Медальон Распутина - Наталья Николаевна Александрова
Петрович опустился рядом с ней на колени и проговорил озабоченным голосом:
— Мадам! Женщина! Девушка! Вы как вообще?
Незнакомка не шевельнулась и вообще не подала никаких признаков жизни.
Тогда Петрович достал из глубин своей многослойной одежды мятую, видавшую виды алюминиевую фляжку, поднес ее к губам незнакомки и слегка наклонил.
Из фляжки потекла тонкая струйка, смочила губы девушки, несколько капель попало в рот.
Незнакомка закашлялась, охнула и открыла глаза.
Увидев перед собой небритую физиономию Петровича, она испуганно вскрикнула и снова закрыла глаза.
Немного выждав, приоткрыла один глаз, убедилась, что Петрович никуда не делся, и робко спросила:
— Вы кто?
— Петрович, — представился бомж. — А этот в высшей степени интеллигентный человек — мой коллега Васильич. Мы, так сказать, здешние аборигены. А вас как зовут, прекрасное создание?
— Меня? — Девушка хотела было ответить, но не смогла. Лоб ее наморщился от напряжения, она пошевелила губами и растерянно проговорила: — Вот странно… я не помню, как меня зовут. И кто я такая — совершенно не помню. И как я здесь оказалась… а вообще — здесь, это где? Что это за место?
Тут в разговор вступил Васильич. Тоном завзятого экскурсовода он произнес:
— Мы с вами находимся на одном из самых старинных кладбищ Санкт-Петербурга — Ефимьевском. Это кладбище было заложено сразу же после возникновения нашего города, еще в царствование Петра Великого. На нем были похоронены…
— Погоди со своим культпросветом, Васильич! — остановил приятеля Петрович. — Девушка сейчас не в лекции нуждается, а в поддержке и обогреве. А то, что вы пока ничего не помните, — это не страшно, это, скорее всего, пройдет. Я бы иногда не возражал многое забыть из своей собственной жизни, да вот никак не получается. А пока, мадам, если вы можете передвигаться — пойдемте в более уютное место… там мы выпьем чаю и подберем вам какое-нибудь обмундирование…
Девушка при помощи Петровича поднялась на ноги, несколько неуверенно двинулась вперед.
Все вместе они покинули склеп и пошли по заснеженным кладбищенским дорожкам.
Заметив, что незнакомка дрожит от холода, Петрович снял одну из своих многочисленных курток и галантно предложил спутнице.
Та испуганно взглянула на грязную, засаленную, видавшую виды одежку, но после недолгих колебаний накинула ее на плечи — иначе она бы просто замерзла.
Конечно, ей было противно надевать на себя такое рванье, но выхода просто не было. Кроме того, та одежда, что была на ней — спортивные штаны и трикотажная футболка, — была немногим лучше. Только что немного почище и поновее, хотя тоже измазана землей и каким-то мусором.
Девушка шла по кладбищу в сопровождении двух небритых, запущенных субъектов неопределенного возраста и мучительно пыталась вспомнить, как она оказалась здесь, а для начала — хотя бы кто она такая. Но все попытки вспомнить это упирались в глухую, непроницаемую железобетонную стену.
— Куда мы идем? — спохватилась она, заметив, что они сворачивают в самую старую часть кладбища, где среди вековых деревьев виднелись покосившиеся кресты и вросшие в землю каменные плиты с едва различимыми именами и датами.
— Домой идем! — с гордостью сообщил ей Петрович.
— Домой? — Девушка испуганно огляделась.
Это старое, заброшенное кладбище никак не походило на то, что можно назвать домом.
— Не бойтесь, мадемуазель, мы вас не обидим. И вам у нас дома понравится.
Тут ее спутники свернули с дорожки и пошли по едва заметной тропинке, извивающейся среди старинных надгробий и крестов.
Впереди показалось какое-то массивное темное строение.
Приблизившись, девушка разглядела каменный склеп с заржавленной железной дверью, на которой висел амбарный замок.
К нему-то и вели ее кладбищенские жители.
Васильич первым подошел к склепу, поколдовал над замком — и он удивительным образом открылся.
— Прошу! — проговорил Васильич, распахивая перед своими спутниками дверь склепа.
Девушка остановилась было на пороге.
Самой, своими ногами войти в склеп… да еще с двумя подозрительными типами…
Но снаружи было слишком холодно, и это заставило ее решиться.
Она перешагнула порог склепа и вошла внутрь.
— Дом, милый дом! — проговорил Петрович, входя внутрь.
В склепе было темно, и сначала девушка не смогла оглядеться.
Вскоре, однако, ее глаза привыкли к скудному освещению, и она разглядела внутреннее устройство обители бомжей.
Они действительно вполне уютно обустроились в этом склепе.
Перед самым порогом лежал коврик, о который, входя, они вытирали ноги и на котором было вышито слово «Welcome». В глубине находились четыре мраморных саркофага, которые Петрович с Васильичем использовали в качестве мебели.
Два саркофага они превратили в спальные места, навалив на них для тепла и мягкости груды всевозможного тряпья, еще один был застелен клетчатой клеенкой, должно быть, он играл роль стола. Четвертый саркофаг был чист, но Петрович тут же сдвинул с него крышку и достал оттуда спиртовку, мятый алюминиевый чайник и пакет с продуктами. Таким образом, четвертый саркофаг оказался чем-то вроде шкафчика, где кладбищенские обитатели держали свое немудреное хозяйство, и по совместительству холодильником — учитывая царящий в склепе истинно кладбищенский холод.
Девушка обхватила себя руками, чтобы согреться, но все равно стучала зубами от холода.
— Сейчас, мадемуазель… — бормотал Петрович, наливая в чайник воду и пристраивая его над спиртовкой. — Сейчас… еще минутку… мы организуем чаек, и будет нам счастье… а ты, Васильич, не забыл о своей святой обязанности?
— Не забыл, не забыл… — Второй бомж вытащил из самого темного угла склепа небольшую железную печурку-буржуйку, приладил к ней ржавую трубу, конец которой вывел в отверстие в стене, набил печку сухими ветками и обломками ящиков и растопил ее.
Скоро в склепе потеплело.
Тем временем Петрович вскипятил чайник, вытащил из саркофага три алюминиевые кружки и заварил чай.
На середину «стола» он поставил свечку в самодельном подсвечнике. Ее неровный свет озарил внутренности склепа, по стенам заплясали фантастические тени.
Из пакета Петрович достал буханку хлеба не первой свежести, несколько плавленых сырков, пачку печенья и кусок копченой колбасы подозрительного цвета.
Разложив все это богатство на клетчатой клеенке и нарезав хлеб, он гордо проговорил:
— Угощайтесь, мадемуазель! Чем богаты, тем и рады!
Девушка почувствовала вдруг зверский голод, и, хотя угощение бомжей выглядело не очень аппетитно, она схватила кусок хлеба и сырок, набила рот и запила все это обжигающим чаем.
Постепенно она согрелась, ей стало легче.
Петрович, допив свой чай и добавив еще, с интересом взглянул на гостью и спросил:
— Ну как, ничего не вспомнили?
— Нет, — грустно проговорила девушка.
— Даже имя свое?
— Даже имя…
— Жаль! Надо же нам как-то к вам обращаться.
— В Америке неизвестных женщин называют Джейн Доу, — сообщил начитанный Васильич. — У нас имя Джейн
