Андрей Воронин - Отражение удара
А теперь, за этой закрытой, даже не запертой дверью она уходила от него, отдаляясь с каждой секундой.
Она все поняла, в этом не было сомнений. У нее был цепкий, быстрый ум, и то, что она ничего не сказала майору, было, конечно же, сознательно принятым решением. Она поняла все в то же мгновение, как он солгал, взвесила все плюсы и минусы, в доли секунды приняла решение и поддержала его ложь, не выдав себя ни взглядом, ни дрожанием ресниц...
Она была прекрасной женщиной, и рядом с ней Сергей Дмитриевич вдруг почувствовал себя маленьким, ничтожным и очень грязным. Все его переживания, все попытки как-то исправить положение и даже связаться со своим двойником рядом с ее молчанием выглядели копошением опарышей в выгребной яме. Она стремительно уходила от него, потому что кто же станет жить под одной крышей с маленьким, ничтожным и вдобавок кровожадным чудовищем?
Он метался по квартире, как раненый тигр, перебирая в уме слова, выдумывая одну ложь за другой и немедленно отбрасывая их - все, что он мог придумать, никуда не годилось. Жена видела его насквозь, и обмануть ее было делом немыслимым. Это тебе не майор Гранкин... Убить ее? Шинкарев горько улыбнулся. Все его существо восставало против этой сумасшедшей идеи.
Только в состоянии полного умоисступления он мог хотя бы мысленно совместить эти слова в одно безумное, совершенно лишенное смысла словосочетание: убить жену. Жену. Живую, теплую, с сильными красивыми руками и карими глазами, которые все понимают. Взять в руки топор и ударить - по живому, по теплому, родному... И потом, что это даст? Так он только выдаст себя, и больше ничего.
Убить себя? Нет, страшно, все равно ничего не выйдет. Что же делать?
К вечеру Алла Петровна вышла из спальни. Бледно улыбнулась, отводя покрасневшие глаза, поправила перед зеркалом в прихожей прическу и буднично сказала:
- Пойдем пить чай.
Они пили чай, сидя перед телевизором, и молчали.
Он радовался тому, что она рядом, и мучился от того, что это ненадолго. Допив чай, она унесла посуду на кухню, вернулась, выключила телевизор и сказала:
- Давай ложиться.
Он лег и вытянулся во всю длину, отстранившись от нее настолько, насколько позволяло общее одеяло, и ощущая себя окаменевшим бревном, миллион лет пролежавшим в песке. Вдруг она зашевелилась, прижалась всем своим упругим, горячим телом к его каменному боку и тихо прошептала в самое ухо, щекоча его рассыпавшимися волосами:
- Давай...
- Что? - не поверил он. - Как... А как же, ведь у тебя... Ты говорила, что началось...
- Не болтай, - шепнула она. - Началось и кончилось. У женщин так бывает, особенно у таких старух, как я. Давай, дурачок, я соскучилась.
Мозг Сергея Дмитриевича бунтовал, полагая такую идею противоестественной, но организм гнул свое, и он медленно, робко обнял жену непослушными руками. Она выгнулась, поворачиваясь так, чтобы ему было удобно, и он махнул на все рукой, медленно погружаясь в ее тепло.
Потом, уже засыпая, он услышал ее голос:
- Я тебя никому не отдам. Слышишь?
- Слышу, - пробормотал он сквозь сон. - Что ты говоришь?
- Муж и жена - одна сатана, - сказала она с хриплым грудным смешком. Сережа, - позвала она вдруг, - Сережа, погоди, не спи.
- Ммм? - промычал Сергей Дмитриевич, понимая, что надо бы проснуться, но не в состоянии разлепить веки.
- Сережа, ты выбросил второй чулок?
Шинкарев разом пришел в себя и сильно вздрогнул.
- Н-нет... Не успел...
Врать было бесполезно, да он и не хотел больше врать - по крайней мере, ей. Муж и жена - одна сатана, и она с блеском это доказала.
- Отдай мне, - попросила она. - Прямо с утра отдай.
- Зачем? Сам выброшу.
- Не надо выбрасывать. Я хочу его надеть.
- На голову? - спросил он и понял, что сморозил глупость даже раньше, чем она рассмеялась.
- Вот чудак... Что за странная мысль? На ногу. Мне кажется, что в одном чулке будет даже пикантнее.
Это был удар ниже пояса. Отброшенное одеяло полетело в сторону, и он набросился на нее так, как не набрасывался даже в первый год семейной жизни. Это длилось гораздо дольше, чем обычно, и Шинкарев весь покрылся испариной, хотя обычно не слишком утруждал себя в постели, предоставляя потеть жене.
Когда это, наконец, закончилось, и он, обессилев, упал лицом в подушку, она набросила на него одеяло, поцеловала в безволосую макушку и шепнула:
- Спи, родной. Я с тобой, не бойся.
Шинкарев не услышал - он спал.
