. Ротик Кристины был синеватым, будто она задохнулась во сне, но доктор не спешил с выводами, никто не понимал, что именно произошло с девочкой. Потом он сделал мне укол, и я лежала в темной комнате в ожидании спасительной отключки, а в голове крутилась одна-единственная мысль. Когда-то мне рассказывали историю про женщину, которая «заспала» своего ребенка. Просто во сне грудью придавила ему дыхательные органы. Младенец задохнулся. В это трудно было поверить, но мне сказали, что на самом деле такие случаи не так уж редки и что не стоит класть ребенка спать рядом с собой. Неужели именно это произошло со мной и моей девочкой? Мой мозг отказывался принимать такое объяснение, сердце разрывалось, и на следующий день я чуть не утонула в море. Вполне сознательно, если можно назвать сознанием тот кошмар, который управлял мною в эти страшные дни. Меня вытащил Андреас. С того дня он не отпускал меня и не оставлял одну без присмотра. Мое сознание, которому не дали спасительной возможности избежать дальнейшей пытки, устроило новый фортель: я стала обвинять Андреаса. Какой-то демон нашептывал мне, что это он во сне придушил нашу девочку, чтобы она не обременяла его и не мешала вернуться в Россию и заниматься дальше своими темными делами. Не помню, сколько я оставалась в этом бреду, то ли две недели, то ли месяц. Потом я позвонила папе, и он потребовал моего немедленного возвращения домой. Я и так бы вернулась, я все равно не могла больше оставаться в этом эдеме, который навсегда стал моим личным адом, моей персональной бездной.
С тех самых пор Грека я больше не видела. Мы оформили развод заочно, ребенка у нас больше не имелось, делить нам было нечего, процедура стала чистой формальностью. Сразу после моего отъезда он звонил, пытался поговорить со мной, но я не могла заставить себя с ним общаться. Папа, тяжело переживавший вместе со мной мое горе, останавливал меня. Он был смертельно болен и не скрывал, что хочет уйти, будучи спокойным за мое будущее, которое не будет счастливым рядом с таким человеком, как мой бывший муж. Потом папа умер, и я осталась совсем одна. Я стала искать в толпе прохожих знакомую фигуру Грека, в надежде, что он сделает еще одну попытку. Но он исчез.
И вот теперь, через столько лет, он был передо мной – в белом льняном пиджаке, как всегда небритый, расслабленный и невозмутимый. Он предложил устроиться на открытой веранде итальянского ресторана, который занимал первый этаж нового фешенебельного бутик-отеля в двух кварталах от нашего «Апекса». Я согласилась. У меня пропал аппетит, и я отказалась обедать, но он все равно заказал две пасты с морепродуктами, вяленое мясо какой-то баснословной стоимости и графин красного вина.
– И что это значит? – язвительно спросила я. – Визит вежливости? Или ты собирался пообедать в «Апексе»?
– Нет, я не собирался у вас обедать, я искал тебя и нашел, – невозмутимо ответил он, – мне нужно с тобой поговорить.
– О чем, Грек? У нас с тобой нет тем для разговора. Между нами никогда не было дружбы, и сейчас ей появиться не на чем. И светского знакомства тоже быть не может. У нас разные жизни, и они уже давно идут в противоположных направлениях.
– Юля, как бы ни складывались наши отношения в прошлом, но я перед тобой ни в чем не виноват. А вот ты была не права, когда сыпала своими чудовищными, нелепыми обвинениями. Я думаю, что ты и уехала только потому, что поняла, что после таких обвинений просто не сможешь смотреть мне в глаза.
– Даже если и так, теперь-то ты чего хочешь? Чтобы я попросила прощения? Хорошо, извини. У меня, знаешь ли, произошло несчастье, и меня было легко понять. И ты бы понял, если бы захотел. На этом все?
– Перестань, Юля, – тон Грека вдруг стал серьезным и даже строгим, – я здесь не для того, чтобы выяснять отношения, которым много лет. Ты была девочкой, ты страдала, и поэтому я простил тебя. Но с тех пор прошла целая жизнь, и давай постараемся об этом не вспоминать.
– Тогда зачем ты здесь?
Официант принес графин и вяленое мясо, разлил вино по нашим бокалам. Когда он ушел, Грек внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Я искал тебя, потому что тебе угрожает опасность. Я должен тебя предупредить.
– Какая опасность, о чем ты говоришь? При моем образе жизни мне не может угрожать никакая опасность, кроме болезней, старости и ДТП, – усмехнулась я.
– Юля, я попрошу тебя отнестись к моим словам серьезно, – продолжал Грек, – если ты думаешь, что я просто изобрел повод, чтобы с тобой встретиться, то ты ошибаешься. Повод мне никогда не был нужен. И вообще я не думал, что когда-нибудь снова буду думать о тебе. Но так уж получилось.
– И что же это за опасность? – спросила я, чувствуя, что в этот самый момент холодок пробежал по моей спине.
– Ты помнишь мою сестру Агату?
Я кивнула, хотя помнила ее не очень хорошо. В моей памяти остался лишь безотчетный страх, который я испытывала в присутствии этой белокожей девушки.
– Она тяжело больна, ей осталось жить совсем немного, речь идет о нескольких днях, в лучшем случае – неделях.
– Сочувствую.
– Спасибо, я, собственно, приехал, чтобы позаботиться о ней в ее последние дни, ну и потом тоже…
– Так Агата до сих пор живет здесь?
– Да, она всегда жила здесь. Была замужем, но быстро овдовела, теперь одна. Она сообщила мне о своей болезни слишком поздно. Собственно, она просто боится, что ее некому будет похоронить.
– А ты где сейчас живешь?
– Ты же меня знаешь, я нигде подолгу не задерживаюсь, – усмехнулся Грек, – жил в Греции, в Подмосковье, на Украине, в Чехии, периодически приезжал сюда. Одним словом, был там, где было чем заняться. Но речь сейчас не обо мне. Так вот за Агатой в последнее время ухаживала женщина. Она не была ее сиделкой в медицинском понимании, но помогала по хозяйству. Женщину эту зовут Марина Викторовна Новикова. Тебе эта фамилия о чем-нибудь говорит?
Я не сразу поняла, о ком речь, потом кивнула:
– Да, Марина Викторовна помогает нам по хозяйству. У нас новый дом, она приходит два раза в неделю, делает домашнюю работу. А что – нельзя было пускать ее в дом?
