Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
Фургон катился по бездорожью. Темногривая лошадка весело месила копытами грязь, колеса слегка вязли, разбрызгивая мутную жижу. Девушка, сидевшая на козлах, смотрела вперед. Не то на буро-зеленое травяное море, не то на небо, не то на тонкую, белую линию горизонта. Она была молода, красива, но постороннему наблюдателю ее лицо показалось бы несколько странным из-за выражения: отрешенного и будто бы спящего.
Правивший лошадкой мужчина слишком уж старательно не смотрел на спутницу, а если обращался к ней, то говорил коротко и как-то сердито. Она же будто и не слышала.
К вечеру фургончик подкатился к реке. Берег был широкий, пологий и удобный для стоянки. Мужчина распряг лошадь, разбил лагерь и развел костер. Девушка не шевельнулась. Только когда он прямо велел пересесть к костру, она подчинилась.
Ела она так же молча, неспешно и словно через силу.
– Я хочу вернуться, – вдруг сказала она.
Звук ее голоса заставил мужчину вздрогнуть и уставиться на спутницу с удивлением.
– Вернуться. В Салем.
И тут она заговорила очень быстро, с каждым словом громче, будто боясь потерять решимость.
– Ты говоришь, что я должна забыть, что все наново. И жить теперь иначе, чем как раньше. И я смотрю на тебя. Ты хороший, очень хороший человек. А я убийца.
Мужчина вздохнул.
– Пожалуйста, не начинай снова! Я все помню, я все знаю! Но тяжело мне! Если я вернусь, то... я не знаю, получится что-то или нет, но я должна попробовать! Хотя бы потому, что я хочу жить с тобой, но хочу жить нормально! Не такой, какая сейчас.
Второй вздох был тяжелее первого.
– Ты же сам говорил, что там все стихло, что на ведьм больше не охотятся. Что нету их!
– Ведьм нету, но твоя подружка осталась.
– Элизабет... она не ведьма, она... она просто...
Руки вцепились в серую цепочку, сжали подвеску, словно пытаясь найти якорь в ней.
– Маленькая тварь, которая убила десяток человек, а ради чего – непонятно.
– Не говори так, пожалуйста. Я плохо помню, что тогда было. Но если она виновата, то и я тоже! Мы ведь вместе.
– Ты не ведала, что творишь.
– Но разве это может служить оправданием?
Город был прежним. Теснота улиц, дворовая пыль, в которой купались собаки и куры. Люди-тени, мутные стекла. Суета разрастающегося порта и тишина берега. Сизая галька и хлопья пены, что медленно тает под низким солнцем. Черный остов лодки, словно костяк невиданного зверя, разлегшегося на белесых камнях.
Знакомо пахло водорослями и дымом. Ветер доносил обрывки звуков и запахов, но под вечер унялся, растянул тонкую кисею заката, да и сгинул.
– Если хочешь, можешь уйти, – сказала Бетти, поднимая голову. Она редко решалась говорить, еще реже смотрела в глаза. Она словно боялась выпустить что-то или кого-то, кто жил в этом хрупком девичьем теле. И как за спасительный якорь цеплялась за амулет.
– Останусь.
– А если она не придет? Если не захочет разговаривать со мной? Джо, я... я боюсь.
Ее рука в его руке. Уже ради этого стоило ехать в треклятый город. Близость большая, чем за все три года совместной жизни. Горькой жизни, которой оба не заслуживали.
– Знаешь, а я помню тебя. Там, в порту. Когда мы прибыли, ты сказал, что возьмешь меня в жены. Предложил заплатить. А потом еще помог добраться сюда...
Узкая ладонь, тонкие пальцы, мизинцы кривые, со шрамами старых переломов. Не сгибаются, и Бетти стесняется этого кажущегося недостатка.
Джо коснулся пальцев губами, и она не убрала руку. Не замолчала, отвернувшись. Не зажмурилась, как делала всегда, когда он подходил слишком близко.
– У тебя борода рыжая-рыжая. Как пламя. И теперь я знаю, что, если бы попросила, ты бы помог. А я испугалась. Я всех боялась. Я думала, что все такие же, как он.
Море шелохнулось, вздрогнуло свинцовой шкурой и бросило вперед длинную волну. Соленый язык тронул камни, перевернул и, выплюнув буро-зеленый ком пережеванных водорослей и дохлую рыбину, убрался в пасть.
– И теперь знаю, что он тоже думал, что вокруг такие, как он. Или как я. Люди и ведьмы.
– Не замерзла? – Джо накинул на плечи спутницы старую куртку, обнял, с удивлением отмечая, что Бетти больше не дрожит.
