Наталья Андреева - Стикс
— Очень похож?
— Похож. Только меня тогда, в апреле, Илюхой назвал. Ванечка Саранский никогда бы не сказал «Илюха». «Илюша». Он такой. И бить бы не стал. В спину толкать не стал бы. И водку он не трескал. То-то я удивился. А потом обрадовался: и он стал, как мы все. Дурак. То есть я дурак. Обознался. А так: похож.
— Похож настолько, что ты перепутал и убил его вместо меня?
— Я?! Убил?! Кого это я убил?!
— Послушай меня. Внимательно очень послушай. Недавно в Горетовке нашли труп. Мужчины высокого роста. Примерно моего. Он здорово обгорел. Но я догадываюсь, кто это. Ты его убил, да?
— Что ты, что ты, следователь! Что ты! — Сидорчук даже руками замахал. — Что ты!
— Но ты же хотел? Так? Когда понял, что ошибся, решил убить. Так?
— Я только газом хотел травануть. Газом. Мне сказали, он память отшибает. Греха на душу не возьму, нет! Что ты, следователь
— Но ты же стрелял в меня! Стрелял!
— С отчаяния я. Да и не попал. Ну, куда я попаду?
Вот тут он и достал пистолет. Потряс перед носом у Сидорчука
— Узнаешь? Ты стрелял, да? Убил? Ты маньяк? Женщин ты резал? Ты?!
— Каких женщин?! Каких?!
— Я тебя сейчас убью. — Он старался говорить как можно спокойнее. Так страшнее. — Убью тебя. При попытке сопротивления. Твоими фотографиями весь город обклеен. Ты особо опасный. Как собака бешеная. Я тебя пристрелю. Видишь? Смотри сюда!
Выстрелил поверх головы Илюши Сидорчука. Грохот был ужасный. Кажется, Сидорчук кричал, стекло где-то дзинькнуло. Долго еще в подвале гудело, словно в пустой бочке, в которую бросили камень. Сидорчук уже был как мертвый. И в этот момент внезапно дали свет. Они сидели вдвоем в почти пустом, огромном помещении, на ящике чадила парафиновая свечка. Оба начали моргать, пытаясь привыкнуть к яркому свету: на огромной одинокой лампочке не было никакого абажура. Сидорчук уже мало что соображал от страха. Только жалобно прошептал:
— Вот, значит, как вы в милиции признания выбиваете, — и вдруг стал часто-часто икать.
И тут в него впервые закралось сомнение. А Илюша ли убийца? Если еще чуть-чуть надавить, то Сидорчук признается. Про выстрел в подвале не узнает никто. Местные подумают на раскаты грома.
— Послушай, — подвинулся он к Сидорчуку. — В тот день, когда меня твой сообщник по голове ударил, ты дома был?
— До… ма…
— Весь день?
— Ве…сь…
— Это все ваши могут подтвердить? — Испуганный кивок в ответ. — Значит, в Горетовке тебя не было?
— Н-нет.
— Но ты мог убить его раньше.
— М-м-м…
— Что?
— М-м-мать его с-спроси. В т-тот д-день Ив-ван п-приезжал. Иван приезжал к ней. Жив был, — почти справился с дрожью в голосе Сидорчук.
— Что ты говоришь?! В тот день, когда на меня напали в этом доме, к Саранской приезжал ее сын? Так?
— Да.
— Но ты мог потом его убить.
— Зачем? Я же был уверен… Тебя же газом…
— Черт!
Вдруг Сидорчук словно бы очнулся:
— Я тебе отдам. Адресок отдам. Сюрприз. Деньги я большие заплатил. Ты сходи. Был уже, но не помнишь. Виноват. Ты снова сходи. Погоди, где она, бумажка?
— Какая еще бумажка?
Сидорчук торопливо начал шарить по карманам. Достал какой-то мятый листок в клеточку, обрадовался:
— Вот. Улица Парковая, дом два, квартира восемь. Самойлова Татьяна Евгеньевна.
— Зачем она мне?
— Ты сходи, — продолжал настаивать Сидорчук. — Я тоже тогда пошел. Деньги большие отдал, но она все рассказала. Пенсионерка уже. Подрабатывает, конечно, но у нее сын, внуки. Деньги всем нужны. Сходи.
— А пистолет? — вдруг вспомнил он.
— Какой пистолет? — попятился Сидорчук.
— Тот, из которого ты в меня стрелял? Из него убили Саранского. Да, судя по всему, Саранского. Где ты его взял?
— У тебя в кармане, — тихо сказал Сидорчук.
— Где?!
— У тебя в кармане. Вместе с документами и ключами с брелком. Я запомнил этот брелок еще тогда, два года назад. Красивый. Серебряный дельфинчик с изумрудными глазками. Если б я знал, где машина…
— А я пешком пришел, так?
— Пешком.
— Машину, значит, оставил на платной стоянке… И что мне делать? Что мне теперь с тобой делать?
