Значит, я умерла - Хилари Дэвидсон
– Что случилось?
– Уилсон был в подвале… – Уилсон – это та корабельная сирена в образе человека, что живет у меня за стенкой, – …когда услышал странный шум. Он высунулся в коридор и увидел, что твоя дверь открыта. В комнате стоял какой-то человек и рылся в твоих вещах.
– Вы его поймали?
Сэйра взглянула на меня так, словно спрашивала: «Ты это серьезно?» Уилсон был из тех, кто триста шестьдесят дней в году боится собственной тени.
– Взломщик увидел его и дал ему по голове. Потом затащил в комнату и избил. Бедняга Уилсон сейчас в Элмхёрсте. – Сэйра имела в виду одноименную больницу неподалеку.
– Проверьте свои вещи, посмотрите, чего не хватает, – обратился ко мне коп.
Я кивнула, повернулась, словно деревянная, и на автопилоте вошла в дом.
В комнате был жуткий беспорядок. Взломщик не стал возиться с замком, а просто выбил тонкую фанерную дверь. Вещей у меня было немного, и все они были разбросаны по полу. Перебрав их, я обнаружила, что пропал конверт Каро. И мой лэптоп. Я еще поползала на четвереньках, надеясь, что, может, хотя бы карта памяти выскользнула из пакета и валяется где-нибудь на полу, но ничего не нашла.
Глава 32
Дейрдре
Ночевать у себя я не могла. Захватив с собой кое-что из одежды и туалетных принадлежностей, направилась к Риган. Уже стоя на крыльце, вдруг почувствовала смущение. Ну вот, опять я к ним и снова прошу приюта…
– Можно, я переночую у вас сегодня? – спросила я, когда миссис Чен открыла мне дверь. – Кто-то вломился ко мне в комнату и все там перевернул.
Несмотря на поздний час, Риган еще не было дома – вкалывала, трудяжка. Ее мама устроила меня в той же комнате, где я жила подростком. Из окна был виден кусок улицы и дерево, на котором любили собираться голубые сойки. Я не знала, как ее благодарить.
– Кто мог к тебе вломиться, Ди? – озадаченно спросила миссис Чен. – Денег у тебя нет. Брать нечего. Определенно, этот город становится слишком опасным для жизни…
Полночи я лежала без сна, задавая себе те же вопросы. При всей моей ненависти к Тео, сейчас нас с ним разделял океан. Другим возможным подозреваемым был Бен – ведь он хотел, чтобы я отдала ему карту памяти. Но я все время почему-то возвращалась мыслями к отцу Тео. Я сама рассказала ему о карте. Без подробностей, правда, но ведь он знал, что карта была у Каро в момент смерти, и мог выяснить, что именно на ней записано, – ведь копы сказали, что все вещи Каро забрали родственники…
Я приказала себе не впадать в паранойю. Обри Саттон-Брейтуэйт тоже точит на меня зуб. И это, кстати, вполне в его духе – ворваться ко мне в комнату и из мести разнести там все в пух и прах. Вот только карта ему ни к чему.
Утром я с трудом уговорила миссис Чен не будить Риган.
– Вы хотя бы знаете, сколько она работает? – спросила я.
– Дай-ка я расскажу тебе, что значит много работать, – выпалила она в ответ. И рассказала. Уже не в первый раз я выслушала историю трудовых подвигов миссис Чен, причем пафосность изложения ничуть не пострадала от некоторой несвежести текста. В конце концов я пообещала сходить с ней к мессе – это в субботу-то утром! – и только после этого она согласилась дать Риган поспать.
Я уже сто лет глаз в церковь не казала – не считая похорон Каро, конечно, но то был особый случай. Миссис Чен ходила в церковь Сент-Адальберт, а я в детстве принимала первое причастие в церкви Вознесения Господня. Только она, как и дом моего отца, стоит к северу от железной дороги, которая делит Элмхёрст на две части, а Сент-Адальберт – к югу. Последнее обстоятельство серьезно сокращало мои шансы на случайную встречу с отцом; только поэтому я и согласилась пойти.
– У тебя есть маска? – спросила меня миссис Чен по дороге. – В церкви люди не спешат их снимать.
– А как же, конечно, есть. – Я порылась в сумке и достала маску. За последние месяцы люди привыкли носить при себе маску везде, особенно в транспорте. Что, вообще-то, странно – нью-йоркская подземка вентилируется лучше, чем любое общественное здание в городе, и при этом именно она до сих пор служит источником коллективной тревоги.
Сент-Адальберт словно сошел со старинной литографии: готическая колокольня, яркий белый карниз на фоне песчаного цвета кирпичной кладки. Когда-то в этом районе жили преимущественно поляки, и, хотя здешняя община давно стала разношерстной, храм до сих пор хранил память о своих первых прихожанах – на доске объявлений у входа было написано, что следующая служба будет на польском. В церкви я уставилась в окно-витраж – точно такое было и в нашей церкви в пору моего беспокойного детства – и задумалась. Священник проповедовал о благотворительности, и его слово навело меня на мысль. До сих пор я тянула за разные ниточки жизни моей сестры, но вот эту еще не пробовала. А ведь всюду, где бывала Каро, оставались какие-то следы ее филантропической деятельности…
Миссис Чен нахмурилась, когда я достала телефон и стала рыться в интернете в поисках сайта «Гражданского общества Диотима». На сайте нашлась контактная информация доктора Адины Герштейн, и я тут же отправила ей эсэмэску с просьбой встретиться со мной в ближайшее время, потом убрала телефон и одними губами сказала «извините».
– Чью задницу ты намерена напинать сегодня? – спросила миссис Чен, когда мы выходили из церкви после службы. Она была почти одного роста со мной, то есть необычайно высокой для китаянки ее поколения. Волосы убирала в угловатый пучок, как и я, любила носить все черное, но никогда не выходила из дому, не подкрасив губы красной помадой.
– Почему вы думаете, что я собираюсь кому-то напинать?
– Потому что ты всегда это делаешь. А некоторые люди так и просят, чтобы им напинали.
– Сначала я встречаюсь с женщиной, которая знала мою сестру, – сказала я. – Потом иду навестить племянника. Правда, есть риск, что там я столкнусь с зятем. Так что не исключено, что скоро вам придется освобождать меня под залог из тюрьмы.
– Постарайся, чтобы этого не случилось. – Она тронула меня за щеку: – Тебе нужны румяна.
Я закатила глаза, но в душе я радовалась. Это Риган бесилась, выслушивая потоки непрошеных материнских советов и наставлений, которые она рассматривала как критику в свой адрес, но я смотрела на них иначе. Миссис Чен была едва ли не