– А на самом деле есть люди и люди. Разные. Ты хороший. И... мне очень нужно поговорить с Элизабет.
Пэррис появилась в полночь. Узкий серп луны гляделся в неспокойное море, пускал по волнам дорожки и выплескивал на берег скудные горсти света. Шумели далекие деревья, молчал близкий порт, темными мушками гляделись далекие корабли.
Элизабет Пэррис стала старше. И заменой красоты появилась в ней какая-то внутренняя строгость.
– Добрый день, – поздоровалась она, глядя мимо Джо. И серые глаза потемнели. – Я слышала, что ты приехала. Маленький город, все обо всем знают...
– Здравствуй, Элизабет.
Бетти неловко поднялась, она вдруг словно вернулась в прошлое, которое безуспешно пыталась забыть. И, испугавшись возвращения, вцепилась в руку Джо.
Как хорошо, что он рядом.
Как замечательно, что он был с нею все это время и сейчас не собирался уходить. Положил ладонь на плечо, погладил нежно.
Наверное, он прав, не следовало приезжать сюда. Но разве могла Бетти поступить иначе? Нет. И теперь она попросит о новой услуге.
– Джо. Я хочу поговорить с Элизабет наедине.
Не стал ни спорить, ни переспрашивать. Отступил в темноту – стало одиноко без его молчаливого присутствия – и растворился.
– Ты стала хорошенькой. Очень-очень хорошенькой, как сказала бы Элизабет. Знаешь, я рада, что тогда спасла тебя.
Спасла ли? И кого она спасала? И зачем? Не было дня, чтобы Бетти, новая Бетти, очнувшаяся в месте незнакомом, рядом с человеком, который назвался ее мужем, не задавала себе этих вопросов.
И теперь легко повторила их вслух.
– Кого? Зачем? Тебе и вправду хочется знать? – Элизабет склонила голову, посмотрев исподлобья. Теперь она в точности повторяла себя прежнюю.
Маленькая дрянь? Единственная подруга? Спасительница? Убийца? Кто она?
Ведьма.
– А он тебе рассказывал, что его дружок был твоим папашей? Трогательная история... – Элизабет двинулась по дуге, медленно, не приближаясь и не отдаляясь. Так, чтобы Бетти приходилось поворачиваться за ней. – Я выслушала ее всю. Хочешь, расскажу? А лучше... он надеялся, что ты вернешься. И кое-что оставил.
Оставил – Бетти тронула драгоценный амулет, ощутив, как пальцам становится тепло. Слезы Магдалины утешали, приносили успокоение и мир в душу. Обещали надежду.
– Вот, – в руке Элизабет появился сложенный в несколько раз лист бумаги. – Письмо. Заметь, я не прошу ничего взамен.
Плотная бумага, в которой буквы скорее вдавлены, чем вычерчены. Острое желание швырнуть в костер, избавляя себя от остатков тайны.
– Читай, – велела Элизабет. – Сначала читай. А потом поговорим.
Читала. Продираясь сквозь слова и мысли, глотала слезы, которые вдруг затопили душу.
Ее мать звали Луизой, и она была ведьмой.
А отец – охотником. Тот, которого Бетти не знала, был точно таким же, как тот, которого убила. Кого же она убивала?
Любовь. Надежда. Предательство отречением. Смерть. Свобода. Встреча.
Случайность случайностей, причудливый узор судеб, в который Бетти вплели против воли ее. Но была бы ее другая жизнь лучше нынешней? Она не знала.
Слезы Магдалины согревали озябшую душу. И хотелось поделиться теплом. С Джо, он заслуживает больше, чем кто-либо... он ведь знал или догадывался, что Бетти тоже причастна к салемским судам, но взял в жены. Ее прежнюю, ее-чудовище.
А письмо продолжается. Теперь в строках раскаяние. Нерешительность. Отец думал, что с тем, другим, Бетти будет лучше. Он не знал, что ей плохо, иначе... иначе не случилось.
Пожар. Суд. Условие. Об этом Бетти уже знает, но читает, старательно выискивая в буквах ответы, но их нет.
Джо – хороший человек и позаботится? Благословение? Спасибо. Бетти знает. Бетти... Бетти, наверное, любит.
Любит? Любит! Она тоже способна любить!
И прощать. Всех, бросавших камни. Всех, отвернувшихся и оставшихся равнодушными. Всех ненавидящих. И всех виноватых. Она не судит и не желает быть судима. Бетти... Бетти хочет уехать.
Бетти хочет жить. Просто жить.