В пистолете оставался еще один патрон. Убить бы Илюшу Сидорчука, и концы в воду. Почему-то чувствовал, что лучше будет, если убьет. Тот тоже понял, задергался:
— Не-ет. Я исчезну. Клянусь тебе: исчезну. Я ведь догадываюсь. Я в Горетовку… В Лимоновку, к тетке… Я в…
— Сиди пока здесь. Тихо сиди.
— Но как же? Фотографии же по городу? Ищут же меня?
— Найдут — молчи. Ничего не говори про Саранского. И где взял пистолет. Я потом сам.
— Как же? — все еще суетился Сидорчук. — Что ж мне делать-то теперь?
— Выйдешь — тебя пристрелят. Капитана Свистунова знаешь?
Сидорчук молча кивнул. Он подошел к ступенькам, ведущим наверх, поднял с пола черный зонт. Пистолет засунул обратно в карман. Поднялся, обернулся в последний раз, открыв дверь:
— Все понял? Ты уже человек конченый. Отпечатков твоих на пистолете хватает, ты из него к тому же по следователю прокуратуры и «оперу» стрелял. Капитан Свистунов тебе этого не простит. И не сидел же ты безвылазно в особняке, выходил в город. Значит, мог съездить в Горетовку и убить приятеля, которому всю жизнь до смерти завидовал. Даже если никуда не выходил, подельникам твоим суд вряд ли поверит. Они к тому же, чтобы срок скостить, продадут тебя за милую душу. А мне поверят. И капитану. Понял?
Почувствовал, что все: он Сидорчука дожал. Как тот здесь будет дальше, один, в этом подвале? И сколько будет? Все равно. Закрыл дверь, свет в доме включать не стал, вышел, рукой ощупывая стены в коридоре. На крыльце нажал на кнопочку, неприятно каркнул черный зонт.
Шел, думая про Саранского. Вот он, оказывается, какой, его двойник: человек мягкий, с хорошими манерами, очень богатый, если имеет такую машину и загородный дом. Был. Мягкий, с хорошими манерами, богатый. Был. А вдруг?… Нет, он чувствует в себе ожесточенность, злость. И все больше чувствует себя следователем Мукаевым. Пройдет время, и станет самим собой. Это он погорячился, сказав Зое, что не представляет себя бабником, пьяницей и задирой. Сидорчука-то в спину как толкнул!
ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
После десяти часов вечера
Он шел, уже не обращая внимания на мокрые ноги. Очнулся от своих мыслей, только заметив на одном из домов табличку: «Улица Парковая». Это был дом номер десять. На всякий случай достал бумажку, сверился: дом 2, квартира 8. Кто она, Самойлова Татьяна Евгеньевна? Гадалка, что ли?
Он верит в судьбу. Сидорчук что-то говорил про большие деньги. Нащупал в кармане несколько бумажек: деньги есть. Если будет мало, принесет еще. Зачем ему к этой женщине? Все-таки вошел в подъезд, уже через несколько минут звонил в дверь.
— Кто? — после неторопливых шагов и покашливания.
— Татьяна Евгеньевна Самойлова?
— Да.
— Я следователь Мукаев из прокуратуры. Я…
За дверью раздался истерический всхлип:
— Я все вам уже сказала! Все! Ну сколько можно меня мучить!
— Откройте, пожалуйста, дверь, я не могу так разговаривать!
— Не открою.
Он тяжело вздохнул. Что делать с упрямой теткой? Уйти?
— Тогда я повесткой вызову вас в прокуратуру.
Пауза. Она о чем-то мучительно размышляла. Потом загремела цепочкой. Дверь приоткрылась ровно на ее длину. Худая женщина невысокого роста, в шелковом пестром платке, под которым смешными рожками торчали бигуди, уставилась ему в лицо:
— Что мне делать в прокуратуре? Какое преступление я совершила?
— Вам виднее, — уклончиво сказал он.
— Вы — следователь Мукаев?
— Да.
Татьяна Евгеньевна скептически хмыкнула:
— А я уж подумала, что это он явился за правдой. По очереди ко мне ходите. Убирайтесь!
— Он — это кто?
— Я же уже вам все рассказала! Все!
Она попыталась было захлопнуть дверь. Подставил ногу:
— Послушайте, вы кто? Гадалка?
— Почему гадалка? — она вдруг очень растерялась. — Я медсестра.
— Медсестра?! Зачем мне медсестра?
— Вы точно Мукаев?
— Да. Только со мной случилась неприятная история. После удара по голове потерял память. — Он не стал вдаваться в подробности. Зачем?
Татьяна Евгеньевна посмотрела с участием. Все-таки полезно иногда быть молодым и красивым!
— Заходите. — Самойлова сняла цепочку, распахнула дверь. — Кофе хотите?
— Чаю, если можно. Одна живете?
— Одна. Разменялись с сыном. Со снохой не ужилась. Трехкомнатную нашу улучшенной планировки разменяли на двухкомнатную и однокомнатную. Вот эту. И доплата. Все деньги выгребла. Все деньги до копеечки.
Он понял, полез в карман. Протянул пятисотрублевую бумажку:
— Вот. Возьмите.
— Что это?
— Деньги.