...Проснувшись, он ощутил странный дискомфорт.
Зверски болела голова, но дело было не только в этом.
Попробовав шевельнуться, он обнаружил, что связан по рукам и ногам бельевой веревкой.
Сон, подумал он и огляделся. Страшный сон...
Алла Петровна сидела на пуфике у его изголовья и смотрела на него страшными, глубоко запавшими глазами, обведенными темными кругами. Посмотрев на жену, он решил, что это точно сон: за одну ночь жена не могла так сильно постареть.
Голова трещала так, что, казалось, вот-вот развалится. Он что-то не мог припомнить, чтобы во сне у него что-нибудь болело. Неужели это было наяву?
- Что случилось? - спросил он. - Кто меня связал?
- Я, - ответила Алла Петровна. Только сейчас он заметил, что шея у нее плотно, в несколько слоев, обернута цветастой косынкой, которую она обычно повязывала поверх бигуди. И голос". Голос у Аллы Петровны был хриплый, как у алкоголички с двадцатилетним стажем.
- Ты что, простудилась? - спросил он просто для того, чтобы не молчать. Лежать перед ней голым и связанным было невыносимо странно.., да нет, пожалуй, не странно, а страшно.
- Да, - прохрипела она, медленно, как в кошмарном сне, развязывая косынку. Наконец, косынка, упала, и он увидел на белом, как мрамор, горле темные следы, которые складывались в отчетливый отпечаток пятерни. - Мне пришлось ударить тебя по голове лампой.., сильно ударить.., и связать. Я боялась, что ты очнешься и...
- Что здесь было?! - крикнул он и сморщился от нестерпимой боли в голове - настольная лампа у них была большая, на увесистой бронзовой подставке.
- Разве ты не видишь? - с какой-то покорной обреченностью спросила она. - Ты изнасиловал меня и пытался задушить. Ты рычал. Ты.., ты был не ты.
Шинкарев заплакал. Слезы текли по щекам, и он чувствовал, как намокает подушка, но не мог утереться - руки были связаны.
- Да, - прошептал он, - это был не я.
Она пересела на кровать, погладила его по остаткам волос и стала неумело, дергая и причиняя ему боль, развязывать веревки.
- Я с тобой, - шептала она. - Я тебя не брошу. Я тебя вылечу, хороший мой, любимый Сергей Дмитриевич Шинкарев плакал.
Глава 13
Дождя не было, но он готов был начаться в любую минуту. Тучи шли над крышами микрорайона, как наступающие войска, и их неумолимое движение легко было засечь невооруженным глазом. Они были разными по оттенку и плотности, а когда они вдруг редели, расползаясь в стороны рваными тающими клочьями, в просветах вместо голубизны виднелся все тот же серый цвет, только более светлого оттенка - тучи были многослойными. Москва, как всегда, деловито и бестолково копошилась под этим многослойным сырым одеялом, уже которую сотню лет подряд торопясь во все стороны одновременно и оттого оставаясь на месте, словно гигантских размеров банка с реактивами, внутри которой между молекулами домов метались озабоченные электроны, ионы, протоны и прочая химико-физическая мелочь, сегодня по случаю подступающего дождя поголовно вооруженная зонтами.
Полковник Мещеряков, сильно наклонившись вперед и задрав голову, посмотрел на небо из-под лобового стекла. Он увидел приближающийся дождь огромную, синевато-серую плотную тучу, цельную, как кирпич, без лохмотьев по краям, - от которой вниз, к нагромождению крыш, тянулись широкие косые полосы все того же серого цвета. Где-то уже лило, и Мещерякову вдруг стало интересно, как все это происходит внутри тучи. Про конденсацию, статическое электричество и прочую ерунду он более или менее знал, но вот как все это выглядит на самом деле? Как мельчайшая водяная пыль собирается в капли? На чем они там держатся, прежде чем набухнут, потяжелеют и упадут? Интересное, должно быть, зрелище, подумал полковник. Капли, висящие в воздухе без всякой поддержки...
Точно так же и в жизни, подумал он, откидываясь на спинку сиденья, закуривая и косясь на часы. Вроде бы над тобой не каплет, но молекулы неприятностей носятся в воздухе, собираются вместе, сливаются в один шарик, который постепенно набирает вес и объем, и в один прекрасный день - шлеп! и прямо тебе в лоб. И хорошо, если он один, этот шарик. И потом, кроме дождя, бывает ведь еще и град. А вот как, интересно знать, смерзаются в воздухе градины? Они ведь бывают здоровенными, с голубиное яйцо... Должны бы, по идее, упасть раньше, чем достигнут таких размеров. А?
Мещеряков раздраженно отогнал посторонние мысли, помянув недобрым словом Забродова. Никогда полковник Мещеряков не задумывался о подобных вещах, а когда Забродов начинал приставать к нему со всякой чепухой вроде этой, неизменно посылал приятеля к черту, чтобы не пудрил мозги. А вот теперь и сам туда же.
