Александр Смирнов - Чернокнижник

…Перед тем, как начать дело большое, а точнее сказать эпохальное, необходимо собраться с силами. А где же можно собраться, как ни в Форосе? Тёплое море, президентские апортоменты, а самое главное нет этих противных физиономий президента РСФСР и Украины. Эти два деятеля в последнее время измотали все нервы: если Украина придиралась практически к каждому пункту Союзного договора, то президент РСФСР не упускал ни одного случая, чтобы не облить грязью своего бывшего партийного товарища. Если конечно быть объективным, то причина для этого была. Во времена, когда президент РСФСР был первым секретарём Московской партийной организации, никто иной, как генсек выгнал его с этой высокой должности. А что прикажете делать? Когда практически всю верхушку московской партийной организации выгнали и на освободившееся места первый секретарь посадил своих людей, в политбюро никто слова не сказал: так все делают. После того, как первый секретарь выгнал тех, кого сам же и посадил, в политбюро стали переглядываться. Уволенные партийные работники стали писать жалобы и впервые на Старой площади прозвучало слово «бульдозер». Эта строительная машина почему-то очень полюбилась политбюро: во времена Хрущёва громче всех партийных съездов прозвучало выражение «Бульдозерная выставка», тогда бульдозеры были использованы, чтобы сравнять с землёй чуждое социалистическому государству буржуазное искусство (если конечно слово искусство можно применить к этой мазне). Сейчас «бульдозеру» придавалось иное значение. Имелось в виду, что первый секретарь московского городского комитета партии, как тогда, при Хрущёве, пытается сравнять с землёй то, что ему не нравится, а именно партийные кадры. Тогда в политбюро не стали обострять обстановку. Но когда партийные кадры были заменены в третий раз, политбюро было вынуждено вмешаться. «Боря, ты неправ!» — прозвучало, как приговор, и бывший первый секретарь московского городского комитета партии был назначен на унизительную должность министра строительства. Следует отметить, что ни расстрелян, ни замурован в набережную Беломоро-балтийского канала, ни распят на кресте, ни сожжён на костре, а назначен министром. И вот вам благодарность — вместо «спасибо» одни плевки и критиканство. В старые добрые времена нашли бы, чем заткнуть рот такому говоруну, но в стране объявлена гласность и плюрализм. Один президент объявил, а второй ловко этим стал пользоваться. Ловко, потому что для русского человека нет ничего лучше, как пожалеть обиженного или юродивого. Обижанный в сознание людей олицетворяет все обиды народа, все его невзгоды. Всем кажется, что если поддержать мученика, то и тот в свою очередь не забудет свой такой же измученный и оскорблённый народ. А народ и вправду измученный и оскорбленный. То его красный террор уничтожал, то белый, то в лагерях его гноили, то фашисты убивали, не успели голову поднять, а тут гонка вооружений, будь она не ладна. А вот он наш герой — скромный, как мы все. Лечится в простой районной поликлинике, а не у Чазова. Из первых секретарей недавно выгнали, значит не по вкусу им пришёлся, стало быть наш человек. А тут слух пошёл, что КГБ охотиться за ним стал. Хотели убить, но не получилось, так на железнодорожных путях и нашли его, еле спасли. Нет, для России не сыскать лучше президента. А то, что они с союзным президентом грызутся, как собаки, так это их дело.

Всё это ерунда: нравится президент кому-нибудь или нет — им руководят государственные интересы, а не личные. Самое главное, что текст Союзного договора согласован. Отдохнуть немного в Форосе, вернуться в Ново-Огорёво и 22 августа подписать. Вот и всё.

Полковник закрыл книгу и вытер со лба пот. «Почему же они не поверили? Ведь именно так и было!» Читать дальше было неинтересно. Зачем, если известно, чем закончилась эта история? А ведь он не сидит просто так, что-то пишет. Полковник посмотрел на часы, оделся и вышел из дома.

Открыв дверь, Наташа слегка опешила, увидев перед собой полковника. Он приходил крайне редко и всегда в сопровождении Мишеля. Сегодня полковник был один.

— Это вы Серёжа? — спросила она.

Полковник осмотрелся по сторонам, но никого не увидел. Он ещё раз глянул на хозяйку и по улыбающемуся лицу понял, что Серёжей назвали его.

— Я не понял, что вы меня так назвали.

— Если бы вы жили в России, то вас там называли бы не Серж, а Серёжа.

Хозяйка провела гостя в гостиную и плотно закрыла дверь.

— А где хозяин? — спросил Серж.

Наташа, молча, показала рукой в сторону кабинета.

— Я сегодня почитал немного книгу, которую мы издали, — сказал он шёпотом, — феноменально. Ведь он написал это за два года до того, как всё произошло.

— Мы уже привыкли к этому, — улыбнулась хозяйка.

— А сейчас он что-нибудь пишет? — поинтересовался Серж.

— Он не может не писать.

Наташа посмотрела на полковника и поняла всё без слов. Она провела гостя в гостиную и принесла солидную пачку листов рукописи. Полковник сел на диван, взял рукопись и растворился в сюжетах непонятной, страшной, но очень интересной и привлекательной страны.

Лейтенант Малышев, только что закончив милицейское училище, был направлен на службу в районное отделение милиции. Работа оперативника всегда привлекала молодого человека. Как любому мальчишке, ему нравились погони, засады и перестрелки. С детских лет всех окружающих он делил на «своих» и «чужих». Поэтому придя в отделение, лейтенант был морально готов встать грудью на защиту «своих» от подлых и коварных происков «чужих». Однако перестройка перепутала всё, что было впитано лейтенантом с молоком матери: спекулянты и мошенники теперь назывались предприниматели и бизнесменами, клевета закрывалась щитом с названием «свобода слова», патриотизм и любовь Родины всё чаще и чаще отступали под натиском противника и изгонялись из литературы и искусства. Особенно всё перепуталось в органах власти. Милицию, как опору этой власти не миновала участь государственных структур к которым прикасалась жестокая и циничная рука реформаторов.

Милиционеры не догадывались, что власть, возненавидев лозунг: «Народ и партия едины», первое, что сделала, это установила огромный забор между народом и властью. Милиционеры наивно полагали, что их отнесут к власти, но реформаторы решили по-другому. Зарплаты дошли до таких размеров, что на неё невозможно было прожить не только месяц, но и несколько дней.

Получив как-то зарплату, молодой оперативник разложил купюры на столе и не сводил с них глаз, думая, как же он будет жить на эти деньги.

— Проблемы? — услышал он возле себя голос старшего опера.

Малышев развёл руками и ничего не ответил.

— Гена, ты слышал что-нибудь о Козьме Пруткове?

— Нет, — растерянно ответил Малышев.

— А напрасно. Умный был мужик.

— А кем он был? — спросил Малышев.

— Если честно, то его вообще не было. Это литературный псевдоним нескольких писателей. Лично мне нравятся их афоризмы.

— Какие афоризмы?

— Ну, например: спасение утопающих, дело рук самих утопающих.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Это не я хочу сказать, это Козьма Прутков хочет сказать.

Гена собрал со стола деньги, сунул их в карман и внимательно посмотрел на своего начальника.

— Крышевать надо, понял?

— Что? — не понял Гена.

— Иначе загнёшься.

— Да, но…

— И не только ты. Над нами начальники стоят, которые находятся точно в таком же положении, а у тех начальников тоже начальники и так далее.

От этих слов у молодого офицера на какое то время пропал дар речи. «Это что же получается, грабь награбленное»? — хотел он сказать собеседнику, но старшего опера уже не было. Капитан, который получил в кассе деньги и сунул их в карман, не пересчитывая, проходя мимо гены, усмехнулся.

— Что молодой, мало? Так нас с тобой эта власть ценит. Впрочем, если не нравится, можешь идти к бандитам, они к своим кадрам лучше относятся.

— К кому, кому? — переспросил Гена.

— Я хотел сказать в частные охранные предприятия, — поправился капитан, — впрочем, это одно и тоже.

Шок не может продолжаться вечно. Как известно, человек привыкает ко всему. Были, правда, те, кто привыкнуть не мог, но и у тех был выход — кладбище. Страна, собравшись с духом, шагнула в пропасть капитализма, и по образцу американских вестернов, стала убивать, жечь, насиловать и грабить. Вместо учреждений министерства внутренних дел «порядок» в стране стали обеспечивать многочисленные бандитские группировки, самой слабой и нерешительной из которых была группировка под названием «милиция».

Проведя как-то совещание, начальник Гены, отпустив всех, попросил его задержаться.

— Как у тебя дела? — спросил он и протянул свою руку.

Гена дал начальнику папку, которую он принёс на совещание, и которую так и не пришлось открыть.